Рассказы веера, стр. 56

Эта выгодная сделка, вероятно, стала возможной потому, что дом на Гагаринской приобрели не кто-нибудь, а сами Романовы. Им требовался именно дворец, достойный императорской короны, и требовался срочно из-за чрезвычайного, единственного за все время существования династии обстоятельства.

Сын великого князя Константина Николаевича, Николай, украл из иконы матери бриллианты – деньги были нужны для романа с очаровательной американкой. Страсть подтолкнула молодого человека к преступлению. Его не простили: восемь лет двадцатилетний рыцарь дамы, которая уже и думать о нем забыла, просидел безвылазно в этом доме под надежной охраной. Гулять ему разрешалось только в маленьком садике, а далее следовали ссылка в Ташкент навечно и расстрел большевиками в 1918 году. 1 все же в его жизни было много любви, страсти, надежды. (Впрочем, об этой истории довольно подробно рассказано в книге: Л. Третьякова, «Русский сюжет», глава «Похититель драгоценностей».)

Александр Аркадьевич Суворов – тезка своего прославленного деда – недаром пользовался огромным уважением среди великосветского Петербурга, любившего, однако, позлословить. Но здесь все было безупречно: при богатстве, знатности, высоком положении, красоте, большом успехе у женщин генерал-губернатор Петербурга защитил свое сердце от житейской скверны. «Добр, честен, благороден», – говорили о нем.

История дома, с такой любовью возводимого некогда Николаем Кушелевым-Безбородко, не заканчивается печальной судьбой другого Николая – Романова, жертвы очаровательной авантюристки.

Через пятьдесят лет после строительства дворца здесь поселилась еще одна погубительница, светлейшая княгиня Екатерина Долгорукова. Ее роман с Александром II привел к тяжелой драме в семье царя, сократив дни его жены, императрицы Марии Александровны.

Правда, Екатерина Долгорукова, став морганатической супругой Александра II, въехала в кушелевский особняк уже после страшной гибели царя.

К чести новой хозяйки надо отнести то, что она, видимо, имела хороший вкус и оценила изысканную отделку внутренних помещений, оставив их в первозданном виде. Лишь из двух комнат убрали драгоценную «кушелевскую» мебель и заменили ее предметами обстановки кабинета Александра II. В шкафах и витринах хранились его личные вещи. Вдова устроила здесь своеобразный музей в память царственного супруга.

Однако в 1913 году Долгорукова, уже дама в возрасте, весьма предусмотрительно решила уехать из России. Дом со всем его исключительным по ценности содержимым был продан за огромную сумму – 1 200 000 рублей наличными, что помогло вдове Александра II бросить якорь в Париже и жить весьма комфортно.

Как все-таки странно! Граф Кушелев-Безбородко молодым сгорел в чахотке, императора Александра II убила бомба террориста, великий князь Николай Романов был расстрелян большевиками. А вот дамы их сердца, ничем, если уж честно говорить, особо не отличавшиеся, прожили свой век припеваючи.

4. Погибельное счастье

После смерти графа Николая Кушелева-Безбородко остался единственный человек, на которого можно было надеяться как на продолжателя славного рода, – Григорий Александрович, старший из братьев.

Их родственник граф С. Д. Шереметев, внук знаменитой Параши Жемчуговой, аттестуя братьев «людьми хорошими, но без крепких семейных начал», писал в своих воспоминаниях, что с ними «повторилась история многих богачей». На Григория Александровича он никогда особых надежд не возлагал, но судил его, кажется, слишком сурово:

«При желании деятельности он был обуреваем сильными страстями и желанием прославиться... Его окружали ласкатели и проходимцы, курившие ему фимиам, ухватившиеся за слабую сторону его – желания меценатствовать, поддерживали его в разных затеях в личных и корыстных видах, доили его со всех сторон... Он легко поддавался на всякие предприятия, был искренен и думал, что делает дело».

Тем не менее в воспоминаниях Шереметева чувствуется искренняя жалость к человеку «недурному», каковым он считал своего родственника. Но для многих петербуржцев граф был настоящим посмешищем, анекдоты о котором веселили город. Роскошь его особняка на Гагаринской набережной, пиры, на которые приглашались сотни известных в столице людей, судя по описаниям в газете, распаляли воображение обывателей. Что же говорить о впечатлениях

Поэт Афанасий Фет, вспоминая кушелевский особняк и прочее в нем происходившее, писал:

«Беломраморная лестница, ведущая в бельэтаж, была уставлена прекрасными итальянскими статуями. В анфиладе комнат стены были покрыты дорогими картинами голландской школы. Не буду говорить о блестящей зале, диванной, затянутой персидскими коврами, и множестве драгоценных безделок.

Угощая гостей изысканнейшим столом мастерства крепостного повара, который мог бы поспорить с любым французом, граф говорил, что не понимает, что такое значит праздничный стол: "У меня он всегда одинаковый, несмотря на меняющиеся блюда"».

Такому положению, – резюмировал Фет, – соответствовали и ежедневная сервировка, и парадные ливреи многочисленной прислуги».

Однако сам хозяин на этих лукулловых пирах выглядел чрезвычайно скромно, никоим образом не старался завладеть вниманием гостей, больше слушал, чем говорил. Со стороны можно было подумать, что он случайный человек в этом громкоголосом собрании.

Внимательный взгляд уловил бы заметную разницу в настроении графа Григория во время застолий и вечером, когда он приглашал к себе артистов и музыкантов. Обычно равнодушное лицо его оживлялось, в больших печальных глазах появлялся блеск, а ленивые, словно нехотя, движения становились порывистыми. Но и тогда он мало интересовался гостями, неотрывно следил за артистами, беззвучно повторяя слова знакомых стихов или арий. Что-то детское, счастливо-наивное проступало в его чертах и заставляло гостей обмениваться друг с другом на сей счет мнениями. Однако, поймав на себе чей-то слишком пристальный взгляд, граф как будто отрешался от грез, навеянных музыкой, и придавал лицу прежнее выражение.

Дом старшего из братьев Кушелевых-Безбородко – Григория Александровича – на Гагаринской набережной был доведен до полного разорения, хотя считался памятником XVIII века. Десятилетиями здесь были коммуналки. Темный с изрисованными стенами подъезд, грязная лестница, обитые дерматином двери – надо обладать богатой фантазией, чтобы представить себе роскошь, царившую здесь во славу прекрасной Любови Ивановны. Вероятно, не раз любовалась она с чугунного балкончика яркими бликами заката, играющими в предвечерний час на невской волне. Граф Григорий Александрович родился в этом доме, в нем же и скончался, не дожив до своего сорокалетия. Теперь в родовом особняке Кушелевых-Безбородко, проданном с аукциона за огромную сумму, по слухам, собираются сделать элитную гостиницу.

В частной переписке, обсуждая кушелевские собрания, завсегдатаи особняка на Гагаринской, случалось, не стеснялись в выражениях. Тургенев, например, писал знакомому: «Кушелев мне кажется дурачком – я его все вижу играющим у себя на вечере – на цитре – дуэт с каким-то итальянским голодным холуем». – «У меня уморительный казус вышел с дураком Кушелевым», – вторит другой, а третий добавляет: «Графа я никогда не считал выше глупого мальчишки».

Непонятно только, для чего же пользоваться гостеприимством «глупого мальчишки»? И ведь мало кто из представителей литературного и артистического мира не проводил тогда время у хлебосольного хозяина. Тот, видимо, даже не подозревал, какой злой иронии по отношению к нему были исполнены иной раз благородные гости, которые и сами про себя, смеха ради, говорили: «Набежали, как голодные собаки».