Одинокая леди, стр. 58
Глава 16
Снег все еще падал, когда мы вышли из темного театра. Макс, маленький, толстенький заведующий труппой, подбежал к нам, заметив, что мы выходим из вестибюля.
— Мистер Фэннон взял машину и поехал в отель. Ему нужно сделать несколько важных звонков. Он сказал, что сразу же пришлет машину за вами.
Я посмотрела на Гая.
— Не возражаешь пройтись пешком?
— Снегу навалило нам до задницы, — буркнул он.
— Какого черта! Тут всего три квартала. И кроме того, снег и свежий воздух нам сейчас не помешают.
— Ладно, — и он приказал Максу, — задержи машину для актеров.
— Будет исполнено, мистер Джонсон, Засунув руки в карманы, ни слова не говоря, мы протопали два квартала. Проехал бульдозер, сбрасывая снег на обочину. Мы постояли на перекрестке, дожидаясь, пока он не повернет на другую улицу.
В голове моей все еще продолжался спектакль. Вернее, раскручивался — снова и снова-с самого начала. Звучали гулкие голоса артистов в почти пустом зрительном зале. Ожидаемый смех зрителей так и не прозвучал. Я все еще слышала реплики, оказавшиеся плоскими, как фанера. Все еще видела критиков, опускающих глаза долу, уходя со спектакля.
— Пьеса воняет, — сказала я наконец.
— Не стоит так уж драматизировать события и быть несправедливой к собственному детищу. Ты подумай сама: такая гнусная, затраханная метель в день премьеры — это же нужно придумать! Самая сильная за пять лет!
— Но ведь в зрительном зале не мело, — упрямо возразила я. — Просто ничего не получилось. Все шло вкривь и вкось. И актеры угробили все лучшие места, посадили все реплики. Один за другим провалились.
— Просто они нервничали. Завтра сыграют лучше. Между прочим, именно поэтому премьеры играют на гастролях — обкатывают спектакль.
Мы уже подошли к гостинице.
— Все слишком затянуто, — я продолжала думать о своем. — Если мы сократим каждый акт не менее, чем на пять минут, пьеса оживет.
— Первый акт нужно сократить на десять минут — именно в первом акте начинаются все наши беды. Потому что нам не удается зацепить зрителей, поймать их на крючок.
Он открыл передо мной дверь гостиницы, и нас встретил порыв горячего воздуха из вестибюля.
— Есть настроение поработать сегодня ночью? — спросил он, когда мы взяли ключи у гостиничного клерка.
— А зачем я здесь?
— У тебя или у меня? — спросил он.
— У тебя. Я принесу машинку.
Я выбрала его номер потому, что режиссер и звезды в гостиницах получали обычно апартаменты. Авторы же располагались в самом низу гастрольных приоритетов, так сказать, самая нижняя зарубка на тотемном столбе театральных фетишей и потому получали крохотные одиночные номера.
Если, конечно, это не был мой бывший или равные ему.
Мы подошли к лифту.
— Я закажу сандвичи и кофе, — сказал Гай.
— Хорошо. Только дай мне полчасика, чтобы принять душ и переодеться в сухое.
— Пока! — сказал он.
Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла в свою комнату, был огромный букет цветов на столике перед зеркалом. Я взяла карточку и прочитала:
Любовь и успех.
Гордимся нашей маленькой девочкой. Мама и папа Я посмотрела в окно, за которым бушевала метель, и слепящий снег образовал белесый занавес, скрывающий сцену, где происходило недоступное моему взору действо, потом перевела взгляд на цветы и разревелась...
Мы работали уже часа три, когда в дверь неожиданно постучали.
— Простите, что беспокою вас, мистер Джонсон, — сказал входя Макс виноватым голосом, — но мистер Фэннон хотел бы вас видеть у себя в номере немедленно.
— Скажи ему, что я сейчас приду, — ответил Гай. Когда Макс скрылся, я спросила:
— Как ты думаешь, что ему нужно среди ночи?
— Не знаю. Скорее всего, хочет сказать мне, что пьеса нуждается в сокращении и что именно, по его мнению, следует ужать, — он надел пиджак.
— Закончи пока этот кусочек в первом акте. Думаю, что мы на правильном пути, и это очень сильно поможет. Я скоро вернусь.
Но вернулся он только через полчаса. К тому времени я уже полностью закончила работу над сокращениями в первом акте и приступила ко второму.
Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы догадаться, как скверно обстоят наши дела.
— Он хочет закрывать...
— Но он не может! — воскликнула я. — Мы имеем право на несколько спектаклей!
— Он продюсер. Он может делать все, что ему придет в голову. В его руках кошелек.
— Но почему? — беспомощно спросила я. — Мы ведь даже не видели утренних рецензий.
— Он уже получил все, какие выйдут в местных газетах. У него в типографии есть свои люди. Так что на столе у него лежат оттиски всего, что завтра появится в газетах.
— И что пишут критики?
— Они не пишут — они уничтожают. Все. как один. Сплошное убийство жирным шрифтом.
— Ты сказал ему, что мы тут делали?
— Сказал, — ответил он уныло. — А он ответил, что мы должны были подумать о длиннотах до премьеры. Мне все же удалось выудить из него одно обещание. Он согласился не принимать окончательного решения до разговора с тобой. В конце концов, пьеса твоя, ты автор.
— Он хочет поговорить со мной прямо сейчас? Гай кивнул.
— И что я должна сказать ему, как ты полагаешь?
— Объясни ему еще раз, что мы делаем. Ты должна убедить его в том, что у спектакля есть шанс, есть будущее. Ты же сама уверена, что мы на правильном пути. Не допусти, чтобы он принял решение и перекрыл нам все именно сейчас, когда мы сделали с тобой так много! Нужно прогнать ее на гастролях и показать потом в Нью-Йорке.
— Что, если он не захочет слушать меня? — спросила я, вставая.
И тут в первый раз за все годы, что я его знала, я увидела, как в нем вдруг проглянуло что-то безжалостное, волчье. Губы его растянулись в презрительной улыбке, обнажив острые зубы, и голос приобрел резкость — в нем появились какие-то визгливо-скандальные ноты.
— Ради Бога, Джери-Ли, перестань! Если бы он любил мальчиков, я бы стал сосать его член — лишь бы высосать обещание оставить пьесу до Бродвея! Неужели этот спектакль менее дорог тебе. Или ты не женщина?
Постарайся хотя бы на этот раз убедить его не логикой, а задницей!
Все время, пока я шла к президентским апартаментам, в которых расположился Фэннон, я повторяла про себя различные доказательства. Слова толпились в голове, сталкивались и мешали друг другу. Дело заключалось для меня совсем не только в деньгах. Если пьеса продержится, агентства вновь откроют свои двери передо мной, — и я оживу. Если же нет — я, как автор и как актриса театра, мертва.
Фэннон открыл мне дверь. На нем был красный бархатный халат. Я думала, что такие халаты сохранились только в старых кинофильмах.
— Привет, моя дорогая!
Я слегка склонила голову, чтобы ему не пришлось вставать на цыпочки, когда он целовал меня.
— Адольф... — только и сказала я.
— У меня припасена тут бутылочка замороженного шампанского, — сказал он жизнерадостно. — Я давно уже пришел к выводу, что шампанское замечательно помогает улучшить настроение в тех случаях, когда приходится взглянуть в лицо неприглядным фактам.
Я не стала ничего отвечать и прошла за ним в комнату, Бутылка стояла в ведерке со льдом на окне. Он торжественно наполнил два фужера и протянул мне один.
— Выше голову! — сказал он. Мы выпили.
— "Дом Периньон"! — объявил он с гордостью. — Ничего, кроме самого лучшего! Я согласно кивнула.
— Гай сказал тебе о рецензиях?
— Да, — сказала я и стала вываливать те слова, что теснились у меня в голове. — Но я не думаю, что их суждения справедливы. Комедию нельзя играть в пустом зале. Даже на телевидении специально записывают смех и включают в нужных местах. К сожалению, мы не можем сделать этого в театре.
— Ты автор и потому не можешь смотреть на вещи реалистически, — перебил он меня и снова наполнил фужеры. — Поверь мне, дорогая моя. У меня многолетний опыт. Пьесы никогда не оживают после такого нокаута на премьере, как сегодня.