Дорогой чести, стр. 8

Боря гордо повернул голову вправо, расправил плечи и отдал честь своему отражению. Спохватившись, Похитайло оглянулся вокруг: не заметил ли кто его мальчишества и быстрым шагом направился к матросскому парку. В парке он встретил своих товарищей по училищу, проходивших практику на эсминцах. Эх, как завидовал им Боря, когда они наперебой рассказывали о впечатлениях первого похода в море.

Стараясь быть равнодушным, Боря заявил:

— Случись что, мы бы пришли на помощь! В случае аварии, посадки на мель, или там «банку», без нас все равно не обошлись бы. СОС! СОС! — и мы тут, как тут.

— На настоящем корабле аварий не бывает, — возражали друзья. — На «банку» сесть моряку никак нельзя — это же позор на весь флот.

Довод этот был настолько убедительным, что Боря не нашел слов для ответа.

В разговорах о кораблях, старшинах и особенно командирах незаметно прошло несколько часов.

Боря проводил товарищей до причала, где стояли их корабли.

— Спеши, Борька: до твоего причала идти минут десять, а до двадцати четырех часов пять минут осталось. Не опоздай!

— Ерунда, успею. У нас насчет этого не строго. А потом все равно болтаться на привязи у станки. Минутой раньше приду, минутой позже — не имеет значения, — рисуясь перед друзьями независимостью, соврал Боря.

Но когда товарищи ушли, Похитайло снял бескозырку и что есть духу побежал. И все-таки он опоздал на корабль. Запыхавшийся, раскрасневшийся, он выскочил на причал в тот момент, когда корабль разворачивался посередине гавани. Боря готов был разрыдаться от досады. Ведь и опоздал-то всего на одну минуту. Шестьдесят несчастных секунд! — и пожалуйста.

Корабль ушел без него. Куда? Почему так экстренно? А вдруг пошли спасать кого-нибудь?! И без него, без Бори! Нет, выдержать это совершенно невозможно! Какие-то шестьдесят секунд лишают человека случая совершить героический поступок. Эх! — Похитайло отчаянно махнул рукой и побрел к дежурному по береговой базе.

Между тем, корабль, зарываясь в огромных волнах, на полном ходу спешил к месту бедствия самоходной баржи. Вскоре он отыскал ее во мраке штормовой ночи. Лишившись управления, с заклиненным рулем, она прыгала на волнах, как закупоренный боченок. Волны и ветер стремительно несли баржу к берегу.

— По местам стоять, приготовиться к буксировке! — разнеслась по кораблю команда.

Приблизиться к барже вплотную было опасно. Волны беспорядочно швыряли ее, и малейшая неосторожность могла привести к столкновению.

Выждав момент, командир направил корабль к барже, ослепительно сверкавшей в свете прожектора. Данилов сжал в руках бросательный конец. Когда баржа оказалась почти рядом, он сильным взмахом правой руки кинул конец. Тонкий трос изогнулся полудугой, но сильный ветер отнес его в сторону.

На палубе баржи, ухватившись за трос, суетился маленький старичок, закутанный в клеенчатый плащ. То и дело хватаясь свободной рукой за большую мокрую бороду, он подпрыгивал и приседал при каждом сильном ударе волны, но не двигался с места. Старика словно приклеили к тросу, протянутому от носа до рубки баржи.

Данилов посматривал на него с улыбкой.

«Эх, папаша! Боится оторваться от троса. Одно слово — моряк!»

— Эй, Нептун, принимай, — кричал Данилов и снова бросал конец, но безуспешно. Ударяясь о палубу баржи, конец, подхваченный ветром, соскальзывал за борт.

Расстояние до берега стремительно сокращалось. Еще минута-две и, брошенная разъяренным морем на камни, баржа погибнет.

Минута решала судьбу судна и его команды. Побледневший капитан-лейтенант сжал руками поручни мостика.

В тот момент, когда нос корабля поравнялся с кормой баржи, капитан-лейтенант крикнул в мегафон:

— Матрос Данилов, приготовиться к прыжку на баржу! Прыжок!..

Данилов ловко перевалился через фальшборт и, сильно оттолкнувшись, прыгнул. Секунда, — и он опустился на палубу баржи. Тяжелая волна накрыла его, окатила с ног до головы. Данилов упал, ухватился руками за ножку лебедки. Волна схлынула, и матрос, вскочив, начал быстро выбирать конец, к которому был привязан буксирный трос. Подтянув петлю стального буксира к себе, Данилов ловко набросил ее на гак. Корабль дал полный ход назад, буксирный трос натянулся, как струна, и баржа остановилась. Все это произошло почти в одну минуту. Еще один-два наката волны, один-два удара, и баржа оказалась бы выброшенной на берег и разбитой.

Утром корабль возвратился в базу. Когда были закончены швартовные работы и на берег подан трап, командир объявил «большой сбор».

Матросы построились на корме. Нахимовец проскользнул по трапу на корабль и тихонько пристроился на левый фланг боцманской команды. Данилов заметил Бориса, страдальчески поморщился и безнадежно махнул рукой: «Подвел, не оправдал доверия!»

На палубу вышел командир. Приняв рапорт помощника, он обратился к экипажу:

— Спасая баржу, личный состав отлично исполнил свой долг. Особенно отмечаю матроса Данилова. Одна минута, в которую он сумел перепрыгнуть на баржу и закрепить буксирный трос, явилась решающей для спасения судна. Буду ходатайствовать перед адмиралом о поощрении матроса Данилова.

Командир окинул строй ласковым взглядом. Заметив в строю нахимовца, он чуть нахмурился.

— Нахимовец Похитайло, выйти из строя! — приказал капитан-лейтенант.

Боря, стараясь избежать взгляда командира, вышел из строя. А командир, словно забыв о нем, шагнул вперед, оставив нахимовца за своей спиной.

— Товарищи матросы, старшины и офицеры, — торжественно сказал он, — благодарю вас за отличное выполнение боевого задания.

Ряды моряков дрогнули. От трапа до кормового клюза пробежал легкий шорох и вдруг воздух сотрясло многоголосое:

— Служим!.. Советскому!.. Союзу!..

Молчал только Борис Похитайло.

Большая радость

Матрос Иван Маркушин славился в соединении подводных лодок своим ворчливым характером. Он был всегда чем-нибудь недоволен: частыми посещениями бани и редкими увольнениями в город, чрезмерной заботой мичмана Комова о «надлежащем внутреннем и внешнем виде вверенной матросу материальной части» и многим другим.

Ворчливость матроса была в сущности безвредной: хотя он и морщился недовольно, бубнил что-то себе под нос, но обязанности по службе выполнял образцово. Мичман Комов эту особенность характера Маркушина понял не сразу. Когда матрос прибыл с подводной лодки в хозяйственную часть береговой базы, в распоряжение мичмана, тот, проверяя его водительские права, сказал:

— Шофер второго класса! Хорошо. Поработаем, значит.

— Да, придется, — ответил недовольно Маркушин. — Запихнули…

— То есть как это? — переспросил Комов строго.

— А так, товарищ мичман, запихнули и все. Я был на подлодке дизелистом, а теперь… Дурака свалял на «гражданке» — получил права. Вот и попался. — Маркушин вяло махнул рукой и уставился своими голубыми глазами куда-то в потолок, по-мальчишески капризно надув губы. Мичман чуть не расхохотался.

— Матрос Маркушин, — повысив голос, сказал мичман, — с подводной лодки вас перевели на берег по медицинским соображениям: организм ваш имеет склонность к кессонной болезни. Таково заключение авторитетной медкомиссии.

— Кессонная болезнь! — ворчливо воскликнул Маркушин. — Товарищ мичман, у нас в роду и дед и отец были моряками. Правда, под водой на глубине у меня в ушах покалывает и в голове шумит, но это… психологически! Очень уж ответственный момент! Обещал устранить силой воли. Не верят. Просто узнали, что шофером был дома, и запихнули…

— Вот что, — поднялся мичман из-за стола своей «штаб-канцелярии» — деревянной пристройки у гаража, — насчет того, что вас запихнули, прошу не рассуждать… психологически. Приказ есть приказ! А потом, шофер — дело ответственное и не менее важное, чем дизелист на корабле. А вообще, я еще подумаю, можно ли доверить вам материальную часть. Пока же будете помогать на ремонте: автомашина находится в мастерской.