Шерлок Холмс и талисман дьявола, стр. 7

– Значит, тогда полиция сможет начать поиски, – сказал Харден. – Люди могли видеть экипаж…

Холмс поднял руку:

– Среди холмов вокруг Винчестера разбросаны в буквальном смысле сотни уединенных коттеджей, ферм и даже особняков – слишком много, чтобы силами полиции всего графства можно было бы их обыскать. К тому же частные экипажи выезжают из города десятками, не привлекая внимания. Нет ничего более незаметного, чем обыкновенное.

– Но тогда что же мы можем предпринять? – спросил полковник.

– Наверное, похитители хотели, чтобы вы некоторое время мучились в догадках насчет того, что случилось с сыном. Когда, по их мнению, наступит подходящий момент, они снова вступят с вами в контакт и потребуют, чтобы вы уехали из Англии, и только на таком условии вернут вам сына. И уже после этого у нас появится шанс узнать, кто похитители, откуда они и в чем суть этого необычного происшествия.

Полковник Харден в отчаянии сжал ручки кресла:

– Проклятие, Холмс! Это все так тяжело, но ведь мы можем, конечно, что-нибудь сделать?

– Я предлагаю сейчас немного подкрепиться и за едой обсудить, что может скрываться за всеми этими событиями. Мы, сами того не понимая, уже располагаем достаточной информацией, чтобы сообразить, кто эти злодеи.

6

РАССКАЗ ДЖЕЯ ХАРДЕНА

Холмс наклонился над чайным столиком и оперся подбородком на руки:

– А теперь, джентльмены, мы должны поразмыслить над мотивами похищения Джея. Почему и зачем банда, по-видимому, опытных и искусных в своем деле преступников так интересуется исследованиями полковника Хардена?

Полковник изумился:

– Вы так думаете? Вы считаете, что секрет заключен в моей стереоскопической камере?

– Я хочу начать расследование именно с этого, – ответил мой друг, – потому что не вижу другого отправного пункта. Для кого-то ваше присутствие здесь явно нежелательно. И единственное необычное обстоятельство, связанное с пребыванием в Англии богатой американской семьи, – это ваши эксперименты, поэтому я и предполагаю, что все дело в них.

Вид у полковника был обескураженный.

– Конкурент? – предположил я. – Некто опасающийся вашей работы по коммерческим причинам и решивший ее прервать?

Харден медленно покачал головой.

– Я этого не думаю, – ответил он. – Мне известно, что из-за конкуренции некоторые бизнесмены способны задать сопернику довольно серьезную трепку, но не до такой степени. Например, говорят, что Эдисон довольно жесток с конкурентами, но он больше не интересуется стереоскопией. Он, разумеется, использует ее, но утверждает, что будущее за живыми картинами.

– А кто-нибудь пытался перекупить у вас вашу идею? – спросил Холмс.

– Нет, а если бы и попытались, то я ответил бы отказом! Моя камера экспериментальная и далеко не готова, еще очень много тонкостей не учтено, и часто приходится действовать путем догадки, интуитивно. Камера требует большего усовершенствования. К тому же патент на нее сейчас не представляет значительной ценности. Да и основополагающий принцип был положен еще до изобретения фотографии, и мои исследования являются только продолжением развития и уточнения теоретических данных вашего Уитстоуна.

– Значит, вряд ли они руководствуются соображениями наживы, – заметил Холмс. – Иначе они преследовали бы вас еще в Америке. Сдается мне, что ваши недоброжелатели только хотят помешать вам продолжать исследования, а это позволяет предположить, что они почему-то считают, будто ваши новые открытия каким-то образом могут им навредить.

– Но я не могу понять, какой вред могут им причинить мои фотографии, – возразил Харден. – Пока они сидели сложа руки, я тратил большие деньги и время и расширил наши общие познания в области старинной архитектуры. Какой может быть от этого вред?

– Возможно, к этому причастен какой-нибудь сумасшедший археолог, – рискнул я высказать предположение, – какой-нибудь одержимый манией ученый, чьи теории могут быть опровергнуты с помощью ваших исследований?

Холмс коротко рассмеялся:

– Уверяю вас, что нет более опасных существ, нежели ученые, чьим драгоценным теориям угрожают новые открытия, но их оружие – чрезвычайно ядовитые, полные сарказма статьи и публичные выступления. Я был бы очень удивлен, если бы они обратились к помощи духовых ружей и захвату заложников. А кроме того, пока вы, полковник, не высказались публично о результатах своих исследований, они и понятия не имеют о ваших открытиях.

Стук в дверь возвестил о приходе управляющего, который сказал, что внизу ожидает посыльный с сообщением для полковника.

Лицо Хардена прояснилось.

– Пришлите его наверх, старина! Пришлите!

– Я не решился этого сделать, сэр, потому что это странный посыльный, подросток, сэр, довольно грязный деревенский парнишка. Ему было сказано, чтобы он передал с кем-нибудь свое сообщение и отправился восвояси, сэр, но он настаивает на том, чтобы увидеться с вами лично.

– Тогда приведите его, какой бы он грязный ни был, – приказал полковник, и управляющий поспешно ушел.

Харден снова повернулся к нам:

– Вы были правы, мистер Холмс. Они выждали некоторое время, а теперь напоминают о себе.

Через несколько минут управляющий вернулся, сопровождая юнца в невообразимо грязных вельветовых штанах. Вокруг воротника был повязан такой же грязный шейный платок, на ногах были забрызганные грязью гетры и рваные ботинки. Лицо, тоже сильно запачканное, было наполовину закрыто низко надвинутым огромным картузом.

Он остановился в двух шагах от стола, держа руки в карманах, и исподлобья посмотрел на нас:

– Вы – Шерлок 'Омс, – объявил он моему другу с типичным хемпширским акцентом, – а вы – доктор Ватсон.

Мы кивнули в подтверждение его слов, а управляющий очень разгневался.

– А ну-ка вынь руки из карманов, парень, и долой шапку! – прикрикнул он, стащив с него картуз.

Холмс громко расхохотался, а полковник Харден ошеломленно смотрел на густую волнистую шевелюру Джона Хардена Младшего. Спустя мгновение полковник со слезами на глазах обнимал сына, Холмс утешал смущенного управляющего звонкой монетой, а жена полковника и дочки, услышав радостные восклицания, вбежали в комнату.

Позвольте мне набросить покров молчания на чудесную сцену воссоединения семьи. Достаточно сказать, что через час Холмс, полковник и я сидели в обществе гораздо более чистого и до некоторой степени сытого Джея, приготовившись выслушать рассказ о его приключениях.

Он рассказал, как его заманили к театру двое мужчин, и описал их внешность:

– Мужчина, который заговорил со мной, был выше и толще другого. Я не очень обратил внимание на маленького, он был бледный и тощий, но у того, что повыше, было круглое розовое лицо и толстый нос. В нем было что-то от свиньи и говорил он как-то странно.

– А как он говорил? – спросил Холмс. – У вас хороший слух, молодой человек, вы легко усваиваете акценты, скажите, как он говорил?

Юноша сморщился от сосредоточенности и напряжения, а затем повторил то, что сказал ему толстый:

– «Добрый день, сынок. Вижу, ты интересуешься театром».

Холмс тщательно прислушался, потом вопросительно взглянул на меня.

– Болен хроническим ларингитом! – ответил я, удивляясь искусству, с которым юноша воспроизвел акцент.

– Весьма вероятно, – согласился мой друг и взмахнул рукой, словно дирижировал оркестром. – Повторите.

Юноша повторил фразу. Холмс закрыл глаза и откинул голову назад, потом быстро открыл глаза, словно стрельнув взглядом.

– Это Дрю, – сказал он. – Несомненно, голос его! – И повернулся к полковнику: – У вашего сына очень острый слух. Он воспроизводит звуки точнее и вернее, чем фонограф.

– Мне кажется, что именно этот голос мне угрожал, – взволнованно проговорил американец. – Но кто он, этот Дрю?

– Дрю – человек неблаговидной репутации, которого едва не посадили под замок четыре года назад. Когда я имел дело с его хозяином, то предоставил в десять раз больше чем достаточно улик, чтобы осудить Дрю и его сообщников. Но мои друзья в Скотленд-Ярде сообщили мне, что Дрю удалось избежать правосудия, потому что если бы его судили, то была бы запятнана репутация очень высокопоставленных лиц и вряд ли свидетели захотели бы давать показания. Мне доставит особенное удовольствие расстроить любые его замыслы.