Записки майора Томпсона. Некий господин Бло, стр. 34

Влияние Фитц-Арнольда сказалось не только во введении новой терминологии, но и в самой практике страховых агентов. Теперь «подступ к проспекту» (следует понимать: осада возможного клиента) производится по строго установленным правилам, записанным в инструкции, об «установлении телефонного контакта». Надо уметь сбыть страховой полис, как мех или духи, и умудриться говорить о смерти, не вызывая мрачных мыслей. Первейшее правило: категорически запрещается говорить страхующемуся: «Если вы умрете завтра…», так как в этом, пусть даже совершенно необоснованном предположении есть что-то неприятное. Говоря ему: «Если бы вы умерли вчера», вы высказываете гипотезу, которую уже опровергла сама жизнь, и это вызывает у страхующегося радостное ощущение безопасности.

Нюансы такого рода (о которых сам Штумпф-Кишелье говорит: «Казалось бы, пустяк… но в этом все!») немало способствовали тому, что Юбер Фитц-Арнольд снискал расположение патрона. В настоящее время они переживают медовый месяц. Ничего не предпринимается и ничто не отменяется без согласования с Юбером. Патрон не может без него обойтись. Чтобы узнать мнение Юбера, он даже будит его но ночам. Ото его собственность, его эхо, его совесть. Когда надо принять какое-нибудь решение, а Юбера нет рядом:

— Где же Юбер? Позовите Юбера, — восклицает господин Штумпф-Кишелье, словно у него отняли любимую игрушку. — А вот и Юбер! Скажите, дорогой Юбер…

— Я слушаю вас, патрон.

— Что вы думаете, Фитцу (этим уменьшительным именем называет его патрон, когда бывает в хорошем настроении), о проекте загородного семинара для наших агентов?

Фитцу кривит губы.

— Так, так… гм… понятно… — бормочет патрон.

Этого достаточно: проект отменяется. На этом этапе их отношений любая недомолвка Фитцу значит больше обстоятельного доклада старейшего сотрудника компании. Одно слово фаворита — и всесторонне обдуманный финансовый план, любая искусно составленная рекламная программа тут же отвергаются, высмеиваются, летят к черту.

На чем же основана власть Юбера? Без сомнения, на власти его личного обаяния над сильными мира сего. Говорят, что именно ему в значительной степени мсье Штумпф-Кишелье обязан тем, что наконец стал командором ордена Почетного легиона. Основная сила «правых рук» — в их житейской сметке. Об их образовании бывает мало что известно. Многие из них, в том числе и наш Юбер, — выпускники Политехнической школы, которые, бросив государственную службу, перешли в страховые компании. Но эта прославленная Школа совсем не обязательна для их взлета. Они принадлежат к той привилегированной касте, которую жизнь избавляет от прозябания на задворках, от маленьких должностей и медленного продвижения по службе. Некая тайна скрыта в преуспеянии этих серых кардиналов, она окутывает любое их действие и даже личную жизнь. Это — Принцы Ветра. Ветром забрасывает их сюда («спущенные» на землю не случайное слово). Ветром новых идей сотрясают они незыблемые установления старых компаний. И ветер уносит их. Когда они исчезают, от них ничего не остается, ничего, кроме ветра, который они принесли с собой.

Как удается преуспеть с помощью ветра? Каким образом ветер делает могущественным, уважаемым, грозным? Будь то в промышленности, в банке или в страховой компании, метод, которым пользуются Принцы Ветра, почти всегда один и тот же.

Правило № 1. Ниспровергнуть существующие порядки, которые они из принципа считают неудовлетворительными...

На ленту каким-то образом повлиял свет юпитера репортера, явившегося сфотографировать это чудо техники. Переполох был сильным, но Юбер Фитц-Арнольд по-прежнему крепко стоит на ногах. В ожидании того часа, когда, развенчанный, он удалится в дальнюю вотчину, которую специально для него подыщет президент, чтобы только не видеть своей «правой руки», без которой он еще недавно не мог обходиться.

P. S. Подумать только, что все это надо вместить в короткие ответы «да», «нет», «изредка», «средне», «на 62,5 %» на почтовой открытке размером пятьдесят квадратных сантиметров! Проглотить как можно больше информации в предельно сжатой форме — одна из маний нашего времени.

Глава III

Повседневная жизнь

(Продолжение)

Конечно, в вашей семье царят мир и согласие, но, наверное, вы видите какие-то недостатки у женщин вообще и у вашей жены в частности… Какие из них кажутся вам наиболее характерными и особенно вас раздражают?.. Какие претензии чаще всего предъявляет к вам ваша жена?

Чаще всего жена упрекает меня в том, что я закоренелый мещанин, что, собственно, соответствует действительности. Идет ли речь о воспитании детей, о моей манере одеваться или о моем отношении к интригам на службе, я всегда слышу одно и то же:

— Бедный мой Поль, до чего же ты все-таки мещанин!

Лично я не вижу в этом слове ничего уничижительного и не могу понять, почему многие мещане холодеют от ужаса при мысли, что их могут назвать мещанами. Может быть, людей вообще оскорбляет, когда их принимают за тех, кто они есть на самом деле? Когда слышишь, как какой-нибудь отъявленный сноб говорит о своем соседе: «Уж очень в нем много снобизма», становится очевидно, что на свете все снобы, кроме него самого.

Постепенно я пришел к выводу, что многие люди просто не переносят, когда их называют настоящим именем: мещане боятся, что их назовут мещанами, капиталисты — капиталистами, крестьяне — крестьянами, евреи — евреями, чернорабочие — чернорабочими, военные — военными, рантье — рантье, зубные врачи — зубными врачами, тунеядцы — тунеядцами, экзистенциалисты — экзистенциалистами, политиканы — политиканами, эстрадные певцы — эстрадными певцами, аристократы — аристократами, привратники — привратниками. Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы средний француз кичился тем, что он средний француз? Средними французами оказываются все, кроме него. Будь то бедный, средний или очень богатый француз, он прежде всего не хочет быть бедным, средним или богатым.

Почтальоны, которым осточертело называться почтальонами, ухитрились перекреститься в письмоносцев. Грузчики, которые были бы оскорблены в своих лучших чувствах, если бы им не дали «на чай», добились того, что оскорбительный термин «чаевые» навсегда исчез из их профессионального словаря. Для эрцгерцогини вопрос чести прослыть за женщину «совсем простую», торговец свиньями лезет из кожи вон, чтобы казаться человеком «утонченным». Стоит только какому-нибудь господину преуспеть в производстве сыра или вина, как он тут же заказывает маститому академику брошюру «Чудодейственные бутыли» или «Дворянские грамоты Рокфора» и, не останавливаясь ни перед какими расходами, издает ее у Дрегера. Когда видишь, как бакалейщик, разъедаемый зудом тщеславия в своем стремлении «облагородиться», изображает корону на своих грузовиках (Поставщик королевского двора, Король бакалейщиков) [170], начинаешь понимать, что колбасное дело может вызывать те же комплексы, что и королевская власть.

В то время как какой-нибудь бакалейщик провозглашает себя королем, король, настоящий король, выступает на соревнованиях по теннису под псевдонимом «господин Г.»; или вдруг становится известно, что путешественник, который останавливался в отеле Санкт-Морица под именем господина Дюпена, не кто иной, как эрцгерцог Рудольф Габсбургский (еще один из способов обратить на себя внимание); можно встретить принцев в рабочем комбинезоне, монархов на велосипеде, королев в джинсах. Все идет в таком духе, что невольно задаешься вопросом, не настало ли время произвести гигантскую перетасовку в мире, поскольку никто не хочет казаться тем, кто он есть на самом деле.

Талантливый журналист из страха, что его похоронят как простого журналиста, будет стараться доказать, что он писатель (пусть даже плохой). Великий романист на склоне лет мечтает, что современники станут называть его нежным именем поэта. Комического актера так и тянет к концу творческого пути доказать, что ему по плечу трагические роли. В то время как актер, завоевавший известность в амплуа злодеев, изо всех сил тщится показать, что он великолепно может сыграть первого любовника. Историк, посвятивший свою жизнь изучению раннего средневековья, счел бы себя кровно обиженным, если бы его близкие не признали, что он одарен удивительным чувством юмора. Генерал, прославившийся в танковой атаке, мечтает о кресле в министерстве культуры. Интеллигентами считаются люди, которые так и умрут, ни разу не сказав: «Я интеллигентный человек». И есть даже французы, которые боятся, как бы за границей их не приняли за французов, заметив группу соотечественников, они восклицают: «Опять эти французы!» и предпочитают разговаривать с чехами, турками, с кем угодно, только не с французами. Да и в самом Париже достаточно сесть за столик в ресторане, и вы тут же услышите, как какой-нибудь француз говорит: «Французы это обожают» или «Французы никогда на это не пойдут», как будто сам он не имеет к ним никакого отношения. Конечно, он не станет отрицать, что он француз, и даже, если бы в этом кто-нибудь усомнился, он бы первый гордо воскликнул: «Уж я-то француз, мсье!» Но это еще не резон валить его в общую кучу со всякими французами, с этими заурядными галлами!