Полярная фактория, стр. 5

Кустарность методов и медленность темпа развертывания промыслов, в которых обвиняют местную рыбопромышленность, об’ясняется прежде всего, конечно, отсутствием людей. Сюда трудно заманить нового человека. Суровы условия климата. Отпугивает оторванность. И я бы сказал, большую роль играют глупые и неправдоподобные россказни, приписывающие Полярному Северу абсолютно несуществующие кошмары и ужасы.

Сказкам и детским страхам — грош цена. К нелепым выдумкам о нашей Арктике я еще не раз вернусь в этой книжке, здесь же хочу указать, что басни и небылицы уродливо преувеличивают в обывательском представлении суровость и опасность полярной жизни. В этом главным образом и кроется причина, почему трудно залучить сюда промыслового рабочего.

Но кто побывал здесь, кто вплотную поработал и перезимовал на низовьях Оби, тот для Севера уже „свой человек“. Это видно хотя бы из того, что значительный процент пришлых промышленников на всю жизнь оседают за Полярным кругом. Вернувшихся на родину Север до конца дней притягивает — они вновь и вновь пересекают 67° широты — тому имеется масса примеров.

Рыбные промыслы в Обской губе и в Тазовской — богатейшие. Много осетра. Вахмистров, живописуя в Омске об уловах по двадцать штук пудовых рыб в каждой тоне, конечно, плел одну из „полярных“ басен и притом с чужих слов. Но осетр здесь есть — высокосортный, отменный. И не по пуду только. Попадаются экземпляры в пять и даже больше пудов очищенного „товарного“ веса.

Поймать же его не так уж просто, как и медведя, о котором я рассказывал в первом очерке.

Осетра здесь ловят преимущественно на самоловы. Для этого промысла существует определенный период — в конце зимы, этак приблизительно с апреля и до вскрытия льда. В это время матерая рыба покидает излюбленные потайные места в глубоких водоемах реки и устремляется большими косяками то вверх, то вниз по течению. Рыбаки об’ясняют беспорядочный ход осетра тем, что подо льдом вода якобы „спирается“, „затухает“ и рыбе становится нечем дышать. Она мечется туда и сюда в поисках выхода. Правильно ли таковое толкование — судить не берусь, но факт остается фактом: рыба мечется, и ее очень много.

Самоловы представляют собой острые крючки, укрепленные на основной веревочной хребтине по 60 штук, в расстоянии 12 вершков один от другого. Их опускают через проруби под лед на дно реки и осетр попадает на голые крючки без всякой приманки. В большинстве он цепляется широким плавником хвоста за острие. Кончик крючка впивается в тело и выходит вблизи наружу. Кожа осетра крепкая — он не в силах сорваться. Сплошь и рядом бывает, что в борьбе с удой рыба судорожно кидается из стороны в сторону и натыкается на соседние крючки. Случается, больших осетров находят прочно прикованными на 3—4 уды.

Что касается неводного лова, то на его долю падает сравнительно меньший процент общей добычи осетра. Добыча же эта солидна: в сезон 1931 года отделение Рыбтреста в одном лишь Новом порту дало 25000 пудов. Эта цифра сама по себе красноречива. Она прекрасно иллюстрирует богатство обских вод. По выкладкам знатоков здешних рыбпромыслов, обско-тазовский рыбопромышленный район свободно мог бы дать до полумиллиона пудов товарной рыбы в год. Конечно, при рациональной постановке дела.

А осетр — валюта. Он, как песец среди здешних мехов, как золото среди прочих ископаемых богатств земли.

Новый порт расположен на левом берегу Обской губы, почти против впадения Тазовской.

Мы бросили якорь километрах в пяти-шести от берега и хотя глядели с высоты грузов, как с колокольни, однако едва-едва различали постройки. Приземистые и серенькие, они чуть приметно выделялись на низком берегу. Впечатление получалось довольно жалкое. Словно их затопило необозримым наводнением и они терпят бедствие. Вверху серое небо с серо-свинцовыми тучами, внизу — серые мутные волны с гребешками грязной пены. Казалось, дунет ветер посильней — и вся эта хмурая серая масса сомкнется, поглотит хибарки, покатится через плоскую низкую отмель… Неказист и непрочен Новый порт по виду с рейда.

При более близком знакомстве это, конечно, не так. Начать с того, что затопление ему абсолютно не угрожает: за 10 лет существования наводнения не было.

Новый порт основан в 1932 году в связи с возникновением идеи карских экспедиций. Сначала здесь была устроена только радиостанция „Убекосибири“, затем мало-помалу организовались: фактория Госторга, метеорологическая станция, отделение Рыбтреста, артель рыбных промыслов, амбулатория и т. д.

Операции товарообмена карских экспедиций с иностранцами сосредоточились в Новом порту. Сюда приходили заграничные суда, сдавали привезенный товар и забирали наш экспорт. К сожалению, на Обской губе вообще нет места для удобного глубокого порта. Все разгрузо-погрузки производились на рейде с борта на борт. Это создавало массу затруднений и неудобств. Когда в 1929 году открылся глубоко-фарватерный порт в Игарке на Енисее, туда, естественно, перебросились все операции ввоза и вывоза Северного морского пути. В Игарке океанские пароходы-грузовики причаливают непосредственно к береговым пристаням. Конкурировать Новый порт не может.

Что же касается районного значения Нового порта, то оно растет с каждым днем и будет расти в тесной связи с освоением края и с развитием промыслов.

В прошлом году здесь организован районный центр — Ямальский. Уже нынешней зимой 1932 года создан первый тузсовет на этом полуострове. Это крупный шаг вперед в деле освоения. Трудности и препятствия, с какими удалось сбить кочевые чумы ненцев в тузсовет, показывают, насколько важна и ответственна работа, предстоящая Ново-портовскому району. Именно отсюда протянутся нити советской государственности в нетронутую пустыню Ямала и Гыдоямы.

Но первое наше впечатление об этом порте было, повторяю, неважное. Разыгрывался ветер, выше и выше хлестала волна. Напуганные рассказами о здешних штормах, пассажиры с тревогой разглядывали берег. „Микоян“ оставил лихтер на якоре и ушел с остальным караваном барж и ботов в Таз. Когда он скрылся и мы очутились в одиночестве, волны стали словно б еще выше, еще неукротимей заколотили в борта. Без самоуверенного, внушительно поревывающего „Микояна“, лихтер казался беспомощным и брошенным на произвол судьбы…

А далеко-далеко посреди воды торчит какая-то пустяковина, для чего торчит — неизвестно. Ни помощи от нее в случае чего, ни успокоения смятенным пассажирским душам. Того гляди, сама захлебнется в воде.

Так и увел нас „Микоян“ дальше в необозримый простор воды с воспоминанием о Новом порте, как о чем-то маленьком, сереньком, жалком.

ПОСЛЕДНИЕ МИЛИ И ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

От Нового порта шли по Обской губе, как по океану. Насколько хватает бинокль Цейса — вода и вода. Цвет и вид ее своеобразен. Не мутная, но и не та морская голубовато-прозрачная, точно слегка подернутая, синевой чистоты. Какая-то тусклая вода, напоминающая плохое бутылочное стекло, сквозь которое ничего не разглядишь.

Без отдыха плещется необозримое пространство и плюется пенистыми брызгами волн. Неутомимость ветра изумительная. То справа, то слева, то вдруг забежит вперед и, надув щеки, злобно свистит навстречу. Словно сердится, что мы вторглись в принадлежащие ему одному владения. В щелисто-громоздких сооружениях на верхней палубе гудит и воет, как в печной трубе.

Но наш „Северопуть“ огромен и здорово загружен. Он прочно устойчив уж одной своей колоссальной тяжестью. Волны плещут до верхней бортовой обшивки, брызги обдают бак и якорный шпиль, а раскачать тысячетонную махину не в состоянии. И мы идем почти без качки, лишь со слабыми ее признаками.

На мостике шкипер и его помощник, энергичный симпатяга — паренек Волков, зорко всматриваются вдаль, следят за ходом буксирующего „Микояна“. При малейшем изменении курса, перекладывают руль вправо, влево, „одерживают“ — не дают катиться тяжелому лихтеру по инерции в бок.

Временами с „Микояна“ передают в рупор какую-то команду. Что именно — разобрать трудно: теплоход далеко впереди и ветер относит, заглушает. Лица наших кораблеводителей напрягаются, глаза вопрошающе устремлены друг на друга. Волков срывается с мостика и через головоломные препятствия мчится на нос, перевешивается за борт, будто нюхает якорную цепь.