Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826), стр. 56
— Вот он самый, ихний начальник, — говорили в толпе.
Муравьев распорядился отправить майора на ту самую гауптвахту, где сидел Соловьев.
К майору приблизился Щепилла.
— Ну что ж, майор, сопротивление бесполезно, — сказал со смехом Щепилла. — Видите: воинская сила. Вы арестованы волей восставшего народа.
Майор вдруг упал на колени перед Щепиллой.
— Батюшка Михаил Алексеевич, помилуйте! — закричал он отчаянным голосом. — Сжальтесь, отец родной!
Соловьев бросился поднимать майора.
— С ума вы сошли, майор! — говорил он в негодовании. — Стыдитесь! Ничего с вами не будет.
— Голубчик, отец родной, не губите! — вопил майор, ползая на коленях. — Ей-богу, я ни в чем не повинен. Разве что иной раз по уху съездишь — так ведь на то служба!
Солдаты подхватили майора под руки и потащили на гауптвахту. Майор бился, как пойманная птица, и беспомощно бормотал:
— Братцы, отпустите! Вот вам Христос, ни в чем не повинен. Разве что иной раз по уху — так верьте, что от чистого сердца!
Солдаты смеялись и приговаривали, подталкивая майора.
— Ну что там, ступай, коли велят!
Очутившись на гауптвахте, майор снова упал на колени.
— Голубчики! — простонал он. — Сделайте милость!
— Чего еще? — рассердился Щепилла. — Сказано — ничего не будет, ну и сидите смирно.
— Сжальтесь надо мной! — жалобно всхлипывал майор, утирая слезы фалдами разодранного мундира. — Прикажите принести рому. Все в штабе осталось — пять бутылок. Там, в казенном шкафу.
Громовой хохот, потрясший всю гауптвахту, не дал ему окончить. Хохотали солдаты. Взявшись за бока, хохотал густым басом Щепилла.
— Ну, братцы, тащите-ка сюда ром, все пять бутылок! — выговорил наконец Щепилла сквозь хохот. — Утешьте удалого майора!
Муравьев расположился в помещении штаба. В приемной толпились просители. Явился помещик Милевич с просьбой охранить его жену от грубости девок.
— Вы меня поймете, вы человек просвещенный, — говорил он, убедительно прижимая руку к сердцу. — А то ведь холопы то есть мужики, — хамы.
Когда стемнело, прибежала в деревенском платочке заплаканная Христина Федоровна.
— О, спасите моего мужа! — стонала она, заламывая руки. — Они хотят его совсем убить, а Густав такой чувствительный, такой нервный!
— Я рад, что ваш муж остался жив и что на совести моей нет убийства, — сказал Сергей серьезным, искренним тоном. — Я очень жалею о том, что произошло. Но это было неизбежно. Теперь успокойтесь: Густаву Ивановичу больше не угрожает никакая опасность. Вокруг его дома сейчас же будет поставлена надежная охрана.
— О, вы великодушный человек, — сказала Христина Федоровна, заливаясь слезами. — Я вам так благодарна!
XIX. СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ!
Бестужев присоединился к отряду во вторник, на пути в Васильков. Вечером в среду, после занятия Василькова, Сергей созвал в штабе военный совет из офицеров, принадлежащих к тайному обществу, для решения вопроса о дальнейших действиях, и Бестужев доложил собравшимся о результатах своей поездки.
Бестужев был за то, чтобы идти на Житомир через Брусилов. В Брусилове — Кременчугский пехотный полк и Пыхачев с его пятой конной артиллерийской ротой. Правда, полковник Набоков, командир Кременчугского полка, ничего не обещал, но Бестужев объяснял это его осторожностью. Набоков — старый семеновец, полковой товарищ Сергея Муравьева, и на него можно положиться. А главное — пушки Пыхачева.
— Да, да, Пыхачев! — пронеслось по собранию.
— Пыхачева я видел, — с жаром говорил Бестужев, — и убедился, что он нетерпеливо ждет минуты, когда сможет обратить свои пушки против Житомира. В Лещине он клялся, что первый выстрелит за свободу отечества. Обстоятельства вынуждают его уступить эту честь нам, но, чуть только мы приблизимся к Брусилову, его пушки окажут нам помощь. Тогда Житомир и весь корпус в наших руках!
— Житомир в стороне, и идти туда далеко, — заметил Кузьмин. — Не лучше ли сразу ударить на Киев?
— Киев ближе, — поддержал его Щепилла, — и там тоже есть пушки!
— Мы не можем быть уверены в содействии киевских пушек, — возразил Бестужев. — А там Пыхачев. Он исполнит свою клятву.
Затеялся спор. Кузьмин и Щепилла доказывали выгоды неожиданного нападения на Киев.
— До Киева всего один переход, — говорили они. — Там еще ничего не известно. Быстрота и натиск прежде всего, только это решит дело.
— Да, но Пыхачев… — пробовал спорить Бестужев.
— Да что такое Пыхачев? — рассердился вдруг Кузьмин. — За нас везде будут солдаты!
Он даже покраснел от волнения.
— Ты забываешь, — обратился Соловьев к Кузьмину, — что около Житомира восьмая бригада и наши славяне!
— Да, конечно, — подтвердил Сухинов, — там наши друзья.
Выслушав все мнения, Сергей объявил свое решение: завтра же двинуться на Брусилов, по направлению к Житомиру.
— Если у нас будет весь третий корпус, — сказал он, — то этого достаточно, чтобы остальные присоединились к нам без сопротивления. Тогда Киев и Могилев в нашей власти.
Он тотчас распорядился послать в первую гренадерскую и первую мушкетерскую роты приказ идти прямо в Мотовиловку — деревню, находившуюся на пути в Брусилов, — и там ожидать его с остальными ротами. Туда же должен был привести вторую мушкетерскую роту подпоручик Быстрицкий.
С наступлением ночи Сергей уединился в кабинете. Он сидел за тем самым столом, на котором недавно стояли бутылки майора Трухина, и переписывал свой революционный «катехизис», чтобы завтра перед походом прочесть его солдатам.
В кабинет к Сергею приводили арестованных.
На Киевскую заставу прискакали с новыми бумагами для Гебеля жандармские офицеры Несмеянов и Скоков. Они были вне себя от изумления, когда караульные задержали их.
— Не проспались, черти? — бесился поручик Несмеянов. — Пьяны вы тут, что ли? Не видите, кто едет!
— Видать-то видим — небось не обидим, — весело отвечал солдат, тот самый, на которого майор Трухин накинулся с кулаками.
Кругом засмеялись.
— Ах ты, скотина! — вскипел жандарм. — Да я тебя палашом!
— Погоди, ваше благородие, офицер придет, — говорил солдат.
К саням приблизился прапорщик Мозалевский. Он строго потребовал от жандармов их бумаги и объявил им, что они арестованы. Те не верили своим ушам. Поручик Несмеянов выхватил было пистолет, но взятые на руку ружья мигом его успокоили.
Оба жандарма покорно вылезли из саней и, окруженные конвоем, пошли пешком в штаб.
Увидев на месте Гебеля того самого преступника, за которым они гнались в Житомир, оба тотчас сообразили, что происходит.
— Простите, господин подполковник… — начал, заикаясь, поручик Несмеянов. — Мы не знали, что здесь беспорядки..!
— Здесь народное правление, — поправил Сергей.
— Ну да, народное правление, — скромно согласился жандарм.
Среди бумаг, отобранных у жандармов, оказался вторичный приказ о задержании скрывшихся государственных преступников братьев Муравьевых-Апостолов. Сергей сжег приказ в печке, а жандармов велел посадить на гауптвахту.
Там их поместили в одной комнате с майором Трухиным. Поручик Несмеянов долго глядел на совершенно пьяного майора, потом снял каску с гребнем, осмотрел ее, осторожно поставил на стул и медленно, как бы в раздумье, процедил сквозь зубы, обращаясь к своему товарищу прапорщику Скокову:
— A-а, черт! Вот так оказия!
Вскоре к Сергею в кабинет привели еще одного арестованного. Это был Оранского полка ротмистр Ушаков — красивый юноша с пухлыми щечками.
Он вошел развязной походкой, бренча шпорами.
— Поверьте, полковник, я совсем не предполагал… защебетал он. — Я попал сюда совершенно случайно, еду из отпуска в полк… И неужели вы думаете, полковник, что мы в кавалерии не понимаем благ просвещенной вольности? — воскликнул он с выражением горькой обиды в голосе. Даже краска выступила на его щечках при последних словах.