Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни, стр. 6

Так получилось, что уже после смерти Шелгунов ответил на вопросы, мучившие Калинина. Значительно позже Михаил узнает, что, по существу, похороны Шелгунова вылились в первое открытое выступление петербургского пролетариата. И в судьбе Михаила эта демонстрация стала важной вехой. Все больше задумывался он о том, как жить дальше. К восемнадцати годам постепенно пришел к мысли, что его место среди рабочих.

За месяц Калинин побывал на четырех заводах, спрашивал насчет работы. Везде получал отказ. Устроиться, не имея специальности, было очень трудно. В те годы из голодающих деревень хлынули в города массы крестьян, привлеченные быстрым развитием фабрик и заводов. Неквалифицированных рабочих рук было в избытке. Платили чернорабочим очень мало. Как и молодым заводским ученикам.

Выбрав удобный час, Михаил обратился к Дмитрию Петровичу. Выложил все как на духу. Спасибо, стало быть, за вашу доброту, но пришла пора определяться, прокладывать свой путь. Завод тянет. А иначе что же, в лакеях оставаться?

— Нет, Миша, в лакеях у нас ты никогда не был, — ответил Дмитрий Петрович. — Однако будущее твое виделось не среди фабричных. Ты юноша порядочный, добрый, к тебе дети тянутся. Думали с Марией Ивановной: поспособствуем, чтобы учителем стал.

— Сердечно благодарен вам, но, если можно, похлопочите: пусть на завод возьмут.

— Будь по-твоему, — огорченно произнес Дмитрий Петрович. — Крылья окрепли, пора взлетать.

Прощание вышло тяжелым не только для Михаила, но и для всей семьи. Мария Ивановна поцеловала и перекрестила его, стараясь скрыть слезы. Гимназисты Дмитрий и Александр были серьезны к молчаливы, будто разом повзрослели в день разлуки. Решительный поступок Михаила говорил им о том, что детство осталось позади. Каждый невольно задумывался о своем будущем.

Первый успех

Мастер Гайдаш пренебрежительно разглядывал нового токаря Калягина. Молодой, в промасленной спецовке, ростом невелик, плечи не богатырские. В прежние годы, когда все зависело от физической силы, на порог цеха такого работничка не пустил бы. К тому же, видать, больно самостоятельный, непокладистый. Глядит прямо в глаза мастеру, без всякой почтительности, как на равного. Гайдашу это не нравится. Привык, чтобы под его властным взглядом рабочие опускали головы. А этот с характером. Гнать бы его в три шеи, а нельзя. Придется испытать у станка и определить в пушечную мастерскую. Производство расширяется, продукция становится сложней, спрос на нее растет. Хозяева требуют: давай продукции больше и лучше. А с кем давать? Мужичья-деревенщины за воротами завода сколько хочешь, за гроши на любую работу кинутся, один другого отпихивая. Но что они могут? Тяжести таскать да лопатой ковырять. Не они, а квалифицированные, грамотные рабочие нужны позарез. Хоть сам к токарному станку становись! В конторе уже намекали Гайдашу: не обеспечишь выполнение заказов — отправляйся на все четыре стороны. А местечко-то выгодное.

Убедил Гайдаш перейти к нему давнего знакомого, опытного токаря Кулешова, работавшего в гильзовом отделении патронного завода «Старый арсенал», что на Литейном. Плата, мол, будет значительно выше. Тот согласился и, освоившись на новом месте, предложил Гайдашу: возьми ученика моего, Михаила Калинина. Металл он чувствует, а главное — очень даже сообразительный и грамотный. В вечерней школе учится. И вообще, как говорится, токарь милостью божьей.

— А чего с «Арсенала»-то уходит, не прижился?

— За мной тянется. Работа в «Арсенале», сам знаешь, скучная. Гони одни гильзы. А ему и мозгой, и руками шевелить хочется. И выгоднее здесь.

Гайдаш велел: пусть явится, проверим, мол, на что способен. Когда Калинин стал к станку, сразу оценил: этот далеко пойдет. Опыта поднаберется — лучших токарей обгонит. Тут уж не будешь разбираться, почтительный или дерзкий — брать надо.

На первое время положил ему малую плату, как ученику. Чтобы не зазнавался. А разницу — в свой карман. Не задаром же облагодетельствовал новичка.

Михаил помалкивал, хорошо понимая, что долго в учениках мастер держать его не будет. Гайдашу нужна работа высокой точности, а доверить ее ученику он не имеет права. И действительно, мастер начал давать Калинину задания одно сложнее другого, даже более трудные, чем недавнему наставнику Кулешову. Тот еле-еле разбирался в чертежах, а Калинин — пожалуйста. Глянет разок-другой — и все ясно. Работал быстро, без брака. Ну и платить ему приходилось соответственно.

Ни Гайдаш, ни Кулешов и никто другой не догадывались об истинных причинах, заставивших Михаила расстаться со «Старым арсеналом». Не нашел он там, на этом казенном, небольшом заводе, рабочего коллектива, не встретил людей, стремившихся к борьбе. Попадались, конечно, среди молодых рабочих горячие головы, но каждый сам по себе. В основном же народ был пожилой, степенный, давно обжившейся в «Арсенале», поддерживавший администрацию, глушивший недовольство тех, кто зарабатывал мало и жил плохо. Об организованной борьбе за права рабочих не могло быть и речи там, где царил дух патриархальности. И Калинин без всякого сожаления, едва появилась возможность, покинул «Старый арсенал», где проработал два с половиной года.

Быстро разраставшийся Путиловский завод был тогда, в конце девятнадцатого века, самым большим в Петербурге и, возможно, во всей России. Продукцию давал разнообразную. Рельсы для железной дороги, которая прокладывалась на Дальний Восток, паровозы и вагоны, станки и пушки, фасонные отливки, сортовое железо, инструментальную сталь. Двенадцать с половиной тысяч человек трудились в его цехах и мастерских, целая пролетарская армия: от потомственных, хорошо оплачиваемых мастеровых, имевших высокую квалификацию, до деревенских парней, только что переступивших порог проходной. Разные, очень разные люди были здесь, но почти всех их объединяло одно: хозяйская несправедливость. Работали в холодных, закопченных цехах по двенадцать часов в сутки, а когда поступали срочные заказы, то и по шестнадцать. Пожилые говорили, что лет двадцать назад, при старом хозяине, при Путилове, было лучше. Тот сам на заводе бывал, с рабочими встречался, проявлял хоть какую-то заботу. А нового хозяина, Анцыфорова, который сменил умершего Путилова, никто и не видел. Высоко, значит, мнил о себе. Директор Международного банка, миллионами ворочал, когда уж ему о людях думать. Однако через управляющего, через мастеров жал и жал на производство. А попробуй возрази, выскажи недовольство — уволят.

Михаил взял лист бумаги, подсчитал примерно оборот завода и ахнул: сумма получилась колоссальная. Если бы рабочим платили вдвое, даже втрое больше, все равно хозяева имели бы значительную прибыль. Этой же зарплаты хватало лишь на очень скромную еду и самую дешевую одежонку. Хозяева на заграничных курортах прохлаждались, дворцы себе строили, а пролетарии теснились в бараках, где и комнат-то не было: семья от семьи занавесками отгораживалась.

До поступления на Путиловский жил Калинин в центре города: сначала у Мордухай-Болтовских, потом снимал угол. Привык к чистоте и порядку, которые господствовали в столице. Теперь надо было искать комнату поближе к работе. Походил за Нарвской заставой, поглядел, где бы устроиться. Здесь была далекая окраина — город кончался у Нарвских ворот. Далее, за речкой Таракановкой, вонючей от нечистот, вкривь и вкось стояли хибары, лачуги. Везде теснота, в некоторых домах рабочие спали впокат на дерюгах. Грязь на улице после дождя такая, что едва ноги вытащишь. Михаил порасспросил людей: ни одного клуба, ни одной библиотеки во всей округе. Единственное место для отдыха и развлечения — это трактиры. За Нарвской заставой их насчитывалось около сорока. Да еще казенные винные лавки. Шум, крики, пьяные песни доносились оттуда. Многие оставляли в трактирах весь заработок.

Лишь через несколько дней Михаил отыскал подходящую комнату в деревне Волынкиной, недалеко от завода, и поселился в ней вдвоем с Иваном Ивановым, тоже путиловцем. Это был спокойный, вдумчивый человек, тянувшийся, как и Калинин, к знаниям, к книгам.