Иду в неизвестность, стр. 33

«Но как же можно было бросить дневник?» — недоумевал, покачивая головой, Седов.

Не обнаружив следов письма в избе Джексона, покинули её с тяжёлым чувством. Выходя, заметили над дверным косяком зеленоватый пушистый комочек — гнёздышко.

Покинутое птичье гнездо в мёртвом, покинутом доме.

Вторая постройка оказалась полуразвалившейся хижиной, сколоченной из досок и обитой двумя рядами бамбука с оленьим мехом, набитым между стенками.

Седов заглянул в холодную пустоту бывшего жилища.

И здесь ничего.

Георгий Яковлевич пошагал дальше, обходя все окрестности поселения. Неподалёку от хижины увидели холмик. Оказалось — могила Мюатта, матроса «Уиндворта», корабля экспедиции Джексона.

Во второй раз сняли шапки перед невысоким обелиском, высеченным из крупнозернистого мрамора. Надпись на камне свидетельствовала о том, что установлен он в память о пропавшей без вести вспомогательной партии экспедиции герцога Абруццкого, провожавшей полюсную группу. «Ф. Кверини, X. Стонкен, П. Олливер. «Стелла Поляре», 1900».

Потом обошли весь берег. Наткнулись на опрокинутую рассохшуюся шлюпку. «Стелла Поляре» — отчётливо читалась надпись на борту.

Ни угля, ни плавника, ни следов пребывания вспомогательного судна.

Расстроенный, Седов со своими спутниками вернулся в посёлок, по которому бродила команда «Фоки», вновь направился к одному из амбаров. В почти развалившейся постройке он обследовал снежный холмик, замеченный им час назад. Раскопали ногами снег — под ним оказался каменный уголь. Почти порошок.

— Вот они где, остатки ермаковского угля. Кому-то пригодились до нас, — Седов задумался.

Спутники молча разглядывали холмик.

— Пудов сто пятьдесят здесь, не больше, — произнёс Кушаков, притопнув по раскопанному чёрному порошку.

— Вот что, друзья, — тряхнул головой Седов. — Делать нечего. Судна не было. Почему? Не о том теперь речь. Будем грузить то, что нашли. Павел Григорьевич, берите команду, всё необходимое и переправляйте на «Фоку» этот уголь, а затем оба амбара.

Кушаков кивнул.

— Джексоновский дом трогать не будем. Кто знает, — Георгий Яковлевич раздумывающе поглядел на брошенное жилище, — быть может, он нам ещё потребуется в качестве жилья. — Седов тронул за плечо Пинегина: — А вас, Николай Васильевич, прошу возглавить охотничью партию. Моржей здесь много. Я видел в бинокль залёжку на берегу и на льду. Моржи нас тоже могут выручить: и мясо для собак, и жир на топливо. — Седов поглядел на Визе, развёл руками: — Ну а нам с вами, Владимир Юльевич, придётся сдержать охотничий наш пыл, пока не сделаем астрономических наблюдений и не установим на астропункте знак с обозначением экспедиции.

Георгий Яковлевич медленно зашагал к берегу.

— Возвращаемся на судно, — бросил он на ходу, и за дело!

Кушаков окликнул разбредшихся по посёлку людей, махнул им, призывая к карбасу.

— Думаю, в два-три дня управимся, — продолжал вслух рассуждать Седов. — Отсюда надо убираться поскорее, чтоб нашего «Фоку», не дай бог, не вытеснили льды на берег и не погубили, как судно бедняги Ли-Смита. Поспешим, друзья, надо торопиться на Север!

БУХТА ТИХАЯ. 14 СЕНТЯБРЯ 1913 ГОДА

Камни. Несметное обилие камней — крупных, мелких, пересыпанных голубым снегом.

Трудно шагать по ним в гору. Склон горы обильно обсыпан камнями со снегом.

Никогда не видел Седов прежде столь много камней. Рябит в глазах, невольно кажется, что весь мир состоит из этих неуютных камней, рассыпанных с убийственной щедростью.

Он приостановился, обернулся, перевёл дух. Иная картина позади. Пустынная ширь камней скатывается отлого к зелёной спокойной воде бухты. Бухта оторочена слева этой каменной россыпью, а справа — монолитной горой с ровным, столешницей верхом. Тёмно-синяя с бурыми отливами гора, исполосованная пятнами снега, переходит вдруг в низменный, едва не сливающийся с водой перешеек, из которого вырастает другая крутоспинная гора, отвесно обрывающаяся в море. Гора невольно привлекает взгляд. Колоритная выпуклая форма, затейливая игра света на жилистых буграх, впадинах и скалах — будто на фантастической картине.

Визе и Пинегин нашли, что в ней есть нечто от живописи Чюрлёниса, литовского музыканта и художника, чьё искусство оказалось созвучным чувствам, возникшим у них при созерцании этой диковинной горы. Решено было наименовать её горою Чюрлёниса.

Между ближним каменистым берегом и дальним мысом Рубини, переходящим в гору Чюрлёниса, таинственно светится зелёно-голубыми разводами причудливый айсберг. Застрявший на мели, он столь же неподвижен, как и окружающие его горы. Нет признаков какого-либо движения и на сером, затуманенном небе. Влево, в глубине, бухта белеет льдом, судя по виду — несвежим, не осенним, а прошлогодним либо даже многолетним.

Взгляд вернулся к каменной россыпи, отыскал за береговым горбом два тонких шпиля — две мачты «Фоки», — единственное, что было здесь из другого мира, из мира, где жили люди.

Седов поддёрнул на плече мягкий ремень ружья и пошагал дальше, осторожно ступая по крупным камням. Вновь калейдоскопно замелькали они — бурые, пятнистые, светло-серые, зеленоватые, призаметенные снегом.

Пройдя ещё шагов двести, Седов оглянулся вновь. «Фока» был на виду. Его жёлтая, потемневшая за год труба не дымила. Жидкий дымок сеялся из тонкой, чёрной камбузной трубы. Три фигурки шевелились подле шлюпки, уткнувшейся в берег, — выгружали ящики с приборами. Видны были ещё двое у брашпиля шхуны; собаки, что разбрелись по палубе пёстрыми пятнышками, три жёлтые точки застыли у самого бушприта, — похоже, медвежата разглядывали и обнюхивали новый для себя берег.

«Где-то здесь, пожалуй, и место ему», — решил Седов. Он снял и осторожно положил в сторонку ружьё, прихлопнул рукавицею об рукавицу и, решительно крякнув, принялся складывать из крупных камней горку — приметный гурий, место будущего астрономического пункта.

Закончив, Седов забросил за спину ружьё, не оглядываясь, пошагал по берегу дальше. Гора высилась впереди крутыми, почти отвесными базальтовыми склонами, придавленными массой ледника. Сверху, с отвесных скал, то и дело с глухим рокотом скатывались вниз, на берег, камни.

Разгорячённый работой, Седов ступал увереннее. Он шёл к леднику, выбирая путь в обход крутизны, в глубь бухты и размышлял об очередном повороте судьбы его экспедиции.

Шёл тринадцатый месяц с момента выхода «Фоки» из Архангельска, а он ещё только на подступах к сплошным льдам, покрывающим полярный океан. Оставшегося боа топлива «Фоку» пришлось поставить в этой бухте на вторую зимовку, и теперь выход был одни: дождавшись конца полярной зимы, двинуться с наступлением светлого времени пешком к полюсу отсюда.

Но зима только начиналась. Какой будет она, вторая арктическая зима, для экспедиции, затратившей слишком много сил на преодоление первой зимы?

До сих пор экспедиции сопутствовали больше неудачи. И эта остановка на вторую зимовку случилась не там, где намеревался зазимовать Седов, не у самого северного острова архипелага, а где-то посередине, в бухте острова Гукера.

Бухта Тихая. Вряд ли мог бы Седов наименовать её иначе: столь чарующе безмолвным оказалось всё вокруг, в том числе и вода бухты, тёмная, затаённая. Она словно тихо спала, не тронутая ни ветром, от которого была укрыта горами, ни зыбью, не достигавшей укромного острова.

Станет ли эта тихая живописная бухта счастливой для него, для судьбы экспедиции?

На гору Седов взошёл с этой мыслью, тревожившей его со вчерашнего дня, с момента постановки «Фоки» на якоря у самого берега мыса, усыпанного камнями. Тяжело дыша, он сделал несколько шагов по укрытой мягким снегом плоской вершине и остановился. Верх горы простирался к центру острова и переходил в огромный выпуклый ледник. «Словно пузо», — усмехнулся Георгий Яковлевич, разглядывая ледник. Отчётливо слышался гулкий стук в висках, шорох блузы при малейшем движении, собственное дыхание.