Тимкины крылья, стр. 4

Глава третья. Во всем виноват козел

Утром во время полетов безлюдно и тихо на единственной улице нашего военного городка. Лишь неумолчно ревут на аэродроме да в воздухе торпедоносцы. Мелькнет матрос в белой форменке, направляясь на вахту, пропылит автозаправщик, прогудит на реке пароход — и снова никого.

Мы с Эдькой промчались мимо магазина с зеленой вывеской Военторга, мимо колодца со скрипучим воротом и, запыхавшись, плюхнулись на лавочку у ДОСа.

— Хурды-мурды, — сказал Эдька.

Когда ему нечего сказать, он всегда говорит «хурды-мурды». Он боялся, как бы вся эта история не дошла теперь до его мамочки. Вера Семеновна умела не только читать нам лекции, но еще и на руку была очень скорая.

Мой отец тоже очень охоч до тумаков и подзатыльников. Поэтому у меня не выходили из головы графин с кактусом. Нужно же было поставить этот графин точно под окно! И что только меня дернуло сунуть его под окно?

С ревом прошел над ДОСом самолет. Хорошо летчикам в небе! Простор! Никаких тебе неприятностей. Крути себе штурвал и лети куда хочешь.

С реки налетел ветер, погнал по дороге облако пыли. А из-за дома появился влюбленный в авиацию полосатый козел Назар.

Назар живет в соседней деревне Сопушки. Как его там ни привязывают, он все равно удирает и, минуя часовых, отправляется на аэродром, где посочней трава. Был случай, когда из-за Назара самолет ушел на второй круг. Один раз козла чуть не подстрелил часовой. Но отвадить его от аэродрома не смогли. Чтобы козел издали бросался в глаза, шутники-прибористы размалевали его наподобие шлагбаума несмывающейся черной краской и оставили в покое.

Нагнув голову с подпиленными рогами, Назар подошел к лавке и уставился на нас с Эдькой желтым глазом. Козел скучал и хотел порезвиться. Но мне было не до резвости.

Желтый Назаров глаз с узкой темной щелкой смотрел мне в самую душу. Я терпеть не могу, когда мне заглядывают в душу. Особенно если у меня плохое настроение.

— Чего вылупился? — шуганул я нахального козла. — Чеши давай, пока жив!

Назар принял мои слова за вызов. Он еще ниже нагнул голову и затряс бородой. Трясение бородой означало подготовку к атаке. Рога у козла были тупые, но шея крепкая. Это он однажды мне уже доказал.

— Вам не дует? — спросил я у Назара.

В ответ он еще резвее затряс бородой. Он прямо ею землю подметал, своей козлиной бородой.

— Оставь ты его, — толкнул меня Эдька. — Тебе что, дырку в животе захотелось?

Я подумал, что, в конце концов, мне теперь все равно. Дырка так дырка. Хуже не будет. Мне только есть очень хотелось. Я ведь так с утра и не позавтракал.

— А что? — сказал я. — Дырка — это вещь.

Тут я вдруг вспомнил про клизму. Клизма оттопыривала карман. Я достал ее и фыркнул в морду козлу клизмой.

Ему, наверно, никто не фыркал в морду клизмой. Он, наверно, страшно обиделся. Мы с Эдькой скатились со скамейки в разные стороны. Подпиленные рога ударили точно в середину скамьи.

Эдька взлетел по пожарной лестнице. Я укрылся за железной бочкой. В бочке плавала в воде зеленая бахрома.

Склонив голову набок, Назар соображал, с какой стороны меня лучше зацепить. Пока он раскидывал своими козлиными мозгами, я набрал в клизму воды и ударил в него крепкой струей.

Козел недоуменно попятился. Затем он взял разгон и бросился на бочку. Мне показалось, что он прошибет ее насквозь. Я кинулся к дверям ДОСа. Я едва успел захлопнуть за собой дверь на лестницу, как в нее глухо кляцнули рога.

— У, зверюга! — сказал я, заглядывая в замочную скважину.

Назар стоял напротив двери и, как боевой конь, бил копытом в доски крыльца.

Перед тем как покинуть бочку, я успел наполнить клизму водой. Я сунул в замочную скважину кончик клизмы и надавил на грушу. Я давил на грушу до победного, пока в ней не захлюпало и не зачавкало. После этого я вновь приложился глазом к скважине. И тут вместо козла я увидел что-то черное с медными флотскими пуговицами.

Приоткрыв дверь, я высунул голову наружу и онемел от ужаса. Брезгливо морщась, начальник штаба полка подполковник Серкиз отряхивал черными кожаными перчатками воду с кителя и с безупречно отглаженных брюк. Я хотел спрятать голову обратно и не смог. На меня напал столбняк.

Назару, кажется, тоже не понравилось появление подполковника. Козел тряс бородой и косил на начальника штаба желтым глазом.

Серкиз щелкал перчатками по штанам и следил за козлом. Как правило, козел, если его не трогали, на людей не кидался. Но на этот раз он был в запале.

Подполковник не дрогнул перед стремительной атакой козла. Он встретил ее достойно. Подполковник схватил Назара за рога. Мгновение, и козел тяжело плюхнулся на бок. Он плюхался еще два раза и упрямо рвался вперед.

Поднявшись с земли в третий раз, Назар отступил. Он задумчиво пожевал нижней челюстью и, вздымая пыль, отправился по дороге к аэродрому. Чем-то он чуточку смахивал на Тараса Коваленко. Наверно, гордой походкой Назар пританцовывал на своих высоких копытцах, точно на цыпочках.

Только тут подполковник обратил внимание на мою голову. Голова боком торчала из двери. Рачьи глаза начальника штаба налились кровью.

Я почувствовал, что сердце у меня вот-вот лопнет. Во мне все заледенело. Я словно на мину наступил.

— Ты чей? — спросил, будто ударил, подполковник.

Если бы я и мог, я бы все равно не сказал, чей я. Но я не мог ничего сказать. У меня отнялся язык. Когда я увидел в подвале змею, я еще что-то лепетал. А теперь у меня язык отнялся начисто. Страшнее Серкиза я не представлял себе ничего на свете.

— И как это вообще прикажешь понимать? — прорычал он, показывая на свои брюки в темных пятнах.

Я не знал, как это приказать ему понимать. У меня лишь мелькнула мысль, что сейчас он нажмет на дверь и без всякого отщемит мне голову. Ее было очень легко отщемить.

— Ну, черт тебя подери! — рявкнул он.

Меня придавило к земле. Моя несчастная голова скользнула в щели и затормозилась где-то на уровне ручки.

— М-м, — выдавил я.

— Что?

— М-м, — сказал я громче, моля его глазами, чтобы он не нажал на дверь.

Он вытащил меня за шиворот на улицу и спросил:

— Так как же все-таки понимать это свинство?

Проведя языком по губам, я трясущейся рукой протянул ему рыжую клизму.

Я протянул ему клизму без всякого умысла. Я протянул ее только потому, что у меня отнялся язык. А я хотел показать Серкизу, что я облил его вовсе не нарочно, что во всем виноват только козел. Но глаза у подполковника стали совершенно дикими, нижняя губа посинела, задрожала и полезла куда-то к скуле.

Я помню лишь, как мчался потом сквозь кусты и огороды, что-то сшибал и опрокидывал. Меня подгонял и душил леденящий душу ужас. Не страх, не испуг, а именно ужас, который заглушил во мне все человеческое. Я ничего не видел перед собой, кроме перекошенного гневом лица, дрожащих синих губ и диких глаз. Так, наверно, в панике уносил ноги от пещерного медведя мой далекий предок, когда еще не умел говорить, но уже научился трусить и спасать свою шкуру.

Эдька догнал меня только на берегу реки, недалеко от дебаркадера. От страха я потерял всякий рассудок. Я мог, наверно, через реку пешком убежать. И вообще. Со мной это случилось впервые, чтобы я от страха начисто потерял рассудок.

— Хо-хо, — сказал Эдька, — как ты Сервиза передрейфил!

Эдька был такой храбрый, что за глаза называл Серкиза не иначе, как Сервизом.

Мы сидели на траве. На дебаркадере женщины поджидали из города «Кирилку». Пароходы у нас называют «Кирилками» потому, что до революции весь здешний речной флот принадлежал купцу Кириллову. Как их звали до революции «Кирилками», так, по привычке, и до сих пор зовут.

— На длинные дистанции ты теперь первое место по школе займешь, — сказал Эдька.

Я молчал. Я сидел и думал, что раз я таким трусом родился, значит, таким трусом и помру. С этим теперь ничего не поделаешь.