Девушка из министерства, стр. 22
Катюша попыталась вспомнить, как одет Сероб. «Мне бы надо спросить, есть ли у Сереги костюм», — подумала она.
Тетя Забел все причитала:
— Пусть туча над моей головой разразится! Радовалась я — тихий человек вошел в мой дом. Правду люди говорят: не бойся той собаки, которая лает, — бойся той, которая молчит…
— Это вы меня с собакой сравниваете? — спросила Катюша. Она не ожидала, что голос у нее прервется слезами. Обида поднималась из сердца и подступала к горлу.
Тетя Забел не нашла нужным отвечать на вопрос. Никто не смеет распоряжаться в ее доме, пока она жива! Все будет только так, как захочет тетя Забел. Пусть черный ветер унесет тех, кто ей противится…
— Уже и ветер… — сказала Катюша. — Я и сама могу уйти.
Она посмотрела вокруг — хоть бы в ком-нибудь отыскать поддержку. Из соседней комнаты испуганно выглянула Кнарик. Встретив взгляд Катюши, она потупилась и стала греметь какими-то кастрюлями. Прислонившись к дверному косяку, стоял Сероб. Этот не опустил глаз, он, как всегда, смотрел на Катюшу ласково улыбаясь.
Грикор еще не возвращался с работы. Но Катюша и не ждала его. Она знала, что сейчас в его душе не все открыто для жены. «Катя, — просил ее Грикор в эти дни, — не делай так, чтоб я был как пшеничное зернышко между двумя жерновами. Я тебя не хочу обидеть и мать не могу обидеть».
…Катюша шла той дорожкой, которой каждый день ходила на огороды. Припоминала, что говорила старшая сестра, провожая ее в далекий путь, на новую жизнь: «Смотри, Катеринка, всякое будет — и хорошее, и плохое. Духом только не падай!» Тогда Катюше казалось, что плохого ничего не будет. Ей хотелось жить со всеми дружно, согласно. «Что мне со свекровью делить? Я ей во всем уступлю», — думала она. А вот так пришлось, что и нельзя уступить. Легче всего было бы сказать сейчас: «Да делайте что хотите! Пусть он едет, не едет, мне-то что!» А вот не могла она этого сказать.
«А то бросить все и уехать», — думала Катюша. Она оглянулась на село с его плоскими кровлями, на темнеющие в вечернем сумраке спокойные горы. Как рвался сюда Гриша, как он ей рассказывал про эти поля, про ущелья, в которых текут холодные родники, про свой дом! И Катюша привыкла думать, что на этой земле навсегда будет ее дом и дом ее будущих детей. Ее уже здесь ничто не удивляло. Она поняла, что печь, вырытая в земле, требует мало топлива и долго сохраняет тепло, что на плоских крышах хорошо днем сушить зерно и спать в тихие летние ночи. Оценила тонкий хлеб «лаваш», который чуть окропишь водой — и он снова свежий, тогда как буханка в здешнем сухом воздухе на другой день превращается в сухарь.
Отделиться от стариков? Нехорошо будет. Люди спросят — в чем причина, что сын ушел от родных? Скажут — невестка не захотела учить племянника. Кому объяснишь? Да и жалко стариков, особенно дядю Авета. Нельзя отделиться!
Катюше уже не хотелось плакать. Она не думала о нанесенной ей обиде. Но — может быть, впервые в жизни — Катюша не знала, как поступить, что сделать. Она села прямо на землю, в душистые степные травы, и тогда заметила, что в нескольких шагах от нее стоит Сероб. Он наклонил голову и сказал обеспокоенно, заглядывая ей в лицо:
— Катюш, курнос, ты зачем сюда пришла? Ты плачешь?
Катюша с досадой мотнула головой.
— Как же, дождешься… буду я из-за тебя плакать!
Сероб улыбнулся, сел на траву, обхватил колени и заговорил спокойно и снисходительно:
— Ты не уходи из дому. Старухи всегда так… Я уеду, она не станет больше тебя ругать. Я ей скажу.
— Много на себя берешь, — отрезала Катюша сурово. — Ступай домой. Нечего за мной следом ходить.
Сероб легко поднялся с земли.
— А все-таки сознайся — баранов тебе жалко? — спросил он с вызовом.
— Тебя, дурня, мне жалко! — ответила Катюша.
Она еще посидела одна на согретой солнцем земле, повертела в руках сухую травинку. Надо было возвращаться домой.
Грикор встретил ее у входа в деревню. Он бежал ей навстречу — большой, в пыльных сапогах и рабочей рубахе.
— Катя, Катя… — говорил он, комкая ее руки в своих ладонях и нагибаясь, чтоб посмотреть ей в глаза.
— Ну, чего ты, чего? — спрашивала, смеясь сквозь слезы, Катюша.
Грикор рассказывал, как он пришел домой и испугался, что ее нет. Спросил у Кнарик: «Где Катя?» А Кнарик ответила, что мать выгнала ее из дому и Катя ушла в чем была в степь. Потом прибежал Сероб и сказал, что Катя сидит на земле и не хочет идти домой.
А Катюша слушала сбивчивые слова мужа и тихо смеялась.
— Куда я от своего дома денусь? И все это Кнарка выдумывает. Выгнала! Ну, пошумела немного… Мало ли как мать детей поругает, потом и забудет…
— Это ты верно говоришь, ах, как верно! — Обрадованный Грикор благодарно сжимал ей руки. — Но, знаешь, Катя, я тоже решил… Я все скажу, как думаю… все!
Но когда они вошли в дом, там уже был хозяин, который сказал свое слово…
— Чтоб я ни звука, ни полслова больше об этом не слышал! — стоя посреди комнаты, грозно кричал дядя Авет. — И хватит тебе причитать — я еще не умер! — цыкнул он на жену.
Потом старик повел вокруг темными глазами, задержался взглядом на Катюше и продолжал медленно, как приказ:
— Долго я баловству этому потворствовал. Теперь скажу: мне бездельников в доме не надо! Где этот мальчишка? — Он будто не видел Сероба, который стоял тут же в комнате. — Завтра утром пусть пораньше встанет, со мной на работу пойдет. Я кончил!
Но он еще не кончил, потому что повернулся к жене и сказал уже не гневно, а по-стариковски ворчливо:
— Позор мужчинам этого дома, как они своих жен распустили! Будет сегодня чай или нет?
Тетя Забел встала с места. Горе горем, а законное требование главы семьи надо было уважить. За старухой хотел выскользнуть и Сероб, но дед его окликнул:
— Хватит за бабушкину юбку держаться! Сядь за стол, как мужчина с мужчинами.
А Катюша тихонько присела во дворе на приступочке. Отсюда была видна ровная улица из сереньких, обмазанных глиной домов. «К весне в палисаднике цветов насажу, стены выбелю — всем понравится, в пример возьмут», — думала она. О серьезном думать не хотелось.
Из дома вышла Кнарик. Ей было стыдно, что она не вступилась за Катюшу и позволила невестке уйти. Кнарик не знала, как начать разговор. Катюша спросила первая:
— Что там наши делают?
Кнарик оживилась.
— Вино пьют. Дядя Авет сам Серобу налил. «Ты, говорит, теперь моя правая рука, опора моя…» — Кнарик вздохнула и на секунду примолкла. — Катя, — вдруг жалобно сказала она, — а платье ты мне сошьешь?
— Платье я тебе сошью, раз обещала. А родным человеком тебя считать не буду, пока ты свой характер не переменишь…
Катюша вернулась в дом и заглянула в большую комнату. Мужчины все еще сидели за столом. Дядя Авет рассказывал что-то забавное. Грикор, слушая отца, громко смеялся, разводил руками, качал головой.
Сероб растерянно улыбался — немного жалкий, словно общипанный…
— Иди, невестка, садись чай пить, — крикнул дядя Авет.
— Я сию минутку, — сказала Катюша.
Она забежала в свою комнату и тотчас вышла оттуда, сжимая в руке пачечку денег. Тетя Забел по-прежнему сидела на тахте, поджав ноги и ни на кого не глядя. Катюша положила деньги перед свекровью.
— Нам сегодня зарплату выдавали, — сказала она, — у вас они целее будут.
Старуха не шевельнулась.
Грикор смотрел на жену и тихонько ей подмигивал, улыбаясь всем лицом. Сероб покосился на Катюшу и потупился.
Катюша налила себе чаю в большую красную чашку.
— Передай-ка мне сахарку, Сереженька, — попросила она и с хрустом откусила кусочек.
Дядя Авет продолжал свой бесконечный рассказ:
— И вот я ему говорю: «Я дыню в бутылке вырастил, а ты простой огурец на грядке не сумел»…
Грикор восхищенно хохотал.
Катюша посмотрела на свекровь. Лицо старухи по-прежнему было суровым, но денег на тахте перед ней уже не было.
Тогда и Катюша рассмеялась весело и громко.
Белый гриб
