Нищета. Часть первая, стр. 68

Граф Поль, мало заботившийся о хозяйстве, приписывал рост их достатка особой милости судьбы. Время от времени он навещал Мадозе, стараясь поддерживать с ним наилучшие отношения. Несколько раз предприимчивый делец пытался заговорить с Валентиной, но та сторонилась его.

Обе молодые девушки строили воздушные замки, рисуя себе свою будущность; а покамест, словно добрые феи, они, не теряя даром ни минуты, наводили повсюду порядок, вязали чулки для бедных и еще выкраивали время для занятий и чтения.

Однажды осенью, в воскресенье, подруги сидели на террасе. Небо было того особого медного оттенка, благодаря которому увядающая листва деревьев кажется еще зеленой. На холмах, вперемежку с побуревшими от заморозков виноградниками, чернели прямоугольники полей, уже вспаханных для посева озимых. Запоздавшие стайки ласточек мелькали в воздухе. Теплый южный ветер, приносящий с собой в эту пору веяние весны, играл опавшими листьями каштанов, сметал их в кучи вдоль балюстрады или расстилал ковром у ног девушек.

Время от времени звук ружейного выстрела, повторенный горным эхом, заглушал шум ветра. Человек нарушал гармонию нежной и грустной мелодии, убаюкивающей природу перед зимним сном… Но слух Валентины и Люси эти звуки почему-то не оскорбляли; напротив, девушкам, по-видимому, было приятно их слышать. Очевидно, присутствие в этих местах охотника доставляло подругам удовольствие, ибо каждый раз их взоры устремлялись туда, откуда доносился выстрел; они как будто пытались проникнуть взглядом сквозь еще густую завесу листвы, прикрывавшую лес.

— Он не придет, — сказала Валентина. — Может быть, он нездоров или рассердился на меня: вчера я едва ответила на его поклон, и он наверняка обиделся.

— Почему же ты так неприветлива с этим бедным юношей? Ведь ему довольно одной твоей улыбки, чтобы вознестись на седьмое небо, а один твой холодный взгляд прямо-таки убивает его. Это сразу заметно по его бледному смазливому личику.

— Дорогая моя, — возразила Валентина с нетерпением, — ты подчас оказываешь медвежью услугу тому, за кого заступаешься. Зачем напоминать мне, что у него смазливое личико? Право же, это не красит мужчину! Что может быть несноснее мужа с такой внешностью? Я предпочла бы человека, похожего на Мирабо: пусть он будет уродлив, но зато атлетически сложен и силен духом…

— И способен на титанические страсти, — добавила Люси, лукаво улыбаясь. — Однако ты не привередлива! Зачем же, в таком случае, приходить сюда, на террасу?

— Чтобы пользоваться природой, — ответила Валентина, — взглянуть на краски ее вечернего убора, проститься с ласточками, а главное — побыть с вами, мадемуазель злючка, и видеть, как золотит закат вашу смуглую, как у испанки, кожу… Довольны ли вы моим ответом?

— И да, и нет.

— Ах, вот как! Вы хотели бы услышать, что я прихожу сюда подобно безутешной герцогине Мальборо [103]? Слушай, милочка; этот молодой человек, неизменно одетый в костюм тирольского стрелка, очень мил, не спорю, и я питаю к нему глубокое уважение после того, как он на моих глазах, рискуя жизнью, спасал тонувших. У него, должно быть, благородная душа, и я охотно стала бы дружить с ним, но в его глазах я читаю то, чего мне вовсе не хотелось бы. Он, кажется, питает ко мне еще более нежные чувства, чем мой кузен Максис, который… впрочем, это все равно.

— Словом, ты не вышла бы замуж за нашего охотника?

— Нет, я скорее могла бы полюбить его друга, знаешь, того, о ком рассказывала тебе в одном из писем.

Валентина, как и все возвышенные натуры, тянулась К прекрасному, сама того не ведая. Красота казалась девушке самым привлекательным в природе. Товарищ Гюстава произвел на нее сильное впечатление, хотя она и пыталась противиться зарождавшемуся чувству.

— Мне нравятся в маленьком маркизе его постоянство и скромность, — продолжала она задумчиво. — Вот уже три месяца он как тень следует за мною, и взгляд его вопрошает: «Можно мне с вами заговорить? Можно мне явиться в Рош-Брюн?» Это меня трогает, и, не будь он так богат, я, следуя английскому обычаю, сама представила бы его папеньке.

— Из-за того, что он богат, ты хочешь довести его до отчаяния?

— Именно по этой причине я не могу его поощрять.

— Значит, твое сердце принадлежит другому? Ты любишь другого?

— Вовсе нет! Я просто восхищаюсь им.

— Это почти одно и то же.

— Нет, нет! Мне нравится и этот по-рыцарски влюбленный маркиз. Благодаря ему меня не смущают визиты господина Мадозе. Иногда я боюсь этого человека; он свободно посещает нас, у него какие-то дела с папенькой. Присутствие маркиза успокаивает меня; мне кажется, что в случае опасности я могу позвать его: «Ко мне, Гюстав, ко мне!»

И шалунья звонко расхохоталась.

Словно услышав рожденный фантазией Валентины призыв, вдали показался Гюстав. Девушки тотчас спрятались за полуобвалившейся стеной. Маркиз, обманутый кажущейся пустынностью этого места, подошел ближе к террасе, где притаились подруги. Он был бледен, расстроен и чуть ли не в десятый раз перечитывал письмо, полученное им от его лучшего друга. Вот содержание этих строк:

«Уехать! Да, я должен уехать! — думал Гюстав. — Да и зачем мне оставаться? Все равно она меня не любит и не полюбит никогда. Она недосягаема, как звезда на небесах. Право же, мне хочется стать священником! Если предстоит всю жизнь страдать от неразделенной любви, то пусть богатства души, предназначенные для одной, будут розданы всем. Да, это так! Но все-таки надо сначала поговорить с нею. Я вернусь для этого, когда тетушке станет лучше, или…»

На его глаза навернулись слезы.

— Простите меня, добрая тетушка! Вы заменили мне мать, а я почти забыл о вас! — произнес он вслух.

Говоря это, Гюстав дошел почти до места, где спрятались девушки. В ягдташе у него лежал большой букет осенних цветов, лишенных аромата, которые распустились как бы нехотя под уже холодными лучами солнца. Он бросил букет на террасу, и цветы упали к ногам Валентины.

— Его визитная карточка! — прошептала она. — Мне хочется вернуть ее обратно.

— Зачем огорчать беднягу? — возразила Люси.

Валентина вынула из-за пояса пучок фиалок и кинула его в том направлении, откуда был брошен букет. Это явилось как бы ответом. Гюстав, просияв, поднял цветы и убежал, словно скупец, уносящий сокровище.

Он велел оседлать свою лошадь, бросил двадцатифранковую монету конюху постоялого двора «Шапочка», где останавливался, и во весь опор поскакал в Риом. Когда он миновал Сен-Бабель, с ним поравнялся другой всадник. Это был Мадозе. Оба соперника встретились на дороге в Рош-Брюн.

Глава 19. Срок платежа

Мадозе собирался сделать решительный шаг. Его тщеславие и любовь должны были победить в затеянной им интриге. Все ее нити он держал в своих руках и рассчитывал, что обитатели замка попадутся в расставленную ловушку, как жаворонки в сеть птицелова.

Близилась ночь, и неясные тени уже стлались по земле. Наступил тот томительный час, когда день еще не кончился, а ночь не началась; когда стада возвращаются с пастбищ, а усталые пахари — с полей. Дневные труды завершены, и все отдыхает, прежде чем отойти ко сну. Всюду тихо; под соломенными кровлями царят мир и покой. Это — час, когда бедняку нельзя отказать в ночлеге. Мрак, постепенно окутывающий землю, внушает суеверные предчувствия и таинственный страх. Темнота готова охватить все кругом, но от этого еще светлее становится в душе человека. Погрузившись в океан ночи, испытываешь потребность убедиться, что можно существовать иначе, нежели предметы, исчезающие во тьме. Чем больше весь материальный мир сливается в одну бесформенную массу, тем свободнее воспаряет идеал, эта душа человечества, над земной юдолью… Вот почему ночью громче звучит голос встревоженной совести, дальше можно унестись в пылких мечтах, которые дневной свет рассеивает как дым. С наступлением утра ночные грезы кажутся несбыточными химерами, призрачными видениями. И все же, как знать? Быть может, именно в эти часы лучше всего обдумывать и то, что уже свершено, и то, что еще предстоит свершить…