Записки следователя (илл. В.Кулькова), стр. 15

— Ошибки? — удивился Крамер.- Почему ошибки? Васильев Иван Васильевич? Правильно?

— Это-то правильно,- согласился Иван,- а за что же орден?

— Как — за что? В Кронштадте ты пулемет брал?

— Ну, брал.

— Значит, ты и есть.

Михайловский театр! Легко сказать. Бывал он в Михайловском театре, знает. Оранжевый бархат, золото, красота! Васильев посмотрел на себя и даже застонал. Штаны были потертые, латанные-перелатанные, выцветшие до белизны, да и грязноватые. Обмотки расползались по ниткам. Кончики ниток торчали отовсюду, да и чистотой обмотки тоже не могли похвастаться. Ботинки, конечно, драные, но если их вымыть да намазать жиром, то ничего, дыр видно не будет. Зато гимнастерка решительно не годилась для такого торжественного случая. Она совсем расползлась, и зашивать дыры было бессмысленно- ткань не держала нитку. В общем, в отряд Иван вернулся, как ни странно, в очень плохом настроении.

Мысль о том, как жалко он будет выглядеть среди роскоши бывшего императорского театра, не давала ему покоя.

Товарищам по отряду он прежде всего и сообщил, что вот, мол, не знает, как быть с одеждой, неудобно идти в Михайловский театр. После уже, расспросив Ивана как следует, товарищи поняли, что главное все-таки орден, а одежда — дело второстепенное.

Штаны и обмотки Васильев тщательно выстирал. Они стали как будто приличней, и даже белесый цвет как будто бы отчасти исчез. Ботинки вымыл, смазал жиром, и они выглядели хоть куда. Но сколько он ни мучился с гимнастеркой, гимнастерка лучше не становилась. Пришлось просить новую. Новую не дали, но дали все же другую, не так сильно поношенную. К сожалению, была эта гимнастерка на три номера больше, чем надо. Весь отряд принимал участие в обсуждении проблемы. С помощью английских булавок и других приспособлений довели ее кое-как до приличного вида.

И вот Михайловский театр. Начальник штаба Петроградского военного округа вручает Васильеву орден. Сверкающий золотом, обитый оранжевым бархатом, аплодирует бывший императорский театр, и Иван, взволнованный, пробормотав нечто невнятное, удаляется со сцены…

И снова отряд, учения днем, тревоги по ночам. Впрочем, тревог стало меньше. Постепенно уменьшалось количество банд, да и уверенности прежней у бандитов не стало. Легче стали и учения. Бойцы уже знали, пожалуй, не меньше своих учителей. Следственных дел не было совсем. Васильев стал забывать, что собирался заниматься уголовным розыском. Будущее, думал он, пройдет, наверно, на войнах. Все-таки орден ему дали за боевые заслуги.

На самом деле на Бойну в следующий раз Васильев попал через много лет. Но очень скоро пришлось ему вернуться на другую войну, которая войной не называется, но ведется всегда, день за днем, ночь за ночью, без передышек, без перемирий, которая началась вместе с историей человечества и кончится только при коммунизме.

Глава третья. ГИРЯ НА РЕМЕШКЕ

Мирная жизнь

Партия объявила нэп — новую экономическую политику. Продразверстка была заменена продналогом. Необыкновенно быстро менялся облик Петрограда. Крестьяне повезли в город продукты. Оживились рынки. Открылись кустарные мастерские и маленькие частные лавочки. Видно, доходы у владельцев были немалые, потому что лавочки росли день ото дня, становились магазинами, на улицах появились рекламы, хозяева переманивали покупателей друг у друга. Ожил Невский, появились извозчики и даже лихачи на дутиках. Выходил хозяин на крылечко своего магазина, улыбался солнцу, прохожим, собственным мыслям:

«Тяжелое было время, но, слава богу, пережили. Конечно, еще не так, как при царе, но жить уже можно, а дело поворачивает на лучшее».

Сладостные были мечтания у хозяина, но мечтаниями им и суждено было остаться.

Совсем о другом думала в это время партия, и совсем по-иному предстояло сложиться истории страны.

В марте 1923 года, немного позже тех дней, о которых мы сейчас рассказываем, Владимир Ильич Ленин писал:

«Если мы сохраним за рабочим классом руководство над крестьянством, то мы получим возможность ценой величайшей и величайшей экономии хозяйства в нашем государстве добиться того, чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной индустрии, для развития электрификации, гидроторфа, для достройки Волховстроя и прочее. В этом и только в этом будет наша надежда. Только тогда мы в состоянии будем пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на другую, а именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой, с лошади экономий, рассчитанных на разоренную крестьянскую страну,- на лошадь, которую ищет и не может не искать для себя пролетариат, на лошадь крупной машинной индустрии, электрификации, Волховстроя и т. д.».

Царская Россия всегда была нищей, отсталой страной, а сейчас, после войны империалистической и войны гражданской, после страшной разрухи, бедна, ох, бедна была Советская Россия!

Государству нужны были деньги, деньги и деньги. Лежали в развалинах заводы и шахты, без угля ржавели пароходы и паровозы, по городам бродили десятки, а может быть, сотни тысяч беспризорных детей. Их надо было накормить, одеть, отучить от бродячей, воровской жизни. Иначе их приберет к рукам уголовщина, страна населится сотнями тысяч воров и убийц.

Ради того, чтобы спасти замызганных мальчуганов и девчонок, в детстве уже познавших всю грязь, все черные стороны жизни, ради того, чтобы их накормить, одеть, выучить, воспитать, ради этой великой задачи были открыты игорные дома.

Пусть крутится колесо рулетки, пусть владелец частного магазина, рыночный спекулянт, непойманный валютчик проиграют часть своих доходов. Азартные игры- зло, но эти деньги пойдут на спасение детей.

Хоть медленно, но неуклонно страна выходила из разрухи. Медленно, но неуклонно менялась жизнь, противоречивая, не всем и не всегда понятная.

Жизнь бойца боевого летучего отряда Васильева тоже изменилась. Лучше стало питание, и уже не мучило постоянное чувство голода. Прошли времена полусгнивших обмоток и выцветших, протершихся до дыр штанов. Появились справные сапоги, невыгоревшие гимнастерки и галифе синего цвета. Бойцы сводного отряда обрели если не щегольской, то, во всяком случае, бравый вид.

Отбыв смену, Васильев ехал домой по Ириновской ветке. Он снимал теперь угол у знакомых, в доме рядом с полигоном, где когда-то служил. Далеко было, правда, ездить. До Охты трамваем или пешком, оттуда поездом еще час, а то и полтора. Зато угол стоил недорого.

Служба стала теперь легче. Об уличных боях с бандами только вспоминали. Раскрывали преступления работники розыска, а дело бойцов было охранять место преступления от любопытных. В общем, так сказать, караульная служба. Вызывали по тревоге не весь отряд, а несколько человек, много, если отделение. Проводились политзанятия, беседы, лекции. Шла мирная жизнь.

Однажды Васильев кончил дежурство и мог ехать домой отдыхать. Дорога, как мы уже говорили, предстояла долгая. Трамваи ходили тогда редко и плохо. Надо было долго ждать на остановке, потом висеть на подножке, уцепившись за поручни, до самого Ириновского вокзала и потом трястись в неторопливом поезде узкоколейки. Но Васильев к длинной этой дороге привык и не огорчался.

Итак, только собрался Иван идти на трамвайную остановку, как вдруг раздалась команда:

— Первое отделение в ружье!

Хотя Васильева это не касалось, его дежурство кончилось, он все же поинтересовался, что случилось и куда вызывают. Оказалось, что на Охте совершено убийство. Уже выехали на место работники угрозыска, и для охраны посылают отделение бойцов.

— Ребята,- попросил Васильев,- подбросьте до Охты.

Пока старенький грузовичок трясся по выбитым торцам, потом по булыжнику, выяснились подробности: убита, оказывается, вся семья торговца мясом Розенберга. Торговец он был средней руки, но капиталец имел порядочный, торговал мясом и до революции, а когда нэп объявили, снова открыл торговлишку на Охтинском рынке. Будто бы много народа убито. И вещей, наверно, забрали много. У Розенберга и с царских времен кое-что сохранилось, да и теперь успел наторговать.