Нищета. Часть вторая, стр. 119

«Ну, началось! — подумал аббат Гюбер. — Разоблачения нам не страшны; мы все опровергнем». Он был спокоен, как и г-н N., во всем уповавший на своего друга.

Тем временем де Мериа, уже наполовину оправившийся от болезни, перечитывал попавшуюся в больницу газету, в которой было напечатано письмо Санблера. После долгих размышлений он бережно спрятал газету в прореху между верхом и подкладкой халата.

Графу жилось не так уж плохо: жена и теща из жалости заботились о нем, хотя отвращение, которое они к нему питали, не уменьшилось.

LXXIII. Уловки аббата Грюбера

«Цель оправдывает средства» — таков принцип иезуитов. Обновляя их доктрину, аббат Гюбер сохранял ее суть. Он считал, что все средства хороши, лишь бы они вели к успеху; ему не было дела до людского стада, лишь бы оно повиновалось. Впрочем, никто не знал об этих мыслях: ибо аббат никому их не поверял.

Приезд Клары Марсель его не встревожил: судьи верят лишь свидетелям в здравом рассудке. А ведь Клара побывала в больнице св. Анны… К тому же, как и Девис-Рот, аббат Гюбер следовал указанию иезуита Эро: «Надо помнить, что люди есть люди, без зазрения совести посягающие на своих близких, используя злословие, лжесвидетельство, клевету. Таких клеветников допустимо, во избежание скандала, убивать тайком». Так сказано в главе «О клевете» кодекса иезуитов, который был переиздан в 1845 году, уже после выхода труда Мишле и Кине [71], и продается на улице Ришелье, 35, а также во всех французских и иностранных книжных магазинах…

Аббат Гюбер выведал, где остановилась Клара. Он отметил, что она держится скромно, с достоинством, никогда не выходит из дому одна; выяснил, где живут ее родственники и как их зовут. Девушка даже понравилась аббату. Но это не помешало его замыслу — оклеветать ее, чтобы заклеймить всеобщим презрением. Это был единственный способ бороться с Кларой.

Духовный сан открывал аббату доступ всюду; он прочел письмо Клары прокурору и так хорошо запомнил ее почерк, что без труда сумел его воспроизвести. Гюбер был мастером своего дела; глаза заменяли ему фотографический аппарат. Он написал почерком Клары такое письмо:

Закончив это замечательное послание, аббат Гюбер написал, но уже другим почерком, анонимный донос, чтобы привлечь внимание «черного кабинета» к подложному письму Клары: ведь иногда перлюстраторы [72] упускали весьма ценные материалы, попавшие в их лапы.

В доносе сообщалось:

Отправив это письмо и выждав, пока оно дойдет по адресу, аббат опустил в почтовый ящик и подложное письмо. Как он и ожидал, дьявольская затея увенчалась успехом: письмо было изъято и приобщено к прочим документам.

Оно должно было, разумеется, сыграть решающую роль. Снимая с основателей приюта всякую вину, это письмо губило тех, кто выступал с обвинениями.

Чтобы обеспечить благополучие всех богоугодных заведений такого же типа, требовалась суровая расправа с «клеветниками». Письмо, якобы написанное Кларой, давало эту возможность. Положительно, оно было перехвачено по воле провидения!

Дело о приюте должно было слушаться раньше, чем дело Бродара, следствие по которому затягивалось. Надо было продолжать розыски в связи с целым рядом преступлений, совершенных одним и тем же способом, начиная с убийства старика в каменоломне и кончая смертью Розы.

Тем временем вдова Микслен сообщила редакции «Уровня» о том, что дочь Пиньяров была гораздо моложе Розы. «Ого, дело усложняется!» — заметили досужие умы, прочитав эту заметку.

По общему мнению, до конца следствия было еще далеко; поэтому все очень удивились, узнав, что дело о приюте уже назначено к слушанию и что все свидетели вызваны. В числе прочих получили повестки художники, Филипп и его братья (они заявили, что желают дать показания), а также граф Моннуар и дядюшка Гийом.

Вопреки ожиданиям, суд происходил при открытых дверях. Благонамеренные газеты крупным шрифтом выделили это обстоятельство в своих отчетах, сопроводив весьма нелестными для левой прессы комментариями. Но и левая пресса не осталась в долгу, давая понять, что судебным властям нельзя верить; по всей вероятности, готовился какой-то подвох.

Так оно и было. Возвращаясь в Рим, аббат Гюбер сделал крюк, чтобы заехать в Эпиналь, и послал оттуда следующее письмо:

Никто не был забыт в этом коварном письме: ни судьи, ни присяжные, ни газеты… Аббат не сомневался, что его произведение возымеет действие.

Отправив его, он поехал дальше, в Марсель, где сел на пароход, шедший в Остию, не забыв послать г-ну N. подробные указания, как вести процесс. Главное, писал аббат, нужно правильно оценить документы, которые будут предъявлены суду: их много, недавно поступило еще несколько. Словом, в распоряжении г-на N. достаточно материалов… Да поможет ему господь бог, и да просветит его святой дух!

Но следователь напрасно искал документы: большая часть их пропала. Без сомнения, это было делом рук какого-то безбожника, стремившегося уничтожить важные улики. Кое-что, правда, удалось вкратце восстановить по памяти и по заметкам, сохранившимся у следователя, но лишь то, что имело отношение к попытке Клары убежать из приюта, пребыванию ее в больнице св. Анны, аресту, приезду ее дяди, который признал ее сумасшедшей и взял на поруки; наконец, уцелели те бумаги, в которых говорилось о вторичном исчезновении Клары после того, как внезапная смерть старика вернула ей свободу. Бумаги же, касавшиеся обыска в приюте и останков дочери г-жи Пиньяр, найденных в саду возле кладбища и опознанных родными, все бесследно исчезло. Не было также писем старого врача-психиатра — словом, всего, что могло открыть судьям глаза. Как в воду кануло все, что говорило против набожных особ, руководивших приютом. Зато в деле были два письма, отправленные аббатом Гюбером из Парижа и Эпиналя. Поэтому у судей заранее сложилось предвзятое мнение о Кларе.

Зал заседаний был переполнен; свидетели явились все до единого. Исхудалая и бледная Клара, вся в черном, сидевшая между старым Дареком и Гутильдой, произвела большое впечатление на публику. Обе подруги держались за руки. Гутильда, высокая и гордая, истая дочь Галлии, сменила тунику, которую носила в пещере, на платье, еще более простое, чем у Клары. Она смотрела вокруг широко раскрытыми глазами: ей впервые приходилось видеть так много народу. Старый Дарек сидел задумавшись: от суда он не ждал ничего хорошего. Керван, Филипп, его братья и другие, знавшие об этом деле лишь понаслышке — художники, слуга гостиницы Жан, граф Моннуар и дядюшка Гийом, — удивлялись добросовестности суда, позаботившегося вызвать их всех.