Нищета. Часть первая, стр. 49

— Да ведь об этом знает весь город, это уже старая песня! — вмешался Брут, говоривший один за всех. — При чем же тут интересы родины?

— Терпение! — отмахнулся Мадозе. — Однажды перед домом на Собачьей остановилась почтовая карета, из нее вышло четверо: трое слуг, молчаливых как могила, и дама, которая впоследствии лишь два или три раза в год, закрывшись вуалью, выезжала неизвестно куда. Никто не мог даже сказать, блондинка она или брюнетка.

— Ага, я понял, куда вы гнете! — снова прервал его Брут. — По-вашему, эти таинственные люди — заговорщики?

— Вы даже не подозреваете, господин Весельчак, до чего вы правы. У меня есть доказательства, что новые обитатели Собачьей улицы — аристократы, возможно даже — тайные агенты Генриха Пятого [69].

— Вот как? — завопили бараны из панургова стада [70]. — Тогда не мешает нанести им визит!

— Иначе говоря, сославшись на свободу и равенство, вы хотите нарушить одиночество этих бедных людей? — заметил Артона.

— Бедных? — повторил толстый булочник, до сих пор открывавший рот лишь для того, чтобы осушить стакан. — Бедных? Да у них денег куры не клюют! Знаете ли вы, как они отделались от благотворительных визитов? Мне это доподлинно известно от племянника служанки нашего кюре.

— Ну, расскажите, Бурассу!

— Представьте себе, граждане, что дамы… как бишь их?.. Забыл фамилию… Ну, знаете, дочери господина… как его? Того длинноволосого, что охотился с Бабийоном-сыном?

— Дамы Каденас, что ли? — подсказал Мадозе.

— Вот-вот! — продолжал Бурассу. — Дамы Каденас, что заправляют обществом святого провидения. Эти липучки способны стащить карабинера с лошади. Даже меня, хоть я ненавижу поповскую лавочку, они заставили выбросить целый франк на какую-то часовню.

— Честь и хвала им за это, — прервал Брут, — но, право, мучной мешок, незачем распространяться об их достоинствах и недостатках. Артона спешит. Скажи нам в двух словах, какое отношение имеют эти дамы к особняку на Собачьей улице?

— Так вот, этим дамам — как бишь их?.. — продолжал Бурассу, — любопытней которых, между нами говоря, нет никого на свете, ужасно хотелось, как, впрочем, и многим другим, заглянуть хоть одним глазком в жилище наших нелюдимов. Они улучили время, когда двоих из слуг не было дома, и позвонили у дверей этих… этих… ну, как их?

— Позвонили, и все! — воскликнул в нетерпении Брут. — Они позвонили… Чего тебе еще надо, скотина ты этакая?

— Черт побери, мельник прав! — заметил старый школьный учитель. — Зачем вам так закруглять периоды? Или вы занимаетесь изящной словесностью?

— А разве он на это способен? — осведомился вполголоса один из собутыльников, богатый глупец, не умевший даже читать.

— Заниматься изящной словесностью? — переспросил Брут, сдерживая смех.

— Ну да!..

— Он на все способен!

— Черт побери! Тогда его надо остерегаться!

— Согласен с вами. Но пусть говорит дальше.

— Они звонили битый час, — продолжал Бурассу. — Наконец им открыл седовласый слуга, молча им поклонился, молча сделал знак следовать за ним и так же молча провел в кабинет, обставленный как часовня. Там он молча усадил их в кресла и выжидательно уставился на них. Когда они промямлили, что собирают пожертвования в пользу бедных, он молча опустил руку в ящик письменного стола, украшенного инкрустациями, и, вынув оттуда несколько золотых монет, не нарушая молчания, вручил их огорошенным посетительницам. Тем пришлось удалиться восвояси, так и не услышав от него ни единого слова. На другой день кюре получил от владельцев дома на Собачьей улице чек на сорок тысяч франков с просьбой всякий раз, когда в городе будут собирать какие-либо пожертвования, заимствовать из доходов с этого капитала, вместо того чтобы беспокоить обитателей дома: они, дескать, не желают никого видеть…

— Сорок тысяч франков! — воскликнуло несколько голосов.

— Какой ужас! Выбрасывать столько денег на попов! — сокрушался толстяк, славившийся мотовством и проевший уже не одно наследство. — Сколько обедов можно закатить на сорок тысяч франков! — заключил он, вздыхая.

— Ужас! Ужас! — хором поддержали его все демократы, еще не свалившиеся под стол.

— Разбойники-аристократы сорят золотом, не думая о том, сколько в нем труда пролетариев, сколько пота и слез! — заметил кто-то угрюмо, за что был награжден аплодисментами.

— Это не повод для обвинения людей с Собачьей улицы, — возразил председатель клуба.

— Спятили вы, что ли? — сердито крикнул Брут. — В пользу бедняков нашего города пожертвовали целых сорок тысяч, а вы орете: «Караул!» Остолопы! Наоборот, надо выпить за здоровье щедрых деятелей. Предлагаю собраться около их дома и провозгласить им благодарность на улице, раз им так неприятно лицезреть у себя чьи бы то ни было физиономии. Право же, нет оснований злобствовать на этих людей за их доброту! — добавил он вполголоса и оглядел собрание.

Артона улыбнулся.

— Напрасно ты так восторгаешься естественными вещами: ведь и у богачей есть свои обязанности. Это все, что вы хотели рассказать нам об обитателях дома на Собачьей? — обратился он к Мадозе.

— За идиота вы меня принимаете, что ли? — вскинулся тот. — Если б меня ежеминутно не прерывали, я бы давно доказал, что эти люди притворяются, будто порвали все связи с внешним миром. На самом же деле они усердно их поддерживают и являются тайными агентами незаконнорожденного ублюдка герцогини Беррийской [71].

— Вы можете это доказать? — спросил Артона, бледнея, но тут же оправился и спокойно продолжал: — Ну что же, докажите! Я вас слушаю.

Мадозе был в нерешительности. Оглядевшись, он увидел, что лишь пятеро или шестеро собутыльников в состоянии ему внимать. Головы остальных, по примеру Монтавуана, давно покоились на столе между бутылками. Парик учителя, съехав с лысины, венчал теперь головку сыра.

— Мы потолкуем об этом позже, если это будет полезно для нашего общего дела, — проговорил наконец Мадозе. — Сейчас мне вряд ли удастся вас убедить.

Артона открыл было рот, чтобы возразить, но Брут незаметно наступил ему на ногу и на этот раз ответил очень серьезно:

— Я мог бы сказать вам, гражданин, что любой республиканец имеет право знать обо всех кознях, направленных против республики; но мы не верим в ваши выдуманные заговоры. Вы напоминаете врача, уверяющего своих пациентов в том, что они больны самыми ужасными болезнями. Вылечивая их от несуществующих недугов, он без особого труда приобретает репутацию сведущего в своем деле человека. Впрочем, если вы располагаете доказательствами, то их учтут и примут меры, необходимые в интересах нашей партии.

Мадозе промолчал, как бы не расслышав. В знак полного безразличия он вертел большими пальцами.

Холодно простившись с ним, Артона и Брут вышли.

Оставшись наедине со своим спутником, мельник спросил у него, знает ли он живущих в доме на Собачьей улице. Председатель клуба вместо ответа утвердительно кивнул головой. После этого мельник не стал продолжать расспросов и простился с ним, обменявшись рукопожатием.

Глава 2. Старый друг

Озабоченный Артона вошел в свой скромный на вид дом и поднялся на второй этаж, в кабинет, где его уже давно ждал хорошо одетый господин неопределенного возраста. С губ незнакомца не сходила ироническая усмешка.

— Дорогой мой, — сказал он, — я отнюдь не в претензии на вас за то, что вы меня не узнаете, хотя вряд ли забыли мое имя. Ведь я и сам с трудом могу поверить, что вы тот самый необузданный юнец, гений в зародыше, твердо веривший во всемогущество науки, в священное предназначение искусства и в прочий вздор…

— Милостивый государь…

— О, вы уписывали за обе щеки все, начиная с греческих корней аббата Донизона и кончая зелеными яблоками в моем саду…