Путь ученого, стр. 26
Новейшие советские конструкции вертолетов, построенные в соответствии с теоретическими принципами, разработанными Н. Е. Жуковским, наглядно свидетельствуют о том, что наша Родина, являющаяся родиной и самолета и вертолета, удерживает за собой первенство и в этой области авиационной техники.
Глава XII. Жизнь на уклоне
Весной 1910 года молодежь Жуковских и Микулиных, по обыкновению, выехала на каникулы в Орехово.
Сам Николай Егорович задержался в Москве. У него еще не кончились заседания экзаменационной комиссии, да и Анна Николаевна несколько прихворнула. Ей уже минуло девяносто лет, но все же она каждый год выезжала летом в деревню.
Когда молодежь добралась до усадьбы, выяснилось, что Николай Егорович забыл дать ключи от дома. Пришлось звать работника и открывать балконную дверь без ключей.
Уже выставили зимние рамы, распахнули окна и уселись на балконе пить молоко с ржаными лепешками, как вдруг прискакал верховой с телеграммой от Николая Егоровича: «Забыл дать ключи войдите как-нибудь в дом лучше через дверь».
Сам Николай Егорович после много смеялся над этой телеграммой и говорил: «Я совсем растерялся! Побоялся, окно ломать будете!»
Девушки прибрали в доме и расчистили дорожки в саду. Шура Микулин, как только приехал, немедленно начал доделывать самодельную турбину, привезенную из Киева. Он мечтал запустить ее к приезду Николая Егоровича.
Зацвела уже сирень, закончили пахоту, вычистили все дорожки в цветнике, когда наконец получили долгожданную телеграмму: «Высылайте тарантас роспуски Ун дол дневному поезду».
С вечера выкатили из каретного сарая огромный старинный тарантас с кожаным верхом. Кучер Прохор Гаврилыч хорошенько вымыл его у пруда, искупал лошадей, заплел им гривы и подвязал хвосты узлом.
На следующий день вся молодежь отправилась встречать бабушку и дядю по дороге на станцию.
Долго сидели на горке, прислушиваясь, не звенит ли колокольчик. Шура прикладывал ухо к земле и уверял, что слышит конский топот. Леночка успела сплести длинную гирлянду из ромашек. Вдруг неожиданно совсем рядом звякнули бубенцы, и огромный тарантас показался на дороге.
Издали виднелась серая от пыли шляпа Николая Егоровича и закутанная поверх капора в платок Анна Николаевна. Все вскочили и бросились навстречу.
— Ну, славу богу, доехали благополучно! — говорил Николай Егорович, вылезая из тарантаса у крыльца ореховского дома.
Поздно вечером Николай Егорович со всеми юными обитателями Орехова сажал цветы-летники, которые привез из Москвы. Он очень любил цветы и сам поливал их из большой лейки. Его излюбленным местом была скамейка среди клумб.
В комнате Николая Егоровича всегда чувствовался запах пороха, кожи и душистого мыла, которым он любил умываться. Обстановка была крайне проста: старинная кровать красного дерева, большой письменный стол, заваленный, как и в Москве, бумагами, комод с плохо выдвигающимися ящиками, над ним — зеркало в темной раме; у печки — горка, качающаяся под тяжестью книг, газет, хозяйственных тетрадей, охотничьих журналов; с одной стороны двери — охотничий шкаф с ружьями, ягдташами, стеками, патронами. Около шкафа в углу были прислонены к стене ножки от астролябии, а в шкафу виднелась знаменитая «шпага майора», принадлежавшая деду Николая Егоровича. У стола стояло деревянное кресло с отломанной спинкой, а в углу у окна — другое, мягкое, в котором Николай Егорович любил посидеть вечером, когда на дворе было холодно.
Утром Николай Егорович выходил к чаю в чесучовом пиджаке с черным, завязанным бантом галстуком и в мягких сапогах без каблуков.
После чаю он, как в молодости, брал синий, уже сильно истрепанный плед или бурку и шел в сопровождении рыжего сеттера Мака в парк, под свою любимую березу. Там он ложился на плед и карандашом писал очередную работу.
К завтраку вся семья опять собиралась на балконе. Стол отодвигали подальше, так как солнце к полудню начинало светить на балкон.
После завтрака Николай Егорович опять уходил в сад, спал там около часа и снова работал. После четырехчасового чая или, вернее, ягод с молоком, Николай Егорович уходил в поле, садился на копну сена и подолгу смотрел в глубину ясного неба, следя за полетом птиц.
Днем Николай Егорович купался и очень досадовал, что ореховский пруд, раньше такой чистый и прозрачный, стал «цвести». В июле он наполнялся мелкими зелеными водорослями.
«Экая пакость! — говорил Николай Егорович. — Искупаешься — и весь зеленый выходишь». Он мечтал восстановить Нижний пруд, который иссяк из-за того, что прорвалась плотина. Идя с купанья, с полотенцем на плече, Николай Егорович всегда проверял свои карманные часы по солнечным в цветнике.
Вечером иногда запрягали тележку и отправлялись покупать кур и цыплят. Николай Егорович любил эти поездки; он покрикивал на лошадь: «О-ро-ро!», напевал старинные романсы, которые, бывало, пела Мария Егоровна, декламировал из «Макбета» или монолог Жанны д’Арк: «Ах, почто за меч воинственный я мой посох отдала…», всегда при этом вспоминая, как прекрасно исполняла артистка Малого театра Ермолова роль Жанны.
Когда заходило солнце, Николай Егорович поливал цветы; воду он черпал из пруда, стоя на оголившемся корне ивы, и каждый раз говорил: «Надо бы сделать мостик».
Ореховское «надо» было поговоркой Жуковских: благие намерения усовершенствовать хозяйство очень редко приводились в исполнение.
Вечерний чай пили на балконе. На столе зажигали свечи в матовых стеклянных шарах, к которым льнули бабочки, с шуршанием бившиеся о горячее стекло. В цветнике пахло табаком, гелиотропом и «ночной красавицей». Николай Егорович сходил с балкона и подолгу сидел на скамейке среди клумб. А вечером при свете керосиновой лампы до поздней ночи засиживался за столом в кабинете с открытым окном.
Николай Егорович очень любил работать летом в деревне. Большинство его основных трудов написано именно там.
Так текла обычная жизнь в Орехове.
Но доктор Гетье, к которому всегда обращался Николай Егорович, посоветовал ему хорошенько отдохнуть летом и не заниматься. Леночка все время старалась отвлекать отца от работы и часто уводила его гулять.
В это лето обитатели Орехова затеяли новые развлечения. Александр Александрович Микулин привез цилиндрическую печку и несколько больших бумажных шаров. В печку клали горящие уголья. Над цилиндром прикрепляли шар. Наполнившись нагретым воздухом, он взлетал высоко в небо. Вслед за первым посылали второй, третий — и все разноцветные. Обитатели Орехова чрезвычайно увлекались этим занятием, а в праздник собирались и крестьяне любоваться невиданным зрелищем.
Потом соорудили грандиозный змей: хвост сделали не мочальный, а из веревки, с навязанными на нее жгутами бумаги. Змей летал великолепно. Два человека с трудом удерживали его за бечевку.
Николай Егорович любил, как он выражался, «посылать к змею гонцов». Он делал из бумаги флюгера, как на детских ветряных мельницах, нанизывал их один за другим на веревку, и они взлетали, вертясь, к змею.
Дни проходили весело, но вместе с тем и тревожно. В это исключительно жаркое лето кругом свирепствовали лесные пожары. Николай Егорович всегда с беспокойством посматривал на деревянную крышу сарая, когда Шура возился там со своим двигателем. И действительно, как-то раз Шура начал нагревать раскаленными углями воду в баке, сделанном из консервной банки, и вдруг произошел взрыв. Банка лопнула и разлетелась на куски.
Шура не догадался сделать предохранитель. За это он поплатился ранкой на виске, куда попал осколок.
С помощью прибежавшего Прохора Гаврилыча Шура закидал рассыпавшиеся горящие угли землей. Сарай спасли, но в дальнейшем опыты с двигателями были строго запрещены.
Николай Егорович недаром опасался пожара. Вскоре после случая с Шуриным двигателем сгорела половина домов в Орехове.