Нищета. Часть вторая, стр. 57
— Через три дня мы отсюда выйдем. А до этого — ни слова, ни звука! Подожди меня здесь.
Превозмогая боль, угольщик вернулся обратно в галереи, обошел их, подобрал остатки хлеба и консервов, принес их в свой тайник и вновь заложил вход кирпичами.
— Тут хватит жратвы дней на пять; к тому же у нас есть пачка свечей и две коробки спичек. Можешь дрыхнуть на здоровье!
И, подавая пример, он растянулся на земле.
— Вот вам вместо подушки! — сказал мальчуган, заметив наполовину зарытый в землю узел с какими-то тряпками.
Угольщик взглянул на этот узел, по-видимому лежавший здесь уже много лет, и в испуге отшатнулся.
— Нет, нет, не трогай!
Там были две блузы с еще заметными пятнами крови, две пары полуистлевших штанов, две рубашки. Из узла выскочила крыса и бросилась наутек.
— Мне на это наплевать! — сказал Пьеро, и, устроив себе ложе из груды пыльных лохмотьев, сладко заснул. Во сне он увидел тележку, лошадь и, главное, мать…
Его разбудили чьи-то стоны. Свеча почти догорела; при ее слабом мерцании он увидел распухшее лицо угольщика, ставшее после татуировки еще безобразнее. Правда, и раньше оно выглядело отталкивающе, но Пьеро ничему не удивлялся. Физиономия угольщика вздулась, побагровела и стала напоминать кусок сырого мяса. Он что-то бормотал в лихорадочном бреду.
— Эй, Лезорн, нужно сменить робу! Она запачкана кровью. Оставь, оставь меня! Малыш, прогони этого мертвеца, он навалился на меня!
— Да тут никого нет! — возразил мальчуган.
— Я вижу его! Он положил руку на твою голову.
Пьеро испугался. Он попытался вытащить кирпичи, которыми был заложен вход в их убежище, но у него не хватило сил, и он только ободрал себе пальцы. Свеча погасла. Съежившись, мальчуган прижался к стене.
— Вот и остальные! — бредил угольщик. — Я погиб… Стой, девчонка, я задушу тебя опять, только пикни! Ах, это уже другие… Вот я вас! Как, вы меняетесь головами? Этот человек превратился в Лезорна… Погоди, Обмани-Глаз, я тебе покажу, как меня продавать!
Его бред длился почти сутки. Стуча зубами от страха, Пьеро забился в угол.
— Кто там лязгает зубами? Я расправлюсь с тобой!
И, схватив ребенка, угольщик хотел было укусить его, но из-за распухших губ не мог разжать челюсти. Пьеро громко всхлипнул. Звук его голоса вернул угольщика к действительности.
— Не бойся, малец! У меня лихорадка.
Но Пьеро не отвечал. Угольщик зажег другую свечу и прилепил ее к стене.
Так они провели три дня. Перепуганный насмерть мальчуган едва притрагивался к коркам хлеба.
На четвертое утро Пьеро заметил, что опухоль на физиономии угольщика опала. Еще более безобразное, усеянное вдобавок синими крапинками от пороха, его лицо стало неузнаваемо: татуировка удалась. Черные волосы свисали с парика, словно ветки плакучей ивы.
— Теперь, — сказал угольщик, — я займусь твоей наружностью.
Пьеро вскрикнул.
— Ничего страшного нет, я только чуточку подкрашу твою рожицу. Что касается одежды, то все лохмотья одинаковы.
Мальчуган успокоился. Он столько видел, бедняжка, что его уже ничем нельзя было удивить. Через несколько минут его рыжие волосы и брови стали черными, как парик угольщика.
— Забавно! — воскликнул Пьеро. — Нас теперь никто не узнает.
— Ты еще и не то увидишь! — пообещал угольщик.
— А теперь куда мы пойдем?
— Немного подышим свежим воздухом, а потом купим тележку с лошадью и отправимся в Дьепп, к морю.
Пьеро был в восторге.
— Только запомни, — добавил угольщик, — что я — твой отец, пострадал от взрыва в Вальвикских каменоломнях и последние два года работал угольщиком в Париже. Если ты забудешь, я тебя укокошу!
— Как, вы сказали, называется место, где вас изувечило?
— Вальвик, каменоломня в Оверни.
— Хорошо, я запомню.
— Тебя зовут теперь Фирмен, а я — Клод Плюме, бывший камнетес, а теперь угольщик.
— Ладно.
Вечером по дороге, ведущей на север, катилась одноколка, запряженная резвой лошадью. В ней сидели угольщик и Пьеро.
«Вот это да! — думал первый. — Я воспользовался деньгами, уплаченными за то, чтобы убить меня!»
Он попробовал весело засвистать, но у него ничего не получилось.
XXXV. Осложнения
Несмотря на щедрые подарки, получаемые от Николя, Амели ревновала его все больше и больше. Неотступная мысль женить его на себе не покидала ее. Но она переменила тактику и уже не устраивала сожителю сцен, а шпионила за ним и берегла силы для развязки.
Она заметила, что Николя с утра ушел к Обмани-Глазу, и пошла за ним следом. Дверь лавки старьевщика не была заперта на ключ; Николя вошел, но тотчас же пулей вылетел обратно. Оглядевшись, не заметил ли его кто-нибудь, он направился кружным путем к станции железной дороги.
Узнав об убийстве Обмани-Глаза, Амели удивилась, почему Николя сразу не сообщил об этом полиции: ведь он не мог быть виновником преступления — слишком мало времени он провел в лавке.
Часть денег, которые она получила от Николя, Амели тратила на фиакры, на переодевания. У нее обнаружился талант первоклассного сыщика. От Амели не укрылось, что, вернувшись в Париж, Николя вызвал в префектуру неказистого на вид мальчишку и дал ему какое-то поручение. Посланный отправился бегом, но это не возбудило подозрений у ревнивой Амели: она полагала, что вряд ли маленький оборвыш мог быть посвящен в любовные дела виконта д’Эспайяка. Однако Амели ошиблась.
Не зная точно, насколько де Мериа замешан в убийстве старьевщика, Николя не хотел в тот день видеться с ним. Но подлец не отказался от намерения соблазнить жену приятеля. Он даже лелеял план похитить Валери; обычная осторожность ему изменила. Чтобы напомнить о себе, он послал Пьеро с письмом, строго-настрого наказав передать его молодой женщине в собственные руки. Не имея возможности увидеть ее сегодня, писал Николя, он умоляет Валери хотя бы не забывать о его существовании.
К вечеру выбившийся из сил мальчик вернулся. По приказанию Николя его тотчас же впустили в служебный кабинет, где в это время как раз находилась Амели. Она опять пришла узнать у любовника, когда же он наконец выдаст ей другой документ вместо билета проститутки. Николя ответил, что сейчас у него нет времени заниматься ее делами. Он занят по горло — и в полиции и в газете. Как она смеет приходить к нему сюда, рискуя нарваться на скандал?
Амели возразила, что она одета скромно и вполне может сойти за порядочную женщину, явившуюся за справками. Во время этого разговора она подметила, что Николя сделал мальчику знак подождать. Притворившись, будто она уходит, Амели за дверью подслушала их разговор.
— Ну, как ты исполнил мое поручение?
— Я сказал: «Позвольте мне, ради Бога, видеть графиню де Мериа!» И меня впустили в большую комнату. Там и рояль и цветы, а на столике лежали книги с картинками. Мне удалось их посмотреть… Какие они красивые, какая гладкая, шелковистая бумага!
— Отдал ли ты мое письмо, паршивец?
— Да, сударь, в собственные руки.
— И что же графиня сказала?
— Прочитав письмо, она, вместо того чтобы написать ответ, велела мне убираться вон. Она так рассердилась, что я поспешил удрать.
— Что она сделала с письмом?
— Скомкала и сунула в карман.
— Ладно, завтра ты опять туда сбегаешь. Вот тебе деньги, купи себе приличное платье!
Он протянул мальчишке двадцатифранковую монету, ту самую, которой тот хвастался потом перед бродягами.
— Не попадись полицейским, по крайней мере сегодня. Спрячь деньги. Пойди в гостиницу на улице Сент-Маргерит, куда я тебя однажды посылал, и спроси Жан-Этьена. Он позволит тебе переночевать в своей комнате.
Амели поспешно удалилась: она узнала все, что ей требовалось. Пьеро, пошатываясь от усталости, отправился за покупками, глазея на выставленную в витринах одежду. Но все казалось ему недостаточно красивым, и он ничего не купил. Занятый поисками, Пьеро пошел не по той дороге и вместо Сен-Антуанского предместья попал на Монмартр. Тогда он решил переночевать в обжигальных печах, благо хорошо знал это место.