Озерные арабы, стр. 33
Наконец далеко за полдень мы добрались до деревни Фалиха. Принесли кровать, положили на нее Фалиха и, прокладывая дорогу сквозь обезумевшую толпу, внесли его в дом. Кто мог, пробился в комнату и тихо стоял там. Снаружи, однако, то вздымался, то опадал плач на фоне постоянного ритмичного звука, похожего на приглушенный бой барабанов; это женщины мерно ударяли себя по обнаженной груди. Фалих открыл глаза и посмотрел в потолок. Этот взгляд был единственным признаком жизни на обескровленном, восковом лице, похожем на безжизненную маску. Люди умоляли меня дать ему лекарство и отказывались верить, что я бессилен помочь. Отведя Абд аль-Вахида в сторону, я твердил ему, что единственный выход — отвезти Фалиха туда, где ему смогут сделать переливание крови, что каждая минута задержки уменьшает шансы на спасение его отца. Он соглашался со мной, но не делал ничего. Остальные стояли вокруг кровати, громко приговаривая:
— Он умирает.
— Да, он почти мертв.
— Клянусь Аллахом, Фалих не заслужил такой смерти.
Фалих шепотом попросил воды. Когда ему дали воды, он не смог проглотить ее, она полилась вниз по его подбородку и намочила рубаху.
Прибыл другой его двоюродный брат, Хатаб. К счастью, у него был решительный характер и он привык командовать. Хатаб немедленно взял все в свои руки. Фалиха положили в тарраду Хатаба, и он повез его в деревню своего отца Хамуда, расположенную недалеко от Маджара. Я отправился следом за ними в другой лодке, тяжелой и тихоходной, и мы скоро отстали. Когда я прибыл в Маджар, Фалиха уже перенесли в диванию, принадлежавшую Хамуду, и тот пошел звонить по телефону в Багдад Маджиду. В коридоре среди толпы стоял местный врач. Я спросил его, в каком состоянии Фалих. Покачав головой, он ответил, что Фалих, как кажется, умирает. Врач согласился, что единственным спасением было бы отвезти его прямо в Басру — ближайшее место, где могли сделать переливание крови.
Кто-то крикнул:
— Где англичанин?
Когда я вошел в комнату, мне сказали, что Фалих позвал меня. Я подошел. Он повел глазами и взглянул на меня, но ничего не сказал. Здесь была только его семья, и, хотя я боялся показаться назойливым, я остался у его постели. Мы стояли и ждали, время тянулось очень медленно. Стемнело. Внесли керосиновую лампу, которая, издавая слабое шипение, заливала комнату резким светом.
Вернулся Хамуд. Тяжкая задача — объявить о несчастье Маджиду — выбила его из колеи. Он совершенно растерялся.
— Фалиха нужно сейчас же отвезти в Багдад. Это приказ Маджида. Я уже послал за тремя машинами.
Я знал, что Фалих не вынесет путешествия в двести пятьдесят миль в темноте, по ужасной, ухабистой дороге.
— Отвезите его в Басру, — умолял я Хамуда. — Вы сможете переправить его оттуда утром на самолете, если Маджид будет настаивать на своем. Прошу, отвезите его в Басру! Это займет всего три часа, и там он получит лечение, в котором нуждается. Не заезжайте даже в Амару, езжайте прямо в Басру!
Но Хамуд сказал только:
— Мы сначала поедем в Амару, а там посмотрим.
Приехали машины. Фалиха снова подняли и положили на заднее сиденье одной из них. Его семья — и женщины и мужчины, все, кто мог найти себе место, втиснулись в другие машины, и они отправились. Дайр и я в темноте пошли на лодке вниз по течению в деревню Фалиха. Мы говорили мало, но я помню, что Дайр сказал:
— И вот такое случилось только потому, что он хотел подстрелить еще одну водяную курочку. Жизнь Фалиха за одну водяную курочку!
Он помолчал и добавил:
— Это предначертано, сахеб.
Мне тоже казалось, что здесь распорядилась судьба, а не случай. Иначе как объяснить, что Аббас сложил все патроны вместе и зарядил ружье картечью в том единственном случае, когда он выстрелил в направлении Фалиха? Как объяснить, что одна дробина поразила Фалиха именно в грудь с расстояния в семьдесят ярдов? Когда я раздевался в доме Фалиха, в той самой комнате, в которой я провел предыдущую ночь, я обнаружил в кармане семь дробин L.G. из патрона, который я разрядил в то утро.
Рано утром на следующий день я вернулся в Маджар и нанял машину до Басры. Там я узнал, что Фалиха отправили в Багдад на самолете. Говорили, что ему стало лучше, и я начал надеяться. Я дал телеграмму одному из своих друзей, сел в вечерний поезд и на следующее утро был в Багдаде. Мой друг встретил меня на вокзале, и мы поехали в город искать дом Маджида. Полицейский объяснил нам, как проехать, и, спохватившись, добавил:
— Да ведь Маджид уехал в Эн-Наджаф хоронить сына, который вчера умер.
Так я узнал о смерти Фалиха.
17. Траурный обряд
Дом Маджида, оказавшийся виллой на окраине города, мы нашли легко. Я позвонил в дверь, и меня провели внутрь. В небольшой комнате сидели Абд эль-Вахид и Халаф, младший брат Фалиха. Я поздоровался с ними. Очень скоро пришел Маджид. Глаза у него покраснели от слез, лицо осунулось от горя. После обычных взаимных приветствий он предложил мне сесть рядом с ним на диване, спросил, как я себя чувствую и когда приехал — традиционные вопросы арабского этикета. Я выразил свое соболезнование. Он повернулся ко мне и просто сказал:
— Сахеб, я знаю, что ты был ему другом.
Мы сидели молча. Через некоторое время слуга принес кофе. После кофе Маджид снова спросил меня о моем самочувствии. Я ответил, и мы опять замолчали. Видеть этого потрясенного горем старика, чьи надежды и чаяния рухнули со смертью сына, было невыносимо тяжело. Я подождал еще немного и попросил позволения удалиться. Он сказал:
— Иди с миром.
— Да хранит тебя Аллах, — ответил я. Когда я вышел из дома Маджида, начался дождь. Он лил не переставая весь день.
Через несколько месяцев я встретил англичанина-[139]кардиолога, работавшего в Багдаде по контракту с иракским правительством. Он находился в Басре, когда Фалиха доставили в аэропорт, и, услышав о происшедшем, сразу поспешил туда. Осмотрев Фалиха, он хотел его немедленно оперировать, чтобы уменьшить давление крови на сердечную мышцу, но ему сказали, что Маджид приказал доставить сына в Багдад. Врач пытался объяснить, что он и есть кардиолог из Багдада, единственный в стране, что единственный шанс спасти Фалиху жизнь — немедленно оперировать. Спутники Фалиха отказались. Врач добавил, что, как показало вскрытие, Фалиха все равно не удалось бы спасти. Дробина повредила сердце и сердечные нервы и вызвала коллапс легкого. Он был очень удивлен тем, что Фалих так долго оставался в живых. Видимо, сказал он, это был исключительно крепкий человек.
Через три дня я вернулся в деревню Фалиха, чтобы участвовать в траурном обряде. Я прибыл туда в полдень. Уже на некотором расстоянии от деревни я услышал причитания женщин и ритмичные звуки ударов в грудь. Вдоль берега стояло множество лодок, перед мадьяфом собралась большая толпа. У входа поставили несколько знамен племени, их длинные алые складки и украшения из серебра на древках сверкали под ярким весенним солнцем на фоне тростниковых стен. Внутри было довольно темно и очень тихо. Вдоль стен неподвижно сидели люди, закутанные в черные плащи. Кто-то шепнул мне:
— Вот там Маджид!
Я пересек комнату, приветствовал его, пожал ему руку и стал искать, где бы сесть. Какие-то люди подвинулись, чтобы освободить мне место. Среди находившихся в мадьяфе я узнал некоторых, но остальные были мне незнакомы. Здесь были сейиды в зеленых куфиях, духовные лица из Кербелы и Эн-Наджафа, одетые в черное, с небольшим, плотно намотанным черным или белым тюрбаном на голове; шейхи из таких отдаленных мест, как Кут-эль-Амара и Эн-Насирия, со своими приближенными; деревенские старосты и старейшие жители деревень, горожане и купцы из Маджара, Амары и Басры; и, наконец, родственники Маджида, весь клан. Абд ар-Рида встал со своего места у очага и, держа в руках маленький кофейник, подошел ко мне и налил кофе. Мальчик положил передо мной пачку сигарет. Один-два человека, сидевшие неподалеку, сказали тихонько: