Нищета. Часть вторая, стр. 101

— Да, я их не выбрасывала, сама не знаю почему. Они со мной.

Узнав почерк иезуита, вдова Марсель вздрогнула от дикой радости.

— Это действительно почерк Девис-Рота, — заметила она, прикрепляя конверты булавкой к листку, на котором писала.

Записав все, что рассказала Анна Фигье, вдова Марсель задала ей еще ряд вопросов.

— Как выглядел ребенок?

— Смуглый, с черными, довольно жесткими волосами. Ничем особенным он не отличался, но его глазенки блестели, как два уголька, и сразу привлекали внимание.

— Вам сказали, как его зовут?

— Нет, я звала его просто Малышом.

— А разве он не знал своего имени?

— Нет, он упоминал только о дедушке Анри. Это и навело меня на мысль, что он — правнук графа.

— Но неужели мальчик не мог назвать вам свое имя?

— Я спрашивала, но он отвечал, что его все зовут Малышом.

— Как по-вашему, ребенок знал мужчину, похитившего его?

— Да, во всяком случае, он разговаривал с ним без всякого стеснения.

— Вы можете подписаться?

— Да, меня этому научили, хоть я и неграмотна.

— Ничего, подпишите.

Дрожащей рукой, не смея ни в чем отказать ужасной старухе, которая ее допрашивала, женщина вывела: «Анна Фигье», Внизу вдова Марсель указала адрес: переулок Мулен, 4.

— Теперь можете идти, — сказал Гренюш.

Но женщина робко прошептала:

— Неужели вы меня не благословите, ваше преподобие?

Порывшись в памяти, Гренюш вспомнил еще один латинский стих:

Коленопреклоненная Анна Фигье выслушала эти слова, затем, поднявшись, поспешно выбежала из комнаты и только на улице перевела дух, как человек, которому привиделся зловещий сон.

Вдова Марсель собралась уже спрятать показания женщины в карман, но Гренюш внезапно оторвал часть листа.

— Чур, пополам! — заявил он. — Потом мы склеим. А до тех пор ни один из нас не сможет надуть другого!

— Ладно! — ответила старуха. Сначала она нахмурилась, но затем ее лицо вновь приняло обычное непроницаемое выражение. Она поспешно спустилась по лестнице (благодаря туфлям на войлочной подошве шаги ее были неслышны) и, следуя за Анной Фигье, удостоверилась, что та действительно проживает в доме № 4.

Когда вдова Марсель убедилась, что птичка не улетит, ее мысли приняли другое направление. Прежде всего она спросила себя, что делать, если Гренюш потребует львиную долю добычи, которою старуха предпочитала завладеть целиком. Быстро приняв решение, она больше об этом не размышляла.

Никогда не откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня, вдова Марсель немедленно начала розыски мальчика. Хотя рассчитывать можно было лишь на случай, но один шанс из тысячи — попытаться все же стоило. Взяв большую корзину и нарядившись домашней хозяйкой, идущей будто бы за покупками, она начала рыскать по Парижу. В этот день она ничего не нашла, а вечером выехала в Лондон, откуда послала Девис-Роту следующее письмо:

Отправив письмо, она вернулась в Париж.

LXII. Тронный зал

Получив это послание, Девис-Рот зашатался, как дуб, подрубленный под самый корень. Запершись в подземелье и расхаживая под его мрачными сводами, он обдумывал создавшееся положение. Прежде чем враги начнут действовать, нужно было придумать план борьбы. Если не удастся спутать им карты, то лишь его смерть помешает огласке и спасет его дело…

После долгого раздумья он поднялся и отправился к своему старому приятелю, графу Анри де Моннуару, чей ветхий особняк находился на той же Почтовой улице. В дряхлом здании жил столь же дряхлый человек.

Старый граф был одним из немногих, переживших 1793 год, быть может, последним его свидетелем.

Сколько ураганов пронеслось над этим утесом, не в силах его поколебать! Никто не знал, сколько графу лет; годы не сгорбили его, он остался все так же строен и худощав. Седые волосы он заплетал в косицу, перевязанную выцветшей лентой. Граф носил современную одежду, предоставляя портному самому выбирать фасон; но его манера одеваться странным образом напоминала манеру наших предков. Похищенный мальчик был его последним правнуком. Все остальные потомки умерли, и старое дерево не могло дать новых отпрысков.

Граф никогда не покидал своего жилища. Ему не приходило в голову, что обветшалые, украшенные геральдическими лилиями эмблемы чем-нибудь его компрометируют. И действительно, никто не обращал внимания ни на этот домишко, ни на его владельца, за исключением Девис-Рота. Один лишь иезуит знал, что там хранятся сокровища, которые в его руках укрепили бы столь же ветхую религию…

Девис-Рот вошел к старому графу без доклада и сразу приступил к делу.

— Как могло случиться, что размеры вашего состояния и цели, для которых оно предназначено, стали известны всем? — спросил он тоном человека, принесшего недобрые вести.

— Я тут ни при чем, — ответил старик. — Должно быть, все разболтал мой нотариус.

— Надо немедленно принять меры, чтобы пресечь эти слухи.

— Какие слухи?

— Узнав, что вы все еще ищете ребенка, ко мне явилось несколько мошенников; если бы не я, вы бы сделались их жертвой. Мало того: пронюхав, что я ваш душеприказчик, меня пытались убить.

Старик слушал, немного побледнев, выпрямившись, словно проглотил аршин. Доводы Девис-Рота были неопровержимы. Он убедил графа немедленно забрать все ценные бумаги из конторы нотариуса Кристофа и, соблюдая строжайшую тайну, передать их для хранения нотариусу Лабру, чью безупречную честность восхваляли даже крючкотворы.

На другой день в газете «Сердце Христово» за подписью «X» появилась заметка, составленная иезуитом:

— Черт побери! — промолвил нотариус Кристоф, прочитав эту заметку. — Значит, ценные бумаги, сданные мне на хранение, — фальшивые? Будь это обыкновенный человек, такая штука не прошла бы ему даром! (Богатых и знатных людей нотариус, разумеется, к «обыкновенным» не причислял.)

Иезуит условился со старым графом, что дальнейшие розыски мальчика будут вестись втайне, и вернулся в подземелье. Он спешил туда, как раненый хищник в свое логово. Вихрь мыслей бушевал в усталом мозгу Девис-Рота. Своей жизнью он не дорожил, чужой и того менее; люди были для него лишь пешками в игре. Но ведь опасность грозила его замыслам. Реставрация королевской власти, белые знамена и величественные процессии; торжество религии предков; суровые приговоры святотатцам, земные поклоны плательщиков налога в помощь церкви; бесчисленные монастыри, битком набитые монахами; колокольный звон, вместе с заунывным пением псалмов заглушающий призывы революционеров… Разве мог он допустить, чтобы все эти мечты, во имя которых он совершил столько злодеяний, развеялись в прах? Кому оставить свои богатства? Папе, этому глупцу? Какому-нибудь кардиналу, чтобы тот присвоил их себе? Лишь один человек, быть может, понял бы иезуита; но человек этот жил в Риме. Вот кто ему нужен… Нет, нынче ночью ему не заснуть…