Серебряные зори, стр. 5

В августе начался охотничий сезон. Знакомый лесник пригласил меня поохотиться на тетеревов. У него был чудесный помощник, пес-куцхарт Руслан. За удивительное умение разбираться в тетеревиных набродах мы прозвали куцхарта «профессором».

После некоторого раздумья я взял с собой Роя. «Тетерев при взлете сильно шумит крыльями и может напугать щенка. Но и учуять его легче, не то что бекаса. Может, на этой охоте и проснется чутье у Роя?» — рассудили.

«Профессор» оправдывал кличку. Работал он превосходно. А Рой только мешал куцхарту. Стоило Руслану встать, как щенок бежал к нему и, конечно, спугивал дичь.

На горушке, поросшей мягкой травой и редким кустарником, мы отыскали тетеревиный выводок. Чтобы не мешать Руслану, я взял Роя на поводок и издали с завистью смотрел на приятеля, осторожно подходившего к собаке, застывшей на стойке. Тетерева разместились на большом пространстве, и куцхарт мастерски добирал их. Один за другим гремели выстрелы. Лесник подстрелил трех петушков и подошел ко мне.

— Достаточно, — сказал он. — Не на рынок бьем.

Тут же под шептуньей-осинкой мы сели отдохнуть. Я отпустил Роя с поводка: держать его около себя уже не имело смысла. Пес обрадовался свободе и метнулся к олешняку, на то место, где еще недавно работал Руслан по выводку.

— Назад! — крикнул я, но Рой упрямо тянул вперед. Я видел, как у него напрягались мускулы, шаги стали пружинистыми, а коричневый нос, словно стрелка компаса, уткнулся в траву. Подтяжка — и Рой замер на первой стойке.

Куда девалась усталость сразу забылись неудачи, сомнения. Я поспешил к Рою: «Вперед!» Но, видимо, запах, который улавливали нервно подрагивающие ноздри собаки, был таким манящим, что она не в силах была тронуться с места. Тетеревенок подпустил меня вплотную. Рой не видел, куда упала после выстрела птица.

Я приласкал собаку, ободрил и послал в поиск. Метрах в пяти от убитого тетерева Рой снова встал. Я был готов целовать пса и кричать на весь лес о том, какая у меня чудесная собака. На радостях отдал ей дневную порцию сахару…

Вскоре после памятной охоты занятия с Роем пришлось прервать. Щенок заболел. Он стал вялым, отказывался от корма и подолгу лежал на коврике. Пригласили ветеринара.

— Чума, — сказал врач. — Лучшее средство — витамины.

В аптеке я покупал в нарядных пачках разные лекарства и скармливал их собаке. Через неделю щенок поправился. Но мой отпуск подходил к концу. Перед самым отъездом в пасмурный день мы пошли с ним на охоту за дупелями. Я повел Роя против ветра. Пес уже не бегал, как раньше, бессмысленным галопом, а работал правильными галсами, обыскивал каждый куст. Собака работала уверенно. И вдруг, словно натолкнувшись на невидимую преграду, замерла. Я послал ее вперед. Не успел Рой сделать двух шагов, из травы вылетел дупель.

Мы охотились с Роем несколько часов подряд. Я любовался красивым поиском собаки. Мой непутевый щенок работал по дупелям безукоризненно. Верно, по бекасу он в этот день так и не сделал стойки, хотя несколько птиц мы и подняли возле болота.

Чтобы разжечь у собаки еще сильнее охотничий инстинкт, шестого дупеля, убитого из-под стойки, я позволил ей потрепать. Вскоре нам удалось найти еще одну птицу. Рой хорошо ее сработал, поднял на крыло. Дупель лениво полетел над травой. Я вскинул ружье, но выстрелить не удалось… Рой во весь опор гнался за улетающей птицей. Ни свистки, ни крики не вернули его назад… Долго же мне пришлось исправлять эту ошибку.

Окончился отпуск. Пора возвращаться в город. Очень хотелось взять Роя с собой, но жена и слышать не хотела о его возвращении. Она хорошо помнила перенесенные от него обиды. Мы распрощались с сеттером до следующего лета.

Ровно через год я снова приехал в деревню. Рой был здоров и, судя по его нетерпеливому повизгиванию, тосковал по охоте. Захватив ружье, я пошел с ним к реке. Пес рвался вперед, а меня всю дорогу не покидала мысль: «Как-то он начнет свое второе поле?»

У излучины реки отцепил ошейник и уложил Роя. По команде он помчался к кустарнику. Отлично ориентируясь по ветру, чуть пригнув голову, сеттер ловил среди ароматов трав и цветов волнующий запах дичи. Вот он подбежал к продолговатому болотцу. Недалеко от воды Рой замедлил бег, прижался к земле и, сделав несколько шагов, остановился; «Вперед, рыжий, вперед!» — подбадривал я собаку. Быстрая подтяжка — винтом в воздух из осоки поднялся бекас. Я даже не успел выстрелить.

У Роя оказалось превосходное чутье, сильное тело, крепкие и быстрые ноги. Чуть хуже было с послушанием, пес излишне горячился, особенно в лесу, но это дело поправимое. Главное — стойку сеттер держал крепко. А что еще нужно для охоты?

Все горечи и раздумья остались позади. Я стрелял из-под Роя бекасов, дупелей, гаршнепов, тетеревов, куропаток. Днями пропадал с ним в поле и в лесу и ни разу не пожалел о своем выборе.

Токовик

Апрель. Небо будто раздвинулось вширь и вдаль, поголубело. День заметно прибавился. Почернели дороги, оттаяли и пообсохли холмики и лесные горушки. Только на болотах да в густом ельнике еще лежал ноздреватый потемневший снег, таял медленно, нехотя. Заморозки держались до обеда, а потом весеннее солнце все-таки сгоняло их.

Я остановился у лесника Ивана Михайловича, у него и переночевал. Проснувшись с рассветом, услышал песню косача.

— У Креста токует, — сказал лесник. Я хорошо; знал это место у развилки полевых дорог.

— Там шалаш поставил. Может, сходишь, посмотришь, — предложил Иван Михайлович. — Но больше одного за зорю не бей. Мало стало птицы, — пояснил лесник.

Он знал, что у Креста я не сяду: не люблю охотиться из чужих шалашей. Перед заходом солнца снова пошел послушать косачей. Поют. Утром на горушке токовали четыре птицы. Значит, не на пустом месте поставлю шалаш. Часам к десяти петухи разлетелись кормиться, а мне — самое время приниматься за дело.

Из мелкого ольшаника вырубил двенадцать колышков. К обеду оттаяло, и они легко вошли в землю. Каркас стянул сверху бечевой, чтоб не расползался. Поблизости нарезал елового лапника, прикрыл им стенки, пол выложил ветками и сеном — и шалаш готов. Смолой, мятой, увядшими травами пахнет; просторно, сухо в нем…

Утром на ток не пошел: пусть косачи осмотрятся, привыкнут к шалашу. Они хоть птицы и не редкие в этих местах, но осторожные, чуткие. На охоту отправился только на третий день.

Темно, дороги не видно. Иногда попадаю в лужи, затянутые прозрачным ледком. В рюкзаке подшитые валенки Ивана Михайловича, теплые, удобные.

Иду споро, однако предрассветный морозец дает себя знать. А кругом звенящая тишина и звезды. Шалаш показался неожиданно, словно вынырнул из темноты. Влез, надел валенки и с благодарностью вспомнил Ивана Михайловича. Заряженное ружье положил на колени..

Только я расположился, раздался шум — подсел токовик. Его так называют потому, что старый петух первым прилетает на токовище и первым начинает весеннюю песню: он на току вроде дирижера.

Показалось, что косач сел неподалеку от шалаша. Близость птицы, ожидание рассвета держат меня в каком-то напряжении. Не вижу тетерева, но чувствую, как он чутко водит головой и настороженно приподнимает крылья, готовый взлететь при первом же шорохе. Чу! Снова взлет, за ним другой. Три птицы прилетели на ток.

Косачи молчат, мое напряжение растет, а рассвет наступает медленно, смутный, туманный. Я вижу, как серебрится небо. Надо мной пронесся бекас. Проблеял и снова умчался ввысь. И сразу раздался звук, похожий на воркование голубя, чуть приглушенный, но густой и страстный. Токовик запел. Он сразу взял звучную и чистую ноту; над полем и лесом поплыла призывная песня.

Вскоре запел второй петух. Третья птица молчала. Это, наверное, была самочка. Издалека она прилетела на игрище. Любовь и забота о потомстве привели ее в эти места к косачам, которые родились и выросли в других выводках.