Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы), стр. 147

Услышав шум позади, я оглянулся. Это был Эймос, возвращавшийся на свое место.

– Я же приказал тебе прыгать! – закричал я.

Он взял в руки штурвал.

– Ребята выпрыгнули, все в порядке. Я подумал, что у нас с тобой есть шанс посадить малышку на воду.

– А если нет?! – сердито заорал я.

– Нас быстро найдут. А кроме того, эта крошка стоит кучу денег.

– Ну и что? – закричал я. – Это не твои деньги. Эймос осуждающе посмотрел на меня.

– В этот самолет вложены не только деньги. Его построил я.

На высоте девятьсот футов начал глохнуть третий двигатель. Мы всем весом навалились на штурвалы, удерживая самолет от крена. На высоте двести футов двигатель окончательно заглох, и машина завалилась на правое крыло.

– Выключай двигатели! – закричал Эймос. – Мы расшибемся!

Я щелкнул тумблером в тот момент, когда правое крыло коснулось воды. Оно обломилось, словно спичка, и самолет вошел в воду, как копер для забивания свай. Привязной ремень сдавил кишки. Я чуть не закричал от боли, но внезапно давление ремня ослабло. В глазах прояснилось, и я огляделся. Самолет покачивался на поверхности воды, устремив оставшееся крыло в небо. Вода уже начала просачиваться в кабину.

– Черт возьми, давай выбираться отсюда, – прокричал Эймос, подбираясь к двери кабины. Он повернул ручку и толкнул дверь, потом навалился всем телом. Но она не поддавалась.

– Заклинило! – закричал он, поворачиваясь ко мне.

Я бросился к аварийному люку для пилотов, расположенному над головой. Отодвинув засов, я толкнул крышку люка. Никакого эффекта. Вглядевшись, я понял почему – рама люка деформировалась, заблокировав крышку. Теперь ее можно было разворотить только динамитом.

Эймос не дожидался моих указаний. Он схватил из аварийного набора инструментов гаечный ключ и начал разбивать стекло кабины, пока не осталась одна рама с выступающими по краям мелкими осколками. Отбросив гаечный ключ, он поднял спасательный жилет и бросил мне. Я быстро натянул его и проверил, чтобы автоматический клапан сработал через минуту после соприкосновения с водой.

– Отлично, – сказал Эймос, – вылезай.

Я улыбнулся.

– По морской традиции капитан покидает корабль последним, Эймос. Только после тебя.

– Ты рехнулся? – закричал он. – Я не смог бы пролезть в эту дыру, даже если бы меня разрезали пополам.

– Не такой уж ты и большой. Мы попробуем. Внезапно Уинтроп улыбнулся. Мне надо было бы понять, что нельзя доверять этой его улыбке. Такая специфическая волчья улыбка появлялась у него только тогда, когда он затевал какую-нибудь гадость.

– Хорошо, как скажешь, капитан, – кивнул он.

– Так-то лучше, – сказал я и, собравшись с силами, сцепил в замок руки, чтобы помочь ему подняться к отверстию. – Я знал, что в один прекрасный день ты все же поймешь – кто хозяин.

И все-таки он не понял, а я так и не увидел, чем он ударил меня. Я погрузился в туман, но отключился не полностью и соображал, что происходит, хотя ничего не мог поделать. Словно руки, ноги, голова, все тело принадлежали кому-то другому.

Я чувствовал, как Эймос толкает меня к окну, потом возникла резкая боль – словно кошка раздирала мне лицо когтями. Но я был уже за окном и падал. Я падал тысячу миль и тысячу часов и, рухнув на обломок крыла, все еще продолжал искать вытяжной шнур парашюта.

Поднявшись на ноги, я попытался вскарабкаться обратно к окну кабины.

– Вылезай оттуда, паршивый сукин сын! – кричал я и плакал. – Вылезай, и я убью тебя!

Самолет вздрогнул, и какой-то обломок ударил меня в бок и сбросил в воду. Я услышал тихий свист сжатого воздуха – это начал надуваться спасательный жилет. Я опустил голову на большую мягкую подушку и уснул.

5

В Неваде, где я родился и вырос, можно увидеть, главным образом, лишь песок и камни, и иногда небольшие горы. Там нет океанов. Хотя есть реки, озера и плавательные бассейны в каждом отеле и деревенском клубе. Но они наполнены сладкой пресной водой, которая пузырится во рту, словно вино.

В свое время я побывал на всех океанах: на Атлантическом – в Майами-Бич и Атлантик-Сити, на Тихом – в Малибу и в голубых водах Средиземного моря на Ривьере. Я даже окунулся в теплые воды Гольфстрима, а на белых песчаных пляжах Бермуд гонялся за обнаженными девицами, изображавшими из себя рыб и ускользавшими от меня – потому что в соленой воде все от меня ускользало. Я никогда не любил соленую воду. Она слишком тяжела для кожи, жжет ноздри, раздражает глаза. А если случится глотнуть ее, она напоминает на вкус вчерашний зубной эликсир.

– Так что же тогда я здесь делаю? – изумился я.

– Чертов паршивец, – был ответ. – Все звезды высыпали и смеются над тобой. Это научит тебя с уважением относиться к океанам. Тебе не нравится соленая вода? А как тебе понравятся миллион, миллиард, триллион галлонов этой воды?

– А-а, черт с тобой, – сказал я и снова уснул.

Я выскочил из-за угла со скоростью, на которую были способны мои восьмилетние ноги, таща за собой по песку тяжелый патронташ и кобуру с револьвером, и в этот момент услышал голос отца:

– Эй! Что это у тебя там?

Я повернулся к нему, пытаясь спрятать за спиной ремень и кобуру.

– Ничего, – сказал я, не глядя на него.

– Ничего? – переспросил отец. – Дай-ка я посмотрю.

Он заглянул мне за спину и выхватил из моей руки ремень. Когда он поднял его, из кобуры выпал револьвер и сложенный листок бумаги. Отец нагнулся и поднял их.

– Где ты это взял?

– В домике для слуг, он висел на стене над кроватью Невады.

Отец положил револьвер обратно в кобуру. Это был гладкий черный револьвер с инициалами М.С. на черной рукоятке.

Даже мне в моем возрасте было понятно, что это не инициалы Невады.

Отец хотел засунуть в кобуру и листок бумаги, но, падая, он развернулся. Я увидел, что это был портрет Невады, а под ним были написаны какие-то цифры. Отец некоторое время рассматривал бумагу, потом снова сложил ее и сунул в кобуру.

– Отнеси назад где взял, – сердито сказал он. Было похоже, что он здорово разозлился. – Если ты еще раз возьмешь вещь, которая не принадлежит тебе, я тебя выпорю.

– Не надо пороть его, мистер Корд, – раздался позади голос Невады. – Это я виноват, что оставил эту штуку там, где ребенок смог найти ее. – Мы обернулись. Невада стоял перед нами, его смуглое индейское лицо было совершенно бесстрастным. – Если вы вернете мне его, то я его спрячу.

Отец молча протянул Неваде револьвер. Так они стояли, глядя друг на друга, не говоря ни слова. Я смущенно смотрел на них, как они уставились друг другу в глаза. Наконец Невада заговорил:

– Если вы хотите, то я уеду, мистер Корд.

Я понял, что Невада собирается уехать насовсем, и закричал:

– Нет! Я больше не буду, обещаю!

Отец посмотрел на меня, потом снова на Неваду, в глазах его промелькнула улыбка.

– Только дети и животные понимают, что для них действительно хорошо.

– Верно, они не ошибаются.

– Лучше убрать эту штуку подальше, чтобы ее никто не нашел.

– Конечно, мистер Корд, я так и сделаю. – Теперь и в глазах Невады промелькнула улыбка.

Отец посмотрел на меня; и улыбка исчезла с его лица.

– Ты понял меня, мой мальчик? Если ты еще раз тронешь чужое, то будешь выпорот.

– Да, папа, – ответил я громко и уверенно. – Я понял тебя.

Я глотнул соленой воды, закашлялся, отплевался и открыл глаза. Звезды еще сияли, но небо на востоке уже начало светлеть. Мне показалось, что в отдалении слышен шум мотора, но может быть, у меня просто шумело в ушах.

Бок и нога онемели от боли, будто я их отлежал. Я попытался пошевелиться, и боль отдалась в голове. Звезды начали вращаться, и, пытаясь уследить за ними, я снова уснул.

Солнце в пустыне большое и яркое, оно висит в небе так низко, что иногда кажется, что если протянешь к нему руку, то обожжешь пальцы. И когда оно такое жаркое, следует осторожно пробираться между камнями, потому что под ними прячутся, лениво свернувшись клубком, спасаясь от дневной жары, гремучие змеи с разогревшейся, к несчастью, кровью. Если покой их нарушен, они в миг возбуждаются, готовые к атаке ядовитой слюной. Люди похожи на них.