Шестьдесят братьев, стр. 4

— Ладно, ладно, слезай, а то еще милиционер увидит. Молодец. Здорово.

— Я еще с ребятами на кирпичную стену лазил. Стена у нас там старая, со стороны поглядеть — вовсе гладкая, а мы лазили.

— Звать-то тебя как?

— Стромин, Андрей.

— Так… Ну, что ж, гражданин Стромин, пойдем ко мне, о работе столкуемся.

— А вас как звать?

— Меня? Примус Газолинович Чортов.

— Примус — нешто имя?

— Теперь новые имена. Едем, что ли.

— Сейчас. Только за узелком сбегаю.

— А где у тебя узелок-то?

— Эна там остался, на скамейке… Я как побежал за теми, так его, значить, там оставил.

Чортов расхохотался.

— А ты парень лапшистый. Небось, те же огольцы твой узелок и забрали.

Андрюша не слушал. Он уже мчался к той скамейке, с замиранием сердца готовясь не увидать на ней своего узелка. И действительно, его там не было. Пропало и белье и куртка другая, все пропало.

Хорошо еще, что три целковых в картуз запихал.

Примус Газолинович между тем подходил, посмеиваясь.

— Что? Плакал твой чемодан. Больно ты, я вижу, прост…

— Экие они, — растерянно пробормотал Андрюша, — экие они… того…

— Ну, ладно. Эх ты, простота. Впрочем, для иного дела проще-то лучше. Пойдем на трамвай. Понравился ты мне, гражданин Стромин. Двигай.

Они пошли к большим огненным часам, неподвижно висевшим во мраке. Через минуту с гудением и звоном подкатил трамвай.

— Влезай.

Они влезли, сели на полированную гладкую скамейку и покатили неизвестно куда. То-есть, неизвестно это было только одному Андрюше.

IV. ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Они ехали очень долго.

Потом, наконец, вылезли из трамвая и подошли к огромному дому, в котором все окна — а их была небось добрая сотня — так и пылали.

Андрюше этот дом очень напоминал пчелиный сот.

Поднялись по крутой лестнице и вошли в очень заставленную квартиру.

В темном коридоре они наткнулись на какого-то человека, который при этом выругался.

— Где вы канителились? Я вас битый час жду.

— Ладно, — сказал Чортов, отпирая дверь комнаты и зажигая электричество, — уж нельзя и воздухом подышать.

— Дышите в другое время, а не тогда когда дела.

Андрюша оглядел комнату.

Она была победнее дядюшкиной, а тоже хороша… Видно сразу — столичная комната.

— Такие дела-то.

— А это что за мальчишка?

— Это, позвольте представить, гражданин Стромин, новый кандидат.

— Допрыгаетесь вы с этими кандидатами.

— Ну, это уж моя забота. В чем же дело?

Человек, ожидавший Чортова, был уже довольно старый, с седою бородой и с сердитыми глазами. Он молча вынул из кармана засаленный бумажник, порылся в нем и протянул белую кредитную бумажку.

— Три червонца, — сказал он.

Примус Газолинович поглядел ассигнацию на свет.

— Так, — произнес он, положил ее на стол и долго еще разглядывал. — Вот что, Стромин, хотим мы поужинать. Поди-ка, друг, на угол, лавка тут есть, и купи нам там фунт ветчины, ну, хлеба один батон. Понял?

Немножко жутко было Андрюше опять одному выходить на улицу, но пошел. Лавка к тому же оказалась вовсе близко.

Чтоб не ошибиться квартирой, поставил на двери отколупанной штукатуркой маленький крестик.

— Фунт ветчины и хлеба… как его… бидон.

— Батон.

Приказчики в белых фартуках с любопытством выглянули из-за колбас и консервов.

— Ишь ты, смычка приехала.

Кассирша, улыбаясь, взяла деньги, два раза оглядела бумажку, потом дала сдачу.

Андрюша, красный от смущения, бросился к двери.

— Покупки-то возьми. Ха-ха-ха.

Когда он снова вошел в комнату, оба приятеля с некоторым как бы удивлением посмотрели на него.

Примус Газолинович курил трубку, на которой, очевидно, для красоты, была прилажена маленькая серебряная черепаха.

Андрюша покосился на трубку. У отца была попроще.

— Вот сдача, — сказал Андрюша.

— Молодчага. А ведь это я тебя, гражданин Стромин, испытать хотел. Думал, не вернешься.

— Ну, как же так.

— Садись, чайку выпьем.

Пожилой человек вид имел весьма довольный.

Они молча выпили по чашке чаю, закусывая ветчиной.

У Андрюши глаза стали мало-помалу слипаться.

Он уже раза два пронес кусок мимо носа, а потом чуть не вывернул чашку.

— Что, носом заклевал?

— Разморило.

— Ложись. Вон на сундуке ложись, а там за шкафом сенник возьми. Небось в деревне-то не на пуховиках спал?

— Куды тут.

— То-то и оно-то. Покойной ночи.

Андрюша с удовольствием вытянулся на сундуке. Вот уж верно: свет не без добрых людей. Шум улицы, врывавшийся в окно, теперь уже не пугал его, а приятно укачивал. Все чудилось ему, что он едет на машине.

— Ту-ту-ту…

Не то машина, не то говорит кто-то или спорит…

— Ту-ту-ту. Бац!

Андрюша приоткрыл глаза.

Лицо у старого человека было совсем сердито. На столе лежал его крепкий кулак. Должно быть, это он им по столу бацнул.

— Ту-ту-ту…

По степям, по лесам несется машина — быстро-быстро…

— Ту-ту-ту…

Все скорее, скорее…

— Я тебе покажу, чорт.

Примус Газолинович сидел совсем бледный.

Старик в шляпе стоял у двери.

— Ладно уж, проваливай…

Машина теперь шла тихо, тихо, совсем бесшумно.

На миг еще в тумане мелькнул гражданин Чортов, он сидел за столом, рисовал что-то на бумажке и думал.

Потом, когда Андрюша еще раз открыл глаза, было совсем темно. Только в окне все небо так и сияло звездной пылью. Шум на улице затих.

Андрюша повернулся на другой бок, свернулся калачиком и заснул, как убитый.

V. ДАЧА ПРИМУСА ГАЗОЛИНОВИЧА

Утром Андрюша проснулся поздно: никогда так поздно не просыпался.

Примус Газолинович собирал какой-то узел. Он приэтом тихонько посвистывал и поглядывал на Андрюшу.

— Проснулся? — сказал он, — пора, пора.

Солнце в самом деле уже высоко сидело над городом.

Улица опять шумела и гудела.

На небе не было ни единого облачка. В дымке тонула даль.

— Сегодня за город съездим, на дачу, — сказал Примус Газолинович, — чайку попьем и поедем. В такую погоду нечего в городе торчать.

— А как же должность-то?

— Какая должность?

— Ну, мне работа, то-есть.

— Не убежит. Погоди, садись чай пить, небось поспел чайник-то.

Он пошел в кухню.

Часа через два они вышли из дому, купили на базаре хлеба и колбасы, сели в трамвай и поехали к вокзалу.

Здесь улицы были хоть широкие, а не такие шумные и людные, и местами похоже было на Алексеевск.

Бревенчатые двухэтажные дома, низенькие косолапые домики, большие дворы и дровяные склады.

— Сейчас билет возьмем и поедем.

Ждать пришлось около часа.

Наконец, фыркая и шипя, сердито откатил поезд.

— Ту-ту-ту-ту.

Покатил по полям и лесочкам.

— Далеко ехать-то? — спросил Андрюша.

— Часа полтора.

Андрюша с любопытством глядел в окно.

В одном месте железную дорогу пересекало широкое пыльное шоссе.

Перед закрытым шлагбаумом, трясясь на одном месте, стоял большой грузовик, весь набитый ребятами в серых костюмах и в красных галстуках. Из этой веселой груды торчал красный флажок.

— А-а-а! — донеслось, когда поезд проносился мимо.

Ребята размахивали картузами.

— Это кто? — спросил Андрюша.

— Это пионеры в лагерь едут, — сказал Примус Газолинович. Он приэтом внимательно оглядывал вагон, словно ища кого-то.

— Ну, вылезать! — произнес он, когда поезд остановился у какой-то станции.

Здесь была совсем деревня.

Пахло не погородскому.

Примус Газолинович оглядел всех, кто вылез на этой станции. Правда, вылезло всего трое. Старый крестьянин, да две бабы-молочницы.

Они пошли по дорожке, вьющейся между частым кустарником.