Небо и земля, стр. 147

Девушка опустила голову, словно не решаясь взглянуть в глаза собеседнику.

— Точно! Мы с ней послезавтра пойдем в загс, — сказал Ваня.

— Лучше бы уж завтра! — укоризненно сказал Тентенников. — Я вот раньше свои дела откладывал и не раз за то платился.

— Завтра я не смогу. Надо в Наркомат обороны зайти, взять направление…

— Ты что же, снова в полет? — спросил Быков.

— Да, на Дальнем Востоке дела есть, — ответил Ваня, надевая перчатки. — Вот и вылетаю туда через три дня.

Все сразу замолчали, каждый по-своему переживая неожиданное известие.

Девушка прижалась к Лене, словно искала у неё поддержки и от неё ждала ободряющего, ласкового слова.

Моросил мелкий дождь. Автомобиль рвался навстречу темно-синей завесе дождя, сгустившейся над громадой Москвы.

— Знаете, — сказала Лена, взяв за руку девушку и глядя на неё светлыми глазами, — вам многое предстоит узнать в жизни, и многое вам расскажут со временем, но одно я хочу обязательно сама посоветовать вам: если не хватит силы жить вечным ожиданием, когда родной человек далеко и через час надо ждать известия о его славе или о смерти, если только этой силы не хватает, — не становитесь тогда женой летчика. А выйдете замуж — и сразу же заводите детей! Мы с Петром Ивановичем так и остались бездетными, и до сих пор страшно думать, как я жила бы, если бы он погиб в бою или разбился во время испытательного полета. О, как часто я приезжала на аэродром и сидела с механиками, ожидая известия о муже, и мы смеялись до упаду только потому, что боялись заплакать! И когда приходили известия с пути, как часто я боялась дотрагиваться до телеграммы, и вдруг снимала телефонную трубку, чтобы никого не слышать, выключала радио и не читала газет, только бы забыться, заснуть, ни к чему не прикасаться, в спячку впасть, что ли, на время ожидания. Как трудно — и в то же время как благородно быть женой летчика. Да, жизнь неспокойная, трудная — вечные переезды: то в Москве, то на дальнем Севере, то в туркменских песках. Спокойной жизни не будет, но будет жизнь хорошая. Ведь именно потому, что летчик вечно в пути, так дорога для него семья…

Девушка подняла на неё блестящие глаза и вдруг, схватив теплую мягкую руку Лены, прижалась к ней губами.

— Мне столько о вас говорил Ваня! — прошептала она сквозь слезы. — Я только об одном мечтаю, чтобы быть похожей на вас. Чтобы хоть капельку походить на вас и на вашего покойного брата!

Она плакала, сжимая руку Лены. Слезы девушки, и дождь, барабанивший в окна автомобиля, и огромный, с грохотом и звоном распахнувшийся простор площадей, и серое осеннее небо — все это разволновало Тентенникова, и он промолвил с неожиданной дрожью в голосе:

— Мы свое уже доживаем… А все-таки, черт возьми, проснешься иногда ночью, закуришь — и вспомнишь былое, как сон…

Ваня прислушивался к его словам, полузакрыв глаза, и снова — в который раз уже — грезилось ему вечернее монгольское небо, он вновь видел пылающий закат над простором степей, и рыжие клочья пламени над озерами, и темные силуэты самолетов, пробивающихся сквозь душную теснину грозы…

— Часто бывает, что с разлуки и начинается жизнь, — проговорил он, открывая дверцу остановившегося автомобиля. — Скоро снова дорога. А сегодня… Да что же, сегодня мы дома, и все вместе, и много сможем пересказать друг другу…

Они медленно поднимались по лестнице, останавливаясь на каждой площадке. Шире становился простор, раскрывавшийся за высокими окнами, и с площадки седьмого этажа они увидели весь город в лесах, в клочьях утреннего дыма.

— Итак, — сказал Быков, — запомним сегодняшнее число: осенью тысяча девятьсот тридцать восьмого года снова собралось наше Большое гнездо…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Снова в пути

Глава первая

Часто Быкову не спалось по ночам. В часы бессонницы он подымался с кровати, надевал любимую пижаму — всю в шнурках, нашивках, узорах — и в валенках, по-стариковски, шел на кухню. Там ставил он самовар — тульский, медный, пузатый — и распивал в одиночестве чаи до рассвета. Иногда он брал с собой книжку, а порой случалось так, что и книгу читать не хотелось: просто сидел за столом с полузакрытыми глазами, пил чай вприкуску и вспоминал прожитую жизнь. Теперь, на пятьдесят седьмом году, собственная жизнь казалась ему очень длинной, и он не скучал в одиночестве: было что вспомнить и о чем самому с собой поговорить.

Иногда такие ночные бдения Быков проводил вместе с Еленой Ивановной. Она сидела тогда рядом с ним на диване, курила и листала какой-нибудь иллюстрированный журнал, или вышивала, или раскладывала пасьянс. Они мало говорили в эти часы, но сегодня Быков был по-необычайному разговорчив, и Елена Ивановна невольно встревожилась: за долгие годы семейной жизни привыкла она к тому, что муж становится говорливым, когда хочет что-нибудь скрыть от неё — какие-нибудь очередные неприятности и огорчения. Самовар весело шумел, в зеркале отражалось румяное бритое лицо с седыми волосами и высоким покатым лбом. Елена Ивановна испытующе посмотрела на мужа.

— Что ты сегодня скрываешь от меня? Опять на работе с кем-нибудь поругался?

Быков не успел ответить. На лестнице послышались чьи-то голоса.

— Неужто гости в такую позднюю пору?.. — огорченно сказала Елена Ивановна, откладывая в сторону книжку.

— Едва ли гости так поздно пожалуют, — промолвил Быков.

— А вот Кузьма, пожалуй, и может заявиться. У него издавна повелось, как только надумает что-нибудь, обязательно мчится к нам, хоть на утренней зорьке, хоть в полночь.

Он зашаркал валенками по паркету, и вот уже щелкнул французский замок.

— Телеграмму, Леночка, принесли. От Вани! — крикнул Быков, возвращаясь на кухню.

Узенькая глянцевитая полоска фототелеграфного бланка была исписана мелкими прямыми буквами, и Елена Ивановна сразу узнала почерк приемного сына.

— Что пишет Ванюшка? — спросил Быков. (Он стал теперь таким дальнозорким, что без очков не мог читать.)

— Телеграмма хорошая.

— Читай.

— Стало быть, так… «Дорогие мои, страшно скучаем без вас — не расскажешь словами. А повидаться нужно бы — время. Я приехал на днях в Ленинград со своего аэродрома. Женя встретила меня блинами с икрой и сметаной. Вот уж жалел, что не было рядом Тентенникова! Почему бы и на самом деле вам не тряхнуть стариной? Купили бы под выходной день билеты и на «Стреле» из Москвы к нам! Хоть денька два вместе пожили бы, право… Пароходики сейчас по Неве бегают — красота! На Островах цирк, и такая там есть воздушная гимнастика, что Тентенников обязательно одобрил бы… Вот, значит, и приезжайте. И тезка мой — Иван Петрович — на старости лет без вас скучает. Может, и правда, приедете?»

Быков тихо сказал, откашливаясь:

— А и в самом деле, почему бы не катнуть в Ленинград?

— Наверно, ты уж с Тентенниковым и Ваней о поездке сговорился, а меня только потому спрашиваешь, что знаешь, какая я домоседка и как не люблю покидать дом…

— Ничего мы не решили, — лукаво усмехаясь, ответил Быков. — Но уж, конечно, если соберемся в дорогу — без Тентенникова дело не обойдется… К тому же у тебя завтра начинается отпуск…

С лестничной площадки донесся в кухню дребезг и шум. Кто-то, не доверяя звонку, решил известить хозяев о своем появлении ударом сапога в обитую войлоком входную дверь.

— Наверно, Тентенников пришел, — сказал Быков, с тревогой посмотрев на жену.

И на самом деле это был Тентенников. Когда он появился на кухне и радостно заулыбался, сердце Елены Ивановны невольно сжалось: то, что он весел, — неспроста. Все подстроено: и телеграмма, и ночной визит Тентенникова, и разговор мужа. «В дорогу, снова в дорогу…» Она с опаской поглядела на Тентенникова. А он, глубоко вздыхая, начал рассказывать о том, как сумбурен был сегодняшний вечер и как засиделся он допоздна с приехавшими из далекой командировки летчиками в «Метрополе», а оттуда надумал заехать к старым друзьям, благо на Театральной площади стоянка такси, и домчали его оттуда, как говорится, мигом.