Лицо в темноте, стр. 34
— Да, мог бы. — Она закрыла лицо руками. — Зато я не сделаю тебя счастливым, во всяком случае, надолго. Ты всегда будешь знать, что он был первым, и так, как я любила его, больше никого не полюблю.
Да, Пи Эм знал это, знал ее ответ до того, как задал свой вопрос. Может, ему стало бы легче, если бы он возненавидел ее. И Брайана. Но он любил. Любил их обоих.
— Почему бы тебе не вернуться к нему, не поговорить с ним?
— Даррену сейчас было бы почти десять. Возвращаться слишком далеко, Пи Эм.
Эмма торопливо шла по территории пансиона. Если она сделает вид, что у нее есть какая-то цель, ни одна из сестер ее не остановит и ни о чем не спросит. Хотя у нее заготовлено оправдание — доклад по ботанике.
Но ей нужно побыть одной. Эмма сожалела, что пришлось солгать даже Марианне, вечером она собиралась исповедаться в этом грехе отцу Преленски. А теперь ей нужен час одиночества, чтобы подумать.
Быстро оглядевшись, Эмма нырнула в заросли кустарника и, зажав тетрадь под мышкой, поспешила к небольшой рощице.
Так как сегодня было воскресенье, ей позволялось надеть Джинсы и кроссовки. К счастью, она надела также свитер, потому что в тени начинающих зеленеть деревьев оказалось прохладно. Убедившись, что ее не видно из окон пансиона, она Упала на землю. В тетради лежали вырезки из газет и журналов, которыми ее снабжали Тереза и другие любопытные одноклассницы.
Вот здесь она вместе с Майклом. Эмма разгладила вырезку и, чувствуя радостное смущение, принялась изучать свое лицо и тело. Она была мокрой, растрепанной, но Майкл выглядел прекрасно.
Майкл Кессельринг. В газете его имя не называлось, просто никто не потрудился его выяснить. Прессу всегда интересовала только она. Зато все девчонки визжали от восторга, глядя на Майкла, и требовали рассказать, кто он такой, был ли у них роман.
Говоря о Майкле, она чувствовала себя взрослой. Конечно, Эмма приукрасила свой рассказ, добавив, как Майкл нес ее на руках, делал искусственное дыхание изо рта в рот, клялся в вечной любви. Вряд ли он станет возражать, поскольку никогда об этом не узнает.
Вздохнув, Эмма достала следующую вырезку. В который уже раз она всматривалась в снимок, изучала его, вновь и вновь со страхом искала сходство с матерью. Но ей было известно, что наследственность проявляется не только во внешности. Эмма прилежно училась, а особенно внимательной она бывала на уроках биологии, когда обсуждались гены и наследственность.
Это ее мать, ничего тут не поделаешь. Она ее родила. Эмме вдруг показалось, что она вновь почувствовала запах джина, шлепки, услышала пьяную ругань.
Это настолько испугало ее, что она вонзила обкусанные ногти в потные ладони.
Вскрикнув, Эмма оторвала взгляд от лица Джейн и посмотрела на отца. Каждую ночь она молилась о том, чтобы быть похожей на него — доброй, нежной, веселой, справедливой. Отец спас ее. Об этом много писали, но Эмма и сама помнила, как он посмотрел на нее, когда она вылезла из-под раковины, его ласковый голос. Отец дал ей дом, жизнь без страха. Эмма не могла забыть годы, которые он подарил ей. Которые подарили они с Бев.
Почему-то труднее всего было смотреть на Бев. Она так прекрасна, так совершенна. Никакую другую женщину Эмма не любила сильнее, ни в какой другой так не нуждалась. А глядя на Бев, нельзя не думать о брате. О Даррене, у которого были такие же густые темные волосы и мягкие, с прозеленью глаза. Которого Эмма поклялась защищать. Который умер.
Виновата она. Ей этого никогда не простят. Бев прогнала ее. Отец прогнал ее. У нее никогда не будет семьи.
Отложив вырезку, Эмма некоторое время разглядывала более старые заметки. Ее детские снимки, снимки Даррена, броские заголовки про убийство. Эти вырезки она прятала в самой глубине шкафа. Если монахини найдут их и расскажут отцу, у того в глазах появится боль, словно его рана до сих пор не зажила. Эмма не хотела огорчать отца, но забыть тоже не могла.
Она снова перечла заметки, хотя уже знала их наизусть. Как всегда, попыталась найти нечто такое, что объяснило бы ей, почему это произошло, как она могла бы это предотвратить.
Ничего. Как всегда.
Уже появились новые вырезки о Бев и Пи Эм. В некоторых говорилось, что Бев вот-вот получит развод и выйдет замуж за Пи Эм. Другие со смаком распространялись о том, как двоих мужчин, бывших почти братьями, разлучила женщина. Появилось объявление о создании «Опустошением» собственной фирмы «Призма» и снимки с банкета в Лондоне по случаю ее презентации. Фотографии отца с женщинами, каждый раз новыми, снимки с Джонно, Пи Эм, Питом. Но без Стиви. Вздохнув, Эмма взяла следующую вырезку.
Стиви в больнице, где лечат наркоманов. Его называли наркоманом. В других заметках его называют преступником. А Эмма когда-то считала его ангелом. На фотографии Стиви выглядит усталым, похудевшим, испуганным. Газеты пишут о трагедии, о насилии. Кое-кто из девочек перешептывается и хихикает.
Но с Эммой об этом никто не говорил. Когда она спросила у отца, тот лишь сказал, что Стиви потерял над собой контроль, ему оказывают помощь и пусть она не беспокоится.
Но она беспокоилась. Это ее семья, единственная семья, которая у нее осталась. Она потеряла Даррена. Ей надо позаботиться о том, чтобы не потерять остальных. Раскрыв тетрадь, Эмма принялась за письма.
Глава 17
Стиви прочел свое письмо во время утренней прогулки, сидя на каменной скамье. Прекрасное место, окруженное чайными розами и алтеями. Среди увитых глициниями беседок проложены мощенные кирпичом дорожки. Пациентам и служащим клиники «Уайтхерст» здесь предоставляли полную свободу. До прочных каменных стен.
Он испытывал отвращение к клинике, врачам, другим пациентам. Ненавидел лечебные процедуры, распорядок дня, неизменные улыбки персонала. Но Стиви делал то, что ему говорили, и говорил то, что от него хотели услышать.
Он наркоман. Ему нужна помощь. Он будет принимать этот Метадон, мечтая о героине.
Стиви научился быть спокойным, научился быть хитрым. Через четыре недели и три дня он выйдет отсюда свободным человеком. На этот раз он станет вести себя осторожнее. Будет Улыбаться врачам и журналистам, читать лекции о пагубности Наркотиков, лгать, стиснув зубы. Но свою жизнь он выбирает сам.
Никто не имеет права говорить ему, что он болен, никто не имеет права говорить ему, что он нуждается в помощи. Если он захочет накачаться, то накачается. Что знают все эти люди о том напряжении, в каком он живет изо дня в день? О желании преуспеть, стать лучше остальных?
Возможно, раньше он действительно заходил слишком далеко. Возможно. Теперь он будет держаться в рамках приличия. Безмозглые врачи накачивают себя коньяком, а он сделает себе укол, если захочется. Или покурит гашиш, если возникнет такое желание.
И пусть все катятся к чертовой матери.
Стиви вскрыл конверт. Он был рад письму Эммы. Ни к какому другому существу женского пола он не испытывал таких чистых и искренних чувств. Стиви закурил и откинулся на скамейке, втянув в легкие дым, смешанный с ароматом роз.
«Дорогой Стиви!
Я знаю, что ты сейчас в больнице, и очень сожалею, что не могу навестить тебя. Папа говорит, что был у тебя и ты выглядишь лучше. Я часто вспоминаю о тебе. Может, когда ты поправишься, мы снова проведем каникулы вместе, как прошлым летом в Калифорнии. Я очень скучаю по тебе и по-прежнему ненавижу школу. Но мне осталось учиться всего три с половиной года. Помнишь, когда я была маленькой, ты постоянно спрашивал меня, кто лучший ? Я всегда отвечала «папа», и ты притворялся, что приходишь в ярость. Так вот, хотя я никогда не говорила тебе, но на гитаре ты играешь лучше его. Только не говори это папе. Вот фотография, где мы с тобой сняты в Нью-Йорке. Ее сделал папа, помнишь? Поэтому она нерезкая. Я подумала, что тебе будет приятно ее получить. Можешь написать мне ответ, если будет настроение. Но если не напишешь, ничего страшного. Я не разбила письмо на абзацы и все такое, просто забыла. Я люблю тебя, Стиви. Поправляйся скорее.