Золотой ключ. Том 2, стр. 17
— Дионисо? — Хозяин уставился на подпись. — А тут написано…
— Я знаю.
Дионисо отдал ему скатерть и подошел к молодой паре. Муж попытался, заикаясь, протестовать, жена обеими руками сжала руку Дионисо, от волнения у нее просто не было слов, но глаза выражали безграничную благодарность. Улыбнувшись ей, иллюстратор сказал:
— Вы оказали мне сегодня большую услугу, так что я — ваш должник.
Дионисо бережно высвободил пальцы и взял с ближайшего столика чистую салфетку. Расстелив ее на столе, он набросал углем портрет испуганной парочки. С салфетки глядели молодожены, которыми иллюстраторы любовались весь вечер те же светящиеся от счастья лица, то же взаимное обожание.
— Окажите мне честь принять это, — попросил Дионисо, закончив. — К сожалению, меня не будет в Диеттро-Марейе, когда родится ваш ребенок, и я не смогу написать его, хотя рисовать ребенка таких красивых родителей — истинное наслаждение. Пожалуйста, разрешите подарить вам этот маленький сувенир в знак моих надежд на ваше счастье вместе с пожеланиями родить здорового, крепкого сына.
Северин взял у него салфетку.
— Вот теперь подходит!
Он расстелил рисунок поверх внутреннего деревянного круга, приладил на место внешний, затянул медный винт и протянул девушке пяльцы. Она взяла их дрожащей рукой.
— Подписано Дионисо Грихальва, значит, это личный подарок. Вы в самом деле не можете не принять его, — весело добавил Северин. — Он умрет от стыда, если вы откажетесь.
Молодой муж взял себя в руки и сказал с достоинством:
— Мастер Дионисо, если наш ребенок будет мальчиком, мы назовем его в вашу честь. Мы у вас в долгу.
— Нет, нисколько, — возразил Кабрал.
И, обращаясь уже ко всем присутствующим, он объяснил:
— Вы были свидетелями одной из давних традиций Грихальва. Как-то вечером, в 1123 году. Верховный иллюстратор Риобаро обедал в хорошем ресторане — таком, как этот. Вышло так, что каким-то студентам рядом с ним случайно подали чужой заказ. — Он бросил красноречивый взгляд на пристыженного официанта. — И они не смогли расплатиться. Чтобы не обидеть студентов, Риобаро не стал платить деньгами, вместо этого он нарисовал картину на скатерти и подарил ее хозяину ресторана. Она все еще украшает стену там, в Кастейо Хоарра.
— В Кастейо Гранидиа, — поправил его Дионисо. Уж он-то знал!
— Да, в Кастейо Гранидиа, — согласился Кабрал, глядя на Дионисо. — В любом случае с тех самых пор, если кто из нас попадет в такую же ситуацию, в память великого Риобаро делает так же, как и он, и подписывает картину его именем.
Дионисо поклонился покрасневшей от смущения женщине.
— Так что, как видите, нарисовать вас — для меня большая честь. Благодарю за предоставленную мне возможность. Эн верро, это я у вас в долгу.
Потом, когда они пробирались через лабиринт улочек домой, в резиденцию, оказалось, Рафейо был настолько пьян, что впал в сентиментальное настроение.
— Эт-то было прекрасно, — повторял он, цепляясь за плечо Северина. — Прекрасно!
— Мы знаем, — терпеливо ответил Кабрал. — Ты нам это уже много раз говорил.
— Прек-ррасно, — настаивал Рафейо, — Даже похоже на работу самого Риобаро!
— По обычаю, — объяснил Дионисо, — мы стараемся использовать его стиль.
— С-совсем как у него! — кивнул Рафейо.
— Чертовски похоже, — согласился Кабрал. — Может, тени и не совсем так положены, но уж подпись — один к одному!
Человек, когда-то называвший себя Риобаро, удивленно поднял брови.
Рафейо поспешил на защиту.
— Совсе-ем как у Риобар-ро-ооо…
Северин оттолкнул мальчика от себя и удержал на расстоянии вытянутой руки, но слишком поздно. Изысканный обед из семи блюд вперемешку с вином и домашней настойкой извергнулся на новые ботинки Северина.
— Мердитто!
Дионисо и Кабрал расхохотались. Рафейо выскользнул из рук Северина и растянулся во весь рост на булыжной мостовой. Поднимать его они предоставили Северину — не пачкать же всем одежду, нести тоже отказались. Они лишь продолжали хохотать, когда Северин перекинул бесчувственного мальчика через плечо, как мешок с тряпками для бумажной фабрики, и тащил его все шесть кварталов до самой резиденции.
Дионисо с сожалением отметил, что придется ему быть осторожным с крепкими напитками, — Рафейо явно не переносил алкоголя.
Глава 39
На еженедельном богослужении в огромном Храме Крови и Сердца княгиня Розилан появилась в тза'абском тюрбане, и Арриго почувствовал, что дело неладно. Но окончательно он в этом убедился, когда князь Фелиссо вслух отметил, как идет его жене этот головной убор.
Она тряхнула головой, и золотая кисточка на тюрбане весело заплясала.
— Наверное, в Тайра-Вирте уже давно прошла мода на тза'абские штучки. Но для нас в Диеттро-Марейе все это еще внове.
Она имела в виду, конечно же, что в связи с растущим спросом на тза'абские товары монополия Тайра-Вирте стала просто оскорбительной. Проповедь усилила впечатление. Санкто звучным, глубоким голосом прочел притчу о крестьянине, владельце быка. Бык был единственным в округе производителем, и крестьянин требовал за его услуги непомерную плату. Однажды, в ночь на Фуэга Весперра — весенний праздник плодородия, жадному фермеру приснилась плачущая от отчаяния корова, у которой не было теленка. Ее кроткие карие глаза были такими же, как у Пресвятой Матери на иконе в деревенской церкви. С тех пор этот фермер бесплатно предоставлял своего быка местным коровам.
Это была обычная проповедь, служившая иносказательным сообщением о беременности важной особы, — королевский бык-производитель на службе у нации, — и вполне могла быть произнесена в честь Арриго и Мечеллы. Но монополия крестьянина, огромные суммы, которые он требовал за своего быка до произошедшей с ним чудесной перемены, — все это скорее напоминало намеки со стороны Фелиссо. Арриго слушал и злился.
На случай, если он еще не понял, за обедом прислуживали все девять безобразных маленьких отпрысков делла Марей, как это принято у тза'абцев, когда они принимают важных гостей. Все они были одеты в одинаковые тза'абские костюмы в черную и красную полоску, длинные узкие носы их тза'абских туфель были украшены крошечными тза'абскими серебряными колокольчиками. Но какой бы грубой ни была эта демонстрация, слова “тза'абский” никто не упоминал.
Арриго вернулся к себе в комнату поздно, в голове у него все еще звенели назойливые колокольчики. Он сразу же позвал к себе Дионисо.
— Рисуй свою икону, — приказал он. — Как хочешь, так и рисуй. Сам достань его волосы и волосы княгини заодно. Можешь втыкать в них булавки, чтобы добыть кровь! Я хочу, чтобы ты принялся за это дело немедленно, иллюстратор.
Дионисо поклонился нетерпеливому наследнику. На следующее утро Рафейо “заблудился” около ванной комнаты князя. В тот же день Северин подарил флакон духов (изготовленных сестрой Кабрала, Лейлой) горничной княгини, с которой он все время пребывания здесь не без умысла флиртовал. Вечером в комнате Дионисо Рафейо извлек бутылочку княжеской мочи, а Северин — штук двадцать длинных волосков из расчески княгини.
На пятнадцатый, и последний, день своего визита, на протяжении которого хозяева излучали доброжелательность, а слова “тза'абский” и “торговля” ни разу не произносились в одной фразе, — Арриго распрощался со своими кузенами и подарил им сразу две иконы.
На первой из них была изображена Розилан — изысканное великолепие мягких красок и тонкая работа кистью — в образе улыбающейся Пресвятой Матери в первые дни Ее беременности, окруженной девятью детьми. Разумеется, у детей не было ничего общего с девятью безобразными отпрысками делла Марей, это было бы ересью, не говоря уже об эстетической стороне вопроса.
Пресвятая Мать сидела на зеленой весенней траве в венке из голубых розмаринов, вокруг Нее был залитый солнцем фруктовый сад, на заднем плане — сосны. На коленях Она держала корзину со сливами, символ плодородия. Ее улыбка была обращена к маленькому мальчику, держащему в руке еще одну сливу в знак того, что будущее Дитя будет мальчиком.