Рассказы веера, стр. 28

На лице княгини пылали красные пятна. Поклонившись, Матвей на подгибающихся ногах направился к двери, взялся было за ручку, когда за спиной снова услышал голос Варвары Александровны:

– А Никитичну, коли у нее охота не отпала, безотлагательно ко мне доставить.

Нянька из подмосковной Шаховских прибыла вовремя: ей одной удавалось справиться с приступами отчаяния, которые преследовали старую княгиню.

Порой в ночной тишине можно было различить глухие, но все-таки явственные звуки: то протяжные стоны, то, особенно пугавшее обитателей заснувшего дома, что-то похожее на сдавленный вой существа, которое не может жить с терзающей его раной.

Однажды дверь в спальню Варвары Александровны отворилась, и на пороге появилась Никитична в белой рубахе и с тонкой седой косицей на плече.

– Что ж ты такое творишь? – подняв свечу над ничком лежавшей на кровати хозяйкой, грозно шептала нянька. – Что творишь-то, мать моя? Почто воешь? Не нас, холопьев твоих убогих, а внучку бы свою пожалела.

Варвара Александровна повернула распухшее лицо от подушки:

– Что? Что внучка?

– А то, что бедное дите не спит! Хоть и не слышит, как ты убиваешься, а не спит – беспокоится, вроде как ей нехорошо, а не знает отчего. Она махонькая, а все чует... Я уж и травкой ее поила, и баюкала, а у нее губы дрожат. Матерь Божия, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй. – Никитична истово перекрестилась на икону. – Пожалей хоть ты горемычную сироту Варварушку, коли родной бабушке все равно! Вот, глядите на нее: ей и дела нет, что бедное дитя мается.

От этих разговоров, повторявшихся не раз, княгиня обычно затихала. Никитична тяжело садилась на ее постель, гладила по спине, по плечам и не уходила до тех пор, пока Варвара Александровна глухо, но уже спокойно говорила:

– Иди, няня, к себе. Я не буду больше, иди...

6. Шувалов

Весной 1803 года Варвара Александровна решила перебраться в Москву. Отчего, почему – сама не знала, но это желание не давало ей покоя. Постепенно, как водится, и причины нашлись для такого шага. В Первопрестольной у Шаховских было большое хозяйство: и дома, и богадельни, которые основала еще мать княгини. Деньги Варвара Александровна исправно посылала, но своим глазом за долгие-то годы взглянуть не мешало.

Резон к переезду виделся и в том, что московский климат, не в пример петербургскому, здоровее. Об этом следовало думать, имея маленького ребенка на руках. Понятно, что летом подмосковная усадьба Шаховских – сущий рай. Варваре Александровне представлялась темноволосая головенка Вареньки, мелькающая среди душистых трав и цветов. Что еще надо?

...О Монкальме, где с момента страшного происшествия она не бывала, Варвара Александровна старалась не вспоминать. И управляющие всякий раз ломали голову, когда надо было испросить указаний княгини насчет этого разнесчастного имения.

Однако княгиня не спешила расстаться с ним, сдавала на летние месяцы внаем дачникам: желающих отдохнуть на финском побережье было много. Лишь на излете своих дней, в 1822 году, Шаховская продала Монкальм. О его дальнейшей судьбе стоит сказать несколько слов, поскольку он имел своего преемника, благополучно дожившего до наших дней.

Прежние владения Шаховской приглянулись императору Николаю I. Тот как раз искал землю для строительства летних резиденций для сыновей. В конце концов, каждый получил свое: Константин – одноименный дворец, Николай – Знаменку, а Михаил – бывший Монкальм – Михайловку, отстроенную в 1831 году.

Это название сохранилось до сих пор. Так именовалась детская колония, затем база отдыха с пансионатом. Огромные потери Михайловка понесла во время войны с фашистами. Лишь в 2003 году это место было объявлено памятником истории, а сейчас здесь расположилась Высшая школа менеджмента.

Тому, кому посчастливится побродить по аллеям «Михайловской дачи», будет что вспомнить: как здесь учился, как катался на лыжах или в Нижнем парке слушал шум прибоя. Но хочется верить, что найдутся и те, кто под сенью трехсотлетних дубов припомнит давнюю историю о княгине Елизавете – историю, до сих пор не позволившую разгадать себя.

Итак, Шаховская готовилась к отъезду. В доме было шумно и суетливо. К хозяйке то и дело приходили за распоряжениями. И потому, когда на пороге «Лизиной комнаты» в очередной раз появился камердинер, Варвара Александровна, сидевшая в кресле, укоризненно сказала:

– В доме прорва народа. Вы хоть что-нибудь можете сами решить, меня не беспокоить?

– Простите, ваше сиятельство. Тут вот какое дело: гость явился, вроде бы как незваный. Военный! Представительный такой! Доложи, говорит, княгине.

– Ты же знаешь, что нынче день у меня неприемный.

– Говорил, матушка, говорил. А он, мол, нужно видеть их сиятельство, да и только.

– Да кто таков – спрашивал?

– Как же-с! Только он: скажи барыне – старый -престарый знакомый. А сам-то как есть молодой. Видать, удалец! Мундир-то, мундир...

Княгиня вздохнула:

– Будет тебе: «мундир, мундир». Проводи в большую гостиную.

...Варвара Александровна тихо вошла в комнату, остановилась на пороге и стала внимательно вглядываться в посетителя. И он, до того смотревший в окно, как будто почувствовал ее взгляд, обернулся и с улыбкой шагнул к ней.

Княгиня всплеснула руками:

– Павлуша! Павел Андреевич!

Шувалов склонился к ее руке, а она чуть отступила назад, оглядела гостя, его ордена, блестевшие на сукне мундира, и, показывая на них, воскликнула:

– О господи! Когда же? Ах да что там: наш пострел везде поспел!

– Я от государя, дорогая Варвара Александровна, – точно оправдываясь за свой щегольской вид, сказал Шувалов. – Решил вас повидать: не забыли ли меня? Завтра уезжаю. Насколько – Бог весть...

– В Глухов? – поинтересовалась княгиня, указывая гостю на кресло. – Матушка ваша, помнится, говорила, что вы там полком командуете.

– Командовал, вернее. – Шувалов, качнув головой, вздохнул. – Теперь вот иное. В Европу государь посылает.

Они стали беседовать. Взволнованная и обрадованная этим визитом, Варвара Александровна хотела лишь одного – чтобы гость обошел стороной тяжелую для нее тему.

Шувалов, словно поняв это, не задавал никаких вопросов, удовлетворяясь тем, что княгиня рассказывала сама и что желала знать о нем.

Только под конец, поняв, что у Шувалова перед отъездом немало дел и надо завершать разговор, Варвара Александровна упомянула о внучке:

– Жаль, Павел Андреевич, не застали вы мою мадемуазель. Кузина со своей детворой заезжала, взяла Вареньку ледоход на Неве смотреть. Восьмой годок ласточке моей пошел. Тиха и робка – не в бабушку. Я ведь тоже уезжаю. В Москву. Нет мне покоя. – И вдруг, словно на что-то решившись, она поднялась: – Пойдемте же, мой друг.

Княгиня под руку повела гостя по узкому коридору и у самого его конца толкнула белую крашеную дверь. Обе створки разошлись. Шувалов увидел перед собой портрет молодой незнакомой ему женщины. Но чем больше вглядывался, тем память настойчивее подсказывала ему, кто именно изображен на портрете. Он уже не сомневался. Почувствовав сквозь сукно мундира, как мелко дрожат пальцы княгини, унизанные перстнями, Шувалов опустил на них свою большую теплую ладонь.

В Москве житье заладилось.

Шаховская очень скоро ощутила на себе благотворное влияние этого города – спокойного, умиротворенного. Здесь все оставалось на своих местах, как ей помнилось смолоду. Будто зачарованная, ходила она по громадному отцовскому дому, останавливалась у тяжелых рам с потемневшими полотнами, брала в руки вещи, памятные еще с давних пор, и с суеверной радостью чувствовала, что та острая боль, которая доводила ее до крика, стала как будто ослабевать.