Страницы из летной книжки, стр. 45

— Платья у нее нет, — сказала Клава.

— Платья? — изумился Ивочкин. — Да вы самые красивые девчата в любой одежде. — Он встал перед нами на колени: — Не лишайте себя радости из-за пустяков.

Мне стало смешно. Но Ивочкин был прав. Нельзя из-за какого-то платья лишать себя радости, когда вокруг ее и так мало.

— Да вы же прямо с корабля и — на бал, — убеждал он нас. — Такую операцию провели... А как она у вас называлась?

— Кто? — переспросила Клава Рыжкова. — Ах, операция? Ну... Как? «Вера»! Да, конечно, «Вера»!

— Вот здорово! — воскликнул Ивочкин. — Вера в Дружбу, вера в Человека, вера в Доброту. Вы провели, пчелки мои милые, прекрасную операцию, и ее обязательно надо отметить с подругами.

И мы с Клавой пошли на банкет. Войдя в зал, я замешкалась у двери, растерянная и смущенная. За столами сидели наши девчата. Играл оркестр, и несколько пар кружились в вальсе.

— Послушай, — шепнула за моей спиной Рыжкова, — прямо как в мирное время. Только платья не те...

И тут нас заметили. Со всех сторон, нарушая торжественность, заглушая музыку и не обращая внимания на высоких гостей, грянули голоса:

— Идите сюда.

— К нам!

— Где вас черти носили?

— А Вера? Вера как?

Клава подняла руку и, как в школе, показала, что на «пять». Нас усадили за стол, и никто не спросил о полете. Да я бы ничего и не рассказала. Уже забылся пережитый страх. А разве мне было страшно? Просто я видела странные вещи. Голубое небо, белый снеговой вихрь, редкие звезды, подмигивающие нам, белую пустыню... Надо бы поделиться с подругами. Но как начать рассказ о том, что мы перенесли? Рассказывать нечего. Они сами все это видели не раз. Смерти в глаза смотрели, а товарищу старались помочь, вопреки непогоде, огню, войне. Обрывистые мысли сверлили мозг, невыносимо болело все тело, будто таскала тяжелые ящики, — по ведь это такие пустяки!

Я пошла танцевать...

Вынужденная посадка

Мы опять летим к морю, в Данцигский оборонительный район. Немцы рассчитывают сковать здесь на длительное время как можно больше наших сил. Здесь что ни город, поселок — то крепость. Прочные, хорошо замаскированные форты держат всю местность под обстрелом своих орудий. Данциг, например, кольцом охвачен старинным крепостным валом. А перед ним — внешний пояс современных укреплений. На всех высотах — железобетонные доты. Прилегающая к городу с юга и юго-востока территория затапливается. В бухте стоят крейсеры, миноносцы и всякие мелкие корабли, которые своим огнем подкрепляют сухопутную оборону.

Наша армия начала штурм этого района еще 14 марта. И в этот же день советская авиация уничтожила на Данцигском аэродроме все вражеские самолеты, которые находились там. Фашисты подбрасывают в город подкрепления и эвакуируют оттуда ценности морским путем. Они сопротивляются отчаянно. В городе все горит и дымит. День и ночь висят над врагом наши самолеты. Организуются звездные налеты. Это массированные авиационные атаки. С разных направлений, чтобы распылить силы врага. Между вылетами самолетов или групп — минимально кратчайший интервал.

Сотни дальних и ближних бомбардировщиков трех фронтов с разных высот бомбят военные, промышленные объекты и корабли противника. По-2 приходится тяжелее, чем всем другим самолетам. Мы летим на высоте 800-1200 метров, а дым пожарищ поднимается до 1500 метров. И погода беспрестанно меняется. Часто на маршруте обрушивается то дождь, то снег, то низкая облачность прижимает до самой земли, а ветер разгуливает так, что угрожает машину опрокинуть на посадке.

В эту ночь с вечера погода была терпимой, но метеоролог обещал улучшение. Однако ближе к утру облачность уплотнилась. При подходе к цели нам предстояло выбрать один из двух вариантов, причем ни тот, ни другой не сулил ничего хорошего. Первый вариант — проникнуть к Данцигу, прикрытому, как казалось с первого взгляда, лишь тонким покровом барашковых облаков, подняться выше и отбомбиться через разрывы редких облаков. Риск заключался в том, что облачность могла сгуститься, не оставив окон. Второй вариант — отказаться от заданной на предполетном инструктаже высоты 1200 метров и лететь под облаками, на 500-600 метров. Но на фоне облаков мы представляли бы отличную мишень для зенитной артиллерии. А кроме того, нам пришлось бы снизиться до опасной высоты. Я объяснила летчице обстановку. Подумав, решили идти под нижней кромкой облачности. У Путиной, которую я все еще вывожу на боевые задания в сложных метеоусловиях, не было опыта слепого полета, хотя из новичков нашей эскадрильи она наиболее подготовлена. У нее прекрасный глазомер. На посадке почти не мажет. Но как она поведет себя при обстреле на малой высоте, я, конечно, не могла предугадать.

Тучи прижимали нас все ниже к земле. Мы шли уже на высоте 500 метров. Меня одолевало беспокойство. То ли это было из-за вспыхнувшей опять головной боли, которая теперь часто мучила меня после сальто-мортале на самолете с Соней, то ли из-за непогоды... Не то чтобы я голову от страха потеряла, более чем полтыщи вылетов уже сделала, привыкла, а просто очень уж под ложечкой сосало. Конечно, мы могли бы возвратиться с бомбами. Ведь это случалось и раньше, когда все вокруг затягивалось облачностью, туманом и казалось, что нет никакой возможности на то, чтоб отбомбиться прицельно, но и наверняка дойти до цели. Мы не имели права швырять бомбы куда попало. А вдруг на своих угодишь? В таких случаях мы возвращались и сажали самолет с бомбами. Ну а если кто-то пробился через непогоду на маршруте и, обнаружив хорошую видимость в районе цели, нанес немцам удар? В этом случае возвратившиеся мучились от угрызения совести, от уязвленного самолюбия, хотя их никто не упрекал, не осуждал. Летая с Героями Советского Союза Худяковой, Ульяненко, Парфеновой, я училась у них бороться с непогодой и идти до тех пор вперед, пока окончательно не удостоверюсь в возможности или невозможности выполнения задания.

Летчица спросила: не сбились ли мы? Я уверила ее, что идем правильно. И, как бы подтверждая мои слова, впереди включился прожектор. Потом второй, третий, еще и еще... Они, как острые световые стрелы, вонзались во мрак темной ночи и подбирались к отдельным большим созвездиям, осторожно прочесывая тонкие облачные завесы. Они внезапно исчезали, чтобы мгновенно где-то вспыхнуть вновь и призраками забродить по небу. Яркие, разноцветные шарики «эрликонов» мчались в небо, разрывались снаряды зениток, ярким пламенем вспыхивали ракеты.

— Как холодно. Я озябла, — прерывающимся голосом сказала летчица. Она дрожала от холода, возбуждения. Я понимала ее состояние и сказала, чтобы она вела машину по приборам, не глазела по сторонам. Придет время, и она научится не думать об опасности.

Мы подходим все ближе к цели. Оказалось, что облачность в этом районе была выше, чем на маршруте, но у нас не было времени набрать высоту хотя бы 800 метров. По всему было видно, что напрямую не пройдем, и я предложила Путиной попробовать зайти с моря.

Пилот изменила курс. Цель видна далеко, по вспышкам рвущихся бомб, по синим лучам прожекторов. Подбираемся, смотрим во все глаза. Иногда там, на земле, что-то взрывалось, и тогда блекли прожекторы и взбудораженные облака светились мрачным грязновато-бордовым светом. И на миг становились видны повисшие в воздухе самолеты и рябь дымков от только что взорвавшихся зенитных снарядов.

И снова обшаривают ночь прожекторы, и снова густо сверкают звездочки разрывов зенитного огня. А на земле вспыхивают взорвавшиеся бомбы. Казалось, что воздух стонал, дрожал, и сыпь осколков врезалась в самолет. И он вздрагивал, словно от боли. Влетаем прямо в ад. Даю боевой курс. Это над Данцигом-то!