Третья дорога, стр. 13
Таня слушает, закусив губу, опустив глаза. Ей не по себе от мысли, что сидит она вот так по-свойски за одним столом среди людей, которые плохо думают об ее отце… Точно предательница. А еще ей неловко, стыдно оттого, что она испортила всем настроение, сбила веселье.
— Да ты, Таня, не расстраивайся, — говорит Ольга Ивановна, бросая на старшего сына сердитые взгляды. — Ну, поссорились — обычное дело. Все живые люди, с недостатками. Наш-то Василий Николаевич последнее время очень нервный был, я и сама не раз ему говорила: «Не вмешивайся, пожалей свое здоровье». Да разве его убедишь…
А Таня вдруг вспоминает ту встречу на улице и женщину, которая так странно взглянула на ее отца.
«Нет, — думает Таня, — мой папа не мог так! Не мог!»
Она сегодня же спросит его обо всем, поговорит с ним, и он все объяснит, и все сразу выяснится. Эта мысль немного успокаивает ее.
— Коль, а Коль, — канючит тем временем Генка, — ну, скажи, где ты был? Что, это такая тайна, да? Ну, ты только первую букву скажи. Давай, я буду угадывать, ладно?
А Николай лишь посмеивается, хрустит печеньем, с удовольствием пьет горячий крепкий чай, потом неожиданно говорит:
— Ну-ка включи радио. Может быть, по радио тебе что-нибудь скажут.
Так вот оно что!
Генка сломя голову бросается к громкоговорителю. Наверное, он думает, что сейчас всю комнату заполнят знакомые позывные и диктор торжественным голосом объявит:
«Внимание! Внимание! Передаем сообщение ТАСС!»
Но ничего этого нет — ни позывных, ни торжественного дикторского голоса. По радио передают самые обыкновенные последние известия…
И Таня даже не особенно вслушивается, когда диктор говорит:
— Недавно в Советском Союзе были проведены опыты, с тем чтобы проверить, как может повлиять на человека пребывание в условиях длительного космического полета. Исследования проводились в течение одного-двух месяцев. Человек помещался в кабину космического «корабля» и находился в условиях полной изоляции. Опыты дали много интересного для…
— Слушай, это ты?! — вскакивает Генка. — Коль, ты?
— Ну, допустим…
Таня во все глаза смотрит на Генкиного брата.
А Генка минуту-две молчит, только шевелит губами, словно прикидывает, подсчитывает что-то в уме.
— Выходит, ты как бы до Марса слетал?
— Выходит, так…
— И благополучно вернулся?
— И вернулся…
— А почему же тебя торжественно не встречали?
— Еще как встречали! Ты бы видел, как в лаборатории ко мне все бросились, когда я вышел из своей кабины. Я даже испугался, что после такой встречи уже никакой ценности для врачей представлять не буду…
— У тебя борода, наверно, огромная выросла, да?
— Зачем же? Я там брился каждый день, как и дома…
— Ну-у, лучше бы борода… А про тебя в газетах напишут?
— А как же, обязательно, во всех!
— И портреты будут?
— Конечно, на каждом перекрестке.
— Ну, вот опять смеешься… А ты потом на Марс по-настоящему полетишь?
— Нет, не полечу.
— Почему?
— Потому что есть люди, подготовленные лучше, чем я.
— Ну-у… Это нечестно. Я бы так не согласился. Я бы обязательно полетел.
— Гена, дай человеку спокойно выпить чаю. Он же два месяца уже не пил чай, — вмешалась Люся.
Генкиного брата еще долго расспрашивали об этой кабине, о долгих днях одиночества, и он рассказывал, посмеиваясь, пошучивая как обычно…
Потом пили чай, потом Николай и Люся пели песни — и о диких степях Забайкалья, и «Барабанщика», и «Бригантина поднимает паруса», и Ольга Ивановна тоже негромко подпевала и все посматривала с грустью на Люсю, — теперь уже скоро ей собираться в дорогу, скоро ее провожать…
Глава 12
Тане не терпелось как можно скорее рассказать дома о Генкином брате. Только что она сидела за одним столом с человеком, который целых два месяца провел в космической кабине, — кто еще может похвастаться таким?
И Таня рассказала обо всем матери торопливо и сбивчиво, сразу, еще стоя в передней, стаскивая с себя пальто и разматывая кашне…
— Очень интересно, удивительно, — говорила мама, — кто бы мог подумать… Только, пожалуйста, причешись, приведи себя в порядок, у нас гости.
Гости были все те же — дядя Гриша и его жена Виктория Ивановна. Они играли в карты и разговаривали между собой, и посматривали на экран телевизора. «В наш атомный век, — часто повторял папа, — надо уметь делать не меньше трех дел сразу».
Обычно, когда отец играл в карты, Таня любила стоять у него за спиной, следить за тем, как выбирает он карту, любила, когда он в шутку советовался с ней…
Но сегодня не до этого. Она подсела было к телевизору, но не смотрела на экран, а все поглядывала на отца и дядю Гришу, ждала, когда, наконец, они прекратят игру и она сможет сообщить свою новость…
Все испортила мама.
— Вы слышали, Таня рассказывает, в этих опытах, ну, о которых сегодня передавали по радио, оказывается, участвовал брат Гены Федосеева…
— Хм, — сказал папа, — интересно.
— Это теперь очень модно, — сказала Виктория Ивановна, — сейчас все космосом занимаются.
— У меня туз треф, — сказал дядя Гриша.
— Нет, вы знаете, — сказала мама, — у них вся семья такая… странная… Все их куда-то тянет из дому… В отца, наверно, пошли, у них отец всю жизнь перекати-полем провел…
— Им овладело беспокойство, охота к перемене мест, — сказал дядя Гриша.
— Я за разговором не ту карту случайно положила, — сказала Виктория Ивановна.
— Вот и сестра у них, — продолжала мать, — Таня говорит, после института на Камчатку решила поехать…
— Ну, это просто, значит, не смогла устроиться, — сказал папа.
Он произнес это мельком, равнодушно, не отрываясь от карт, и Таня быстро взглянула на него. Она даже сама не поняла, что произошло с ней. Только почувствовала, как жарко стало ее щекам. Как он может так думать! Как он может так говорить!
Таня вскочила со стула.
— Неправда! Неправда! Она сама едет!
Таня хотела сказать это громко, на всю комнату, ей казалось, что она крикнет эти слова, но губы прыгали, она чувствовала, что вот-вот заплачет, голос сорвался…
За столом продолжали играть в карты. Только мама строго посмотрела на нее и сказала:
— Танечка, сколько раз я тебя просила не вмешиваться в разговоры взрослых, это неприлично…
— Ну и ладно, — буркнула Таня.
Она ушла к себе в комнату, остановилась возле окна, прижалась лбом к холодному стеклу. Смотрела на улицу. Иногда по улице проезжали автомобили, и тогда свет фар, пробежав по стенам, снова исчезал за окном — и в комнате становилось еще темнее.
«Как он может так думать! Как он может так думать!» — повторяла про себя Таня. У нее снова начинали дрожать губы.
И вдруг она вся замерла от одной мысли. Она подумала…
Она вдруг ясно представила, как спрашивает ее отец таким вот равнодушным тоном того человека, Генкиного отца: «Вы-то, собственно, какую цель преследуете?» И человек вспыхивает. И уже не в силах сдержаться. Она вдруг поняла сейчас, что так может быть, что так могло быть…
Сколько она помнит отца, он ни разу, никогда не закричал на мать или на нее, на Таню… «Мой муж никогда не повышает голоса», — любила говорить мама своим знакомым. «Ваш муж удивительно спокойный человек, — говорили маме ее знакомые. — Вам просто повезло».
И Таня тоже всегда гордилась этим.
А теперь… Теперь она не знала, что думать, она совсем запуталась в своих мыслях.
Она слышала, как прощались гости, как говорила Виктория Ивановна:
— Что же это нам Танечка сегодня ничего не сыграла? Я так люблю слушать, как она играет…
А мама отвечала:
— Наверно, устала. Теперь ведь у них огромная перегрузка в школе, ужасно много задают уроков…