Нищета. Часть первая, стр. 7

Итак, г-н и г-жа Руссеран совершенно не подходили друг к другу. Но, не имея никаких законных оснований для развода, они не могли разорвать тяготившие их узы и были вынуждены жить вместе. Лишь в одном их стремления совпадали: оба они желали счастья своей дочери. Но, стремясь к одной и той же цели, супруги разошлись в средствах ее достижения. Руссеран уже давно предоставил Агате заботу о воспитании Валери, и жена, обманутая в своих надеждах, перенесла всю свою любовь на дочь. Она с жаром принялась за ее воспитание и вправе была ожидать наилучших результатов; но г-н Руссеран вздумал дать жене помощницу, м-ль Мериа, светскую девицу, которая не замедлила оказать на Валери дурное влияние.

Девочка возобновила прерванный разговор:

— Значит, ты, мама, не хочешь, чтобы папа купил лошадей?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я хочу, — г-жа Руссеран сделала ударение на этом слове, — хочу, чтобы папа удовлетворил требования рабочих и увеличил им плату. Необходимо ввести новые расценки; это обойдется дороже, чем экипаж, но принесет куда больше пользы.

Не давая мужу времени ответить, она взяла дочь за руку и вышла, чтобы заняться кое-какими домашними делами, которые она обычно никому не перепоручала.

— Как видите, дорогая мадемуазель де Мериа, — начал г-н Руссеран, оставшись вдвоем с гувернанткой, — жена моя не изменилась, хотя наши дела пошли в гору. Это сентиментальная мещанка, идеалистка, ничего не смыслящая в жизни. О, если б меня понимали, если бы мне помогли…

Мадемуазель де Мериа многозначительно взглянула на него.

— Если бы вам помогли? — переспросила она.

— Да, в наше время я стал бы депутатом. Женщина…

Он запнулся, словно испугавшись; затем, как бы приняв решение, медленно продолжал, подчеркивая каждое слово:

— Женщина с вашим умом, во всем содействующая мне, стремящаяся к той же цели, что и я, достигла бы многого…

— Возможно…

— Не сомневайтесь. Демократическое государство — это сплав различных социальных элементов. Революции подымают на поверхность…

— Накипь?

— Нет, смельчаков…

— И жена мешает вам добиться желаемого? Да… такая женщина…

Руссеран покраснел. Гувернантка не только поняла, но и предугадала его мысли.

Когда лакей доложил, что обед подан, заводчик был погружен в тревожные, но не лишенные приятности мечты.

Огюст все еще ждал около дома. Зима в этом году выдалась суровая; несмотря на оттепель, в марте было еще очень холодно. Юноша ходил взад и вперед вдоль решетки, спрятав руку под блузу. Он был бледен и дрожал от волнения.

Только около трех часов появился Руссеран. Одетый с иголочки, с тростью в руке и золотой цепочкой, увешанной брелоками, он имел важный, представительный вид. Глаза его блестели, а щеки лоснились после сытного обеда.

Увидев перед своим домом ученика, чье место было на заводе, он удивился и резко спросил:

— Ты что тут слоняешься без дела?

— Я ждал вас.

— Меня?

— Да, именно вас.

— Это еще что за тон? И как ты стоишь? Потрудись снять картуз, когда я с тобой разговариваю!

С этими словами Руссеран концом трости сбил картуз с головы Огюста. Тот поднял его, вновь нахлобучил до самых глаз и решительно заявил:

— Я жду уже несколько часов, мне надо спросить у вас кое-что очень важное.

— У меня нет времени тебя слушать.

— Но это необходимо.

— Нет, это уж слишком! Какая назойливость! Из-за тебя я опаздываю на заседание Союза предпринимателей. Оставь меня в покое, или…

Он сделал угрожающий жест. Огюст схватил его за рукав.

— Нет, вы выслушаете меня, — сказал он. — Плевал я на предпринимателей, все они — сволочи! Дело идет о моей сестре.

— О твоей сестре?

— Да, о моей сестре. Вас удивляет, что такой мальчишка, как я, требует у вас отчета?

— Стану я давать отчет всякой швали!

— Вот как?

— Да и какое мне дело до этой дряни, из-за которой ты осмелился меня беспокоить?

— Неужели я в самом деле так нахален? И вы ни капли не виноваты в несчастье Анжелы?.. Но все же мне надо сказать вам кое-что насчет нее.

— Приходи завтра в контору.

Глаза юноши вспыхнули от негодования. Заводчик попятился назад, сделав вид, будто уходит. Он чувствовал, что может произойти нечто весьма нелепое и неприятное. Но Огюст удержал его за руку.

— Вы выслушаете меня, — сказал он, — и не завтра, а сию минуту.

— Ну что ж, — заявил Руссеран, стараясь скрыть охватившее его беспокойство, — если тебе нужно срочно сообщить мне что-нибудь важное, зайдем в сад.

И пропустив ученика вперед, он вошел в калитку.

— Вы — лицемер, подлец! Вы обольстили мою сестру! — вскричал Огюст.

— Что? — воскликнул Руссеран. Его и без того красное лицо внезапно побагровело. — О чем ты говоришь, гаденыш? И зачем так кричать?

— Я говорю, что вы — негодяй, и вы ответите за свой поступок, не то я убью вас, как собаку!

Руссеран никак не ожидал подобного требования. На мгновение он просто опешил, но, взглянув на Огюста, успокоился. Как, этот босяк, этот оборванец, этот жалкий червяк осмелится поднять на него руку? На него, человека богатого, солидного, всеми уважаемого, человека, в доме которого бывают депутаты и сенаторы?! Да и сам он может выставить в провинции свою кандидатуру, и его изберут в палату! Император за особые заслуги наградил его орденом! Нет, это уж слишком!

— Послушай, — обратился он к Огюсту, — ты сын моего старого товарища, и я об этом не забываю. Я не хочу, чтобы тебя арестовали за попытку шантажа. Однако ни ты, ни кто-либо другой из вашей семьи больше не получат от меня ни гроша. Только не вздумай снова меня пугать, иначе я позову полицию! — И, обращаясь к самому себе, он воскликнул негодующе: — Нет, нет! Я был слишком добр, и добротой моей злоупотребили. Но это послужит мне уроком!

— Значит, вы отрицаете? — спросил Огюст.

— Тебе хочется, чтобы я сознался и дал тебе денег за то, что ты будешь молчать и оставишь меня в покое? В конце концов я тороплюсь, — добавил он, желая поскорее кончить дело миром. — Говори, сколько тебе надо, чтобы я больше никогда не слышал ни о тебе, ни о вашей семейке? Ну, живей: сколько?

Он порылся в портфеле, вынул кредитный билет и протянул его Огюсту.

Молодой Бродар взял ассигнацию, разорвал в клочки и швырнул их в лицо хозяину. Тот инстинктивно нагнулся, чтобы поднять их. С быстротою молнии Огюст выхватил нож, висевший на верхней пуговице его жилета, и, бросившись на Руссерана, нанес ему в голову такой удар, что тот с диким криком, словно раненый зверь, рухнул наземь. Кровь заливала ему лицо.

Огюст обратился в бегство.

VI. В комнате проститутки

Анжела почти не знала жизни, особенно неприглядных ее сторон. Но монахини в школе говорили ей, что есть Бог, который печется о праведниках, и она поверила этим прислужницам божьим.

Движимая чувством материнской любви и стремлением жить честно, Анжела убеждала себя, что сумеет вырастить и воспитать дочь, не прибегая к чьей-либо помощи. У нее были причины покинуть родительский кров, и она покинет его, вот и все. Это ее долг, это необходимо, и чем раньше — тем лучше: так она разом покончит со всеми попытками узнать ее тайну.

И вот, в тот же день после горьких раздумий она ушла из дому с Лизеттой на руках и направилась к Монмартру.

Как-то она спросила Олимпию и Амели, чем они занимаются; те сказали, что служат танцовщицами в «Элизиуме». Анжела не видела в этом ничего особенного. Сама еще почти ребенок, она ровно ничего не понимала в подобных вещах, хоть и стала матерью. До того рокового случая ее жизнь, полная лишений, проходила в тяжком труде, и она не могла выбраться из заколдованного круга нужды, как слепая собака — из вращаемого ею колеса.

Она долго разыскивала Олимпию и Амели. Швейцар танцевального зала не знал, где они живут, и посоветовал дождаться начала танцев. Наконец подруги пришли. Анжела поведала им свое горе, хотя рассказала далеко не все: в глубине ее сердца всегда оставался наглухо запертый уголок.