Сверху и снизу, стр. 31

Когда мама и папа поднялись на скалу, Билли уже был мертв. Я рассказала, как все было; все, кроме одного — что я позволила ему упасть. Когда я увидела, что он скользит по склону, то позвала папу, а потом легла на живот и схватила Билли за руки. На солнце поблескивал серебряный медицинский браслет, который Билли всегда носил на левой руке. Держись, сказала я ему, папа уже близко, а сама решила, что в следующий раз, когда мы пойдем в поход, обязательно разрешу ему идти со мной.

Солнце поднялось над горами, воздух потеплел, и все, что мне нужно было делать, — это держать Билли и ждать папу. Я слышала, как они с мамой поднимаются по тропе, создавая такой шум, как будто скачут на лошадях.

Вдруг скалы покачнулись, земля начала двигаться, а потом мне стало ясно, что мы оба сползаем вниз и я не могу этого остановить. Билли снова заплакал, а я выпустила одну его руку, чтобы ухватиться за что-нибудь. Когда я это сделала, Билли ахнул и пальцами свободной руки впился в землю. «Не отпускай меня!» — плакал он; темные волосы закрыли ему глаза. «Не бойся, не отпущу». Стараясь успокоить его, я попыталась сама успокоиться, хотя мне было страшно как никогда; рука болела, казалось, будто она вот-вот выскочит из сустава, в то время как другая рука отчаянно искала какое-нибудь дерево, ветку, камень — хоть что-нибудь, но ничего не находила. Билли был для меня слишком тяжел; все, что я могла сделать, — это скользить вниз вместе с ним до тех пор, пока мы оба не умрем.

Он в последний раз посмотрел на меня: в глазах паника, мокрые от слез щеки в грязи, и я разжала руку, позволив ему упасть.

Видения приходят не так уж легко. Не скажешь ведь: все, Бог, я готова, давай свой лучший ролик. Перед тем как Сидящему Буйволу было его видение относительно солдат, ему пришлось исполнить церемонию Солнечного танца. Ну, Солнечный танец — это, пожалуй, немного чересчур, но ведь сиу жили в тяжелое время. Делается это так: сначала воин пронзает себе кожу на груди и утыкает ее небольшими деревянными вертелами, потом берет длинную веревку и привязывает один конец к вертелу, а другой к шесту. Потом он отходит от шеста так, чтобы веревка натянулась; кожа разрывается, и веревка ослабевает. Зрелище не очень, но ведь помогало! Все это вводило его в транс, и он мог общаться с духами, погружаясь в видения. Для успеха сиу нужна была сила, а для того, чтобы получить силу, нужны были видения, а чтобы их иметь, нужно было пострадать — очень логично, одно вытекает из другого. Вот почему ни один враг не ушел от Сидящего Буйвола живым.

Сегодня меня поймали. Поставили человека сторожить велосипеды и поймали. Я уже больше часа сижу в кабинете директора и смотрю, как седовласая секретарша огромным зеленым резаком располовинивает стопки бумаги, опуская стальное лезвие, которое падает со смачным хрустом, в то время как директор, мужчина с головой, похожей на грушу, лысый и толстощекий, таращит на меня глаза, периодически говоря что-нибудь мудрое, вроде: «У вас большие неприятности, юная леди». Я все думаю, что сделал бы в этой ситуации Сидящий Буйвол? Не успеваю я составить какой-либо план, как приходит мой отец — он смотрит на меня, и я забываю о Сидящем Буйволе и о сиу; оттого что отец так растерян, мне хочется заплакать. «Боже, может быть, настало время честно рассказать ему, почему мне приходится воровать эти велосипеды, рассказать, как я бросила Билли?» Но отец, ссутулившись, качает головой, даже не спрашивая меня, зачем я это делала, а потом выдавливает: «Тебе придется заплатить за все велосипеды». Он отворачивается и начинает говорить с директором насчет того, что надо меня достойно наказать, но не надо звонить в полицию и выгонять меня из школы, так как, в конце концов, я отличница и никогда раньше не имела неприятностей. Все это время он ведет себя так, как будто меня нет в комнате, и тогда я понимаю, что подвела Сидящего Буйвола: у меня нет достаточной силы и мне надо стараться еще больше.

Поэтому я опускаю ладонь в карман и начинаю вертеть медицинский браслет Билли, вспоминая о том, как он свалился с его руки перед тем, как я ее отпустила. На краю стола по-прежнему стоит резак для бумаги, а секретарша в соседней комнате пьет кофе из синей кружки. Я думаю о храбрости сиу, о том, что ради силы надо пострадать, и, пока никто не видит, подхожу к резаку, просовываю мизинец под отточенное лезвие, а другой рукой берусь за рычаг, готовясь опустить его. Все это время я думаю о логике сиу, по которой одно вытекает из другого.

Глава 16

Я все еще лежу на кушетке, не двигаясь, закрыв глаза, и держу в руке рассказ сестры. Фрэнни не всегда была полной и робкой, хотя именно такой я ее помню: перед гибелью брата она выглядела игривой, дерзкой, и отец называл ее сорванцом. Все это изменилось после смерти родителей, после смерти Билли.

Услышав, что в комнату входит М., я открываю глаза. У меня пропало желание наорать на него из-за насильственной мумификации. Это событие кажется давно прошедшим и слегка нереальным. Он садится в стоящее рядом кресло, положив ногу на ногу. Некоторое время мы оба молчим. Меня успокаивает его присутствие, которое совсем недавно казалось мне таким угрожающим, успокаивает даже вид его мягких тренировочных брюк и свитера.

— Сначала я не мог понять, почему Фрэнни оставалась со мной, — наконец тихо говорит М., — несмотря на все, что я делал с ней, несмотря на бичевания, боль, унижения, которые ее определенно не радовали. Должно быть, все дело в любви, говорил я себе, даже наверняка так. — Он кивает в сторону листков с рассказом. — Потом, прочитав это, я изменил свое мнение. Как вы думаете, неужели она все еще зарабатывала очки, стараясь искупить смерть Билли? Похоже на то, хотя я сомневаюсь, что она сама это понимала. Вероятно, Фрэнни думала, что поступает так ради любви. Вскоре после этого я порвал с ней. Как видите, Нора, даже мне свойственно сострадание. Когда я осознал всю глубину ее проблем, привлекательность вашей сестры как объекта для получения удовольствий сильно снизилась. Используя ее исключительно для собственного развлечения, я испытывал некоторое чувство вины.

Я молчу, чувствуя себя очень уставшей. Из окна слабо дует ветерок. Наверное, уже очень поздно.

— Это действительно правда насчет того, как она пыталась спасти Билли и потом отрезала себе палец? Я помню, отец тогда звонил мне из Монтаны — он сообщил, что сестра случайно пострадала, когда пыталась разрезать бумагу.

— Именно это Фрэнни сказала вашим родителям. Они так и не узнали правду — ни насчет ее пальца, ни насчет Билли.

Я опускаю взгляд.

— Но вы-то знали. Вы могли бы объяснить ей, что здесь нет ее вины. Она была еще ребенком; ей не хватило бы сил, чтобы его спасти.

— Думаете, я не пытался? — мягко говорит М. — Конечно, я объяснял ей, что она не виновата, но Фрэнни ничего не хо тела слушать. Ее чувство вины было слишком сильным. Она упрекала себя даже за смерть ваших родителей.

Я смотрю на него непонимающим взглядом.

— Если бы Билли не умер, они не уехали бы в Монтану и не погибли бы там в автомобильной катастрофе.

Я молчу, думая о тех алогичных мыслительных процессах, которые происходили в сознании Фрэнни. Если бы я знала правду, то, возможно, смогла бы ей помочь, по крайней мере попыталась бы. Но она все рассказала М., а не мне, своей сестре.

— Почему она не поделилась со мной? — вслух говорю я, однако М. не отвечает. Мы оба знаем ответ на этот вопрос.

— Сядьте. — Он поворачивается ко мне. Когда я приподнимаюсь, М. заключает меня в свои объятия. Моя голова лежит у него на груди, и я чувствую теплоту и мягкость его свитера. Его сегодняшняя демонстрация не убеждает меня в том, что М. не убийца, но я не боюсь его. По крайней мере не боюсь сейчас. Я просто хочу, чтобы кто-нибудь меня обнимал.