Я вернусь! Неудачные каникулы, стр. 47
— Через десять минут, — сказала Юлька неуверенно — она всё ещё не поняла до конца, что ей удалось добиться машин. — Две.
Андрей Ильич встал, взял у Юльки трубку, положил на рычаг.
— Вы просто молодец, — сказал он и направился к вешалке.
«Сам поедет», — подумала Юлька.
— Возьмите меня, — осмелев, попросила она доктора. — Пожалуйста!
— Куда взять? — не понял Андрей Ильич.
— В Топольки. За детьми.
Андрей Ильич привычным задумчивым жестом потёр лоб. Юлька ждала. Хотела ещё что-нибудь сказать, чтобы убедить доктора, но не знала — что.
— Нет, — твёрдо проговорил он. — Нельзя. Не могу.
Он подошёл к стоявшей в углу вешалке. Юлька смотрела, как он одевается. За окном послышался приглушённый рокот «газиков».
15
Андрей Ильич уехал. Сигнальные огоньки машин пропали в снежной замети. Юлька одна осталась среди метельной мглы. Она медленно шла к дому, то и дело оступаясь с тропинки в снег, и ветер подталкивал её в спину, словно торопил. Но Юлька всё равно шла медленно. Куда ей было торопиться? «Нельзя. Не могу». Не может! А кто добился, чтобы ему дали машины? Ни за что бы Ивин не дал ему машины, если бы не она. Что она, на прогулку, что ли, просилась? Она же хотела ему помочь! Взял с собой медсестру. Ведь в дороге не нужно лечить. Только держать на руках закутанного ребёнка. Чтобы ему было удобно. Удобно и тепло…
Он несправедлив, этот молодой доктор. Да разве только он несправедлив к Юльке? Ирина Игнатьевна считает её разболтанной, нерадивой ученицей. Олег решил, что она недостойна участвовать в лыжном походе. Марк её просто ненавидит. Мама думает, что она глупая, легкомысленная девчонка. Пашка Чёрный готов был столкнуть её с плота в воду…
И все они не понимали, не хотели и не пытались понять то большое, главное, что было в Юльке. Всё судили о ней по каким-то пустякам. Никто не хотел проверить её в настоящем, серьёзном деле.
Нет, никто не понимает Юльку Романову. Глупые люди. Смешные люди…
Юлька долго обметала на крыльце веником валенки и пальто, сняла тётин пуховой платок, стряхнула с него снег. В дом вошла угрюмая. Тётя автоматически была причислена к тем неразумным людям, которые не хотели оценить Юльку по достоинству. Чистит картошку. Собирается с вечера приготовить завтрак, чтобы утром только разогреть.
Юлька разделась, молча прошла в комнату. Села на диван. Сидела и слушала, как воет за окном вьюга.
— Ты чего невесёлая? — спросила тётя, остановившись в дверях комнаты и вытирая руки о передник.
— Ничего, — сказала Юлька.
— Погода не нравится?
— Погода.
Тётя могла бы удовлетвориться этим объяснением и заняться своей картошкой, но она медлила, не уходила.
— Замечаю я, Юлечка, что часто ты хмуришься. В твои-то годы надо бы весёлой да счастливой быть, а ты хмуришься. Или, может, злишься на кого? Нехорошо это.
— Да ни на кого я не злюсь! — раздражённо отозвалась Юлька.
— Бывает, что человек зло копит. Злобинку к злобинке собирает, ровно скряга копеечки. Накопит зла и становится ненавистником. Всех людей ненавидит, и правых, и виноватых. Весь белый свет ему чужой да неприветный. Боюсь я таких. Боюсь и жалею.
Тётя не дождалась, что? ей ответит Юлька, медленно повернулась и ушла в кухню. А Юлька как раз хотела ей сказать… Ведь это же Пашка Чёрный! Про него говорила тётя. Становится ненавистником… Злобинку к злобинке собирает…
Да, вот в чём дело… Он копил зло. Всякую обиду, большую и маленькую, помнил и берег и думал, как бы отомстить. Главное — отомстить. Сделать зло. Тем, кто обидел. И просто так, кому придётся. А добро он забывал. Люди разные. Не все же относились к нему плохо. Он ненавидит людей. Бабку. Мачеху. Отца. Мальчишку, который не сделал ему ничего плохого, столкнул с плота в ледяную воду. Это была уже не игра. Не шутка. Даже не хулиганство. Сознательная подлость — вот что это такое. Подлость, которую нельзя простить.
Юлька сидела одна на диване и думала о Чёрном, словно ей очень важно было разобраться, почему он стал таким. Ведь она решила с ним больше не встречаться, зачем ей нужно думать о нём? А сама думала. Тётя как бы бросила ей ключик к чужой душе. Бросила и ушла, а Юлька теперь открыла заколдованный тайник и с любопытством разглядывала его.
Он ненавидит школу, в которой учился. Спилил яблони… Ведь никто же не хотел, чтобы Пашка стал хулиганом. В седьмом Алексей Иванович занимался с ним дополнительно по математике. Летом его бесплатно отправляли в пионерский лагерь. Ирина Игнатьевна сколько раз по-хорошему уговаривала Пашку взяться за учёбу. Он ничего этого не помнит. Запомнил, что какие-то дроби плохо ему объяснили. Сам же говорит, что не слушал… И этого воробья, когда выспорил ножик. В жизни всё время что-то случается. И какие-то случаи и события человек забывает, а другие хранит в памяти. И даже мысленно раздувает, как воздушные шарики. Ему же только шестнадцать лет. Вся жизнь впереди. Так говорят: вся жизнь впереди… Не совсем верно говорят… Шестнадцать лет позади. И за эти шестнадцать лет он накопил столько зла…
«А ты?»
Юльке показалось, что это не сама она себя спросила, а кто-то неизвестный прошептал у неё над ухом: «А ты?»
«Что — я?» — заносчиво сказала Юлька этому неизвестному.
«А то, — упрямо проговорил он, — то, что ты, как Пашка, видишь иногда одни свои обиды. Да, видишь обиды там, где тебя никто не собирался обижать».
«Неправда!» — сказала Юлька.
«Неправда? — ехидно осклабился невидимый Юлькин судья. — Неправда? Ведь ты же опоздала на контрольную. Тебе же за дело попало от Ирины Игнатьевны. А ты решила, что она к тебе придирается. Думала ведь, что придирается».
«Мало ли, что человек со зла подумает».
«Вот именно: со зла. Так это начинается. Маленькое зло и большая неблагодарность. Алексей Иванович остался с тобой после уроков, чтобы ты написала контрольную. Но ты ведь не сказала ему: «Спасибо». Ты забыла. Мы часто забываем благодарить за добро. А злиться не забываем. От зла ещё рождается зло. И потом человек становится таким, как Пашка Чёрный. В войну такие не были героями. В войну такие… Чтобы стать героем, надо любить людей. Как Данко. «Что сделаю я для людей?» И отдал людям своё сердце. Тысячи людей поступили, как Данко. В революцию. В Отечественную войну. И в мирное время тоже. Одни просто живут. А другие отдают своё сердце людям».
Неизвестный исчез, оставив у Юльки тревожное желание во всём разобраться. В жизни. В людях. В себе. Больше всего — в себе.
Юлька вдруг поняла, что не знает себя. Кто она? Романтик или пустая фантазёрка? Волевой человек или капризная девчонка? Широкая душа или мелкая эгоистка? Были вопросы, а ответов не было. И нельзя было поднять руку и спросить Ирину Игнатьевну. И ни в одном учебнике не было ответов. Самой предстояло Юльке ответить на эти вопросы. И не анкетным «да» или «нет». Всей жизнью предстояло ответить.
— Юлечка, ты читала сегодня газету? — спросила из кухни тётя.
Юлька вышла в кухню.
— Нет. А что?
— Про вашу электростанцию пишут. Вот здесь. Новый блок пустили.
Юлька взяла у тёти областную газету, прочла короткую информацию. «На Дубовской электростанции дал первый ток…» Юлька представила себе высокую кирпичную трубу, которая вчера ожила, задышала, задымила над белой степью, и ей вдруг захотелось немедленно увидеть этот сизый хвост дыма… Постоять на горе и посмотреть на дымящую трубу, а потом спуститься к проходной и дождаться отца и маму и идти рядом с ними домой по обросшим снегом ступеням крутой Красноармейской улицы.
— Тётя, я завтра домой поеду, — сказала Юлька.
— Да ведь ещё два дня собиралась пожить.
— Нет, поеду…
— С фронтовиками хотела поговорить, — с упрёком заметила тётя. — Что ж ты?
— Я поговорила, — сказала Юлька. — С тобой поговорила. Ты герой. Я о тебе расскажу в классе. И о Марье Захаровне расскажу, и о той школьной уборщице — о Тимошкиной Дарье Никитичне, и о Степане Ивине…