Цезарь (др. перевод), стр. 32

Клодий был избран трибуном к концу 695 года. Консулами были Пизон и Габиний. Клодий начал с того, что попытался перетянуть их на свою сторону, помогая Пизону получить Македонию, а Габинию — Сирию.

Поэтому Цицерон мог искать поддержки только у Красса, Помпея и Цезаря. С Крассом все было ясно: он ненавидел Цицерона, который постоянно над ним смеялся, обзывая Лысым, Миллионером, Плешивым или Богатеем. Помпея же называл Пятидесятилетним влюбленным, тот, действительно, был полностью под влиянием чар своей молодой супруги Юлии.

Цезарь проявлял по отношению к Цицерону вполне искренние дружеские чувства еще со времени заговора Каталины и слишком ценил за ораторский талант, чтобы отказаться защищать его, к тому же Цезарь помнил, что некогда Цицерон защитил его.

Как мы помним, Цезарь предложил Цицерону должность легата в своей армии. Цицерон уже почти согласился.

Чувствуя, что враг ускользает, Клодий бросился к Помпею.

— Почему Цицерон хочет уехать из Рима? — спросил он. — Неужели думает, что у меня на него зуб? Ничего подобного! Может, я и имею что-то против Теренции, его жены, но против него… Клянусь всеми богами! Ни злобы, ни обиды!

Помпей передал эти слова Цицерону, добавив, что и лично сам гарантирует ему защиту. Цицерон почувствовал, что спасен, и тут же поблагодарил Цезаря за предложение. Цезарь лишь удивленно пожал плечами.

И вот однажды утром Клодий обвинил Цицерона. Все помнили, что тот без суда отправил на смерть Лентула и Цетегу.

Обвиненный Клодием Цицерон не посмел обратиться к Цезарю, который предупреждал его. Он побежал к Помпею, много раз твердившему, что ему нечего опасаться. Помпей же наслаждался в это время прелестями медового месяца на своей вилле на Альбанской горе [269].

Ему доложили о прибытии Цицерона.

Помпею было вовсе не с руки встречаться сейчас с Цицероном, а потому он сбежал через потайную калитку, пришлось показать Цицерону весь дом, чтобы убедить, что Помпея там нет.

Он понял, что проиграл. Вернулся в Рим, надел траур, начал отращивать бороду и длинные волосы, потом принялся бродить по городу, уговаривая народ.

В свою очередь, Клодий в сопровождении друзей появлялся там, где находился Цицерон, и прогонял его, издеваясь над ним за то, что надел траур, а друзья забрасывали несчастного камнями и грязью.

Несмотря на все это, всадники остались верны бывшему своему предводителю — все их сословие тоже надело траурные одежды, более пятнадцати тысяч молодых людей с растрепанными волосами сопровождали Цицерона, взывая к народу.

Сенат пошел еще дальше: объявил политический траур и приказал всем гражданам надеть черное.

Но Клодий окружил Сенат своими людьми.

Тогда сенаторы бросились к выходу, срывая с себя тоги и отчаянно крича; к несчастью, эти разорванные тоги не произвели должного впечатления на народ.

С этого момента схватка стала неизбежной.

— Оставайся! — говорил Цицерону Лукулл, — и я гарантирую победу!

— Беги! — говорил ему Катон. — И народ, по горло сытый тупостью и жестокостью Клодия, вскоре начнет о тебе сожалеть.

Цицерон предпочел совет Катона. Он все же обладал гражданским мужеством, не обладая мужеством военного.

Он взял из дома статую Минервы, которой особенно дорожил, и поднялся на Капитолийский холм, где установил ее со следующей надписью:

«Тебе, Минерва, хранительница римской общины».

Затем около полуночи вышел из Рима и пересек Луканию пешком в сопровождении своих друзей.

На основании переписки можно проследить весь его путь: 3 и 8 апреля он пишет Аттику из Лукании; затем 12 — тоже ему по дороге в Брундизий; 18 того же месяца — ему же из Тарента; 30 — своей жене и дочери из Брундизия и наконец 29 мая — Аттику из Тесалоник.

Узнав о его побеге, Клодий тотчас же добивается принятия закона против Цицерона, а также декрета о его ссылке, затем публикует указ, запрещающий всем гражданам на расстоянии пятисот миль от Италии делиться с ним водой и огнем и предоставлять ему убежище.

Прошло всего тринадцать лет с того дня, когда Цицерон со злостью писал: «Оружие отступает перед тогой, лавры побед — перед словесной доблестью».

И все же победитель Катилины не проклял богов за изгнание, самым главным его несчастьем будет не ссылка, самым страшным врагом — вовсе не Клодий!

XXVII

Во время всех этих событий Цезарь держался в стороне, не выступал открыто ни против Клодия, ни против Цицерона — пусть все идет своим чередом.

Озирая Рим, он видел разграбленный город, жуткую анархию, народ, не знавший, на чью сторону стать.

Помпей был человеком славы, он скорее выражал интересы аристократии, нежели народа. Катон был человеком безупречной репутации, но им больше восхищались, нежели любили. Красс был богат, но ему больше завидовали, нежели почитали. Клодий был отважен, но в нем было больше блеска, нежели надежности. Цицерон к тому времени совсем увял, Бибул поистаскался, Лукулл — тоже, Катула не было в живых.

Что же касается государственных структур, то с ними дела обстояли еще хуже. Оправдав Клодия, Сенат потерял в народе авторитет; с тех пор как сбежал Цицерон, всадники были обесчещены.

Цезарь понял, что пришло время покинуть Рим.

Каких противников он оставлял там? Красса, Помпея и Клодия.

Катон был человеком известным, шумным, популярным, но не серьезным противником.

Красс требовал начать войну против парфян. И едва не добился этого. В свои шестьдесят лет от должен был отправиться в далекую экспедицию, в дикие места, к диким народам и, по всей вероятности, мог оттуда не вернуться. Помпею исполнилось сорок восемь, у него была молодая жена и непомерные аппетиты. Он схлестнулся с Клодием, и тот начал оскорблять его публично.

Клодий положил глаз на красивый дом Цицерона, о котором язвительно отзывался в Сенате, говоря, что он обошелся хозяину в три с половиной миллиона сестерциев. Он же заполучил дом бесплатно, потратив, правда, определенное количество сил и энергии, чтобы захватить его.

— Построю великолепный портик в Каринах [270], — сказал Клодий. — Пусть он будет парой к тому, что стоит у меня на Палатинском холме.

Его портик на Палатинском холме был прежде домом Цицерона, портик же в Каринах станет домом Помпея.

Клодию исполнилось тридцать. Репутация его хромала, разума у него было намного меньше, чем у Каталины. И неизбежно Помпей должен был подмять его под себя. Но не окончательно уничтожить, ибо тогда Помпей растерял бы остатки своей репутации. Ну а если бы Клодии одолел Помпея… Что ж, Клодий не представлял для Цезаря серьезной опасности.

Однако Цезарь понимал, что должен сотворить нечто славное, чтобы укрепить свое положение. Он оценивал себя трезво: уже перевалило за сорок, он был «вульгарным» демократом и не мог сравниться по храбрости с Каталиной, по военной доблести — с Помпеем и даже с Лукуллом.

Великое его преимущество состояло в том, что он сумел в тридцать лет залезть в долги на пятьдесят миллионов, но после того как расквитался с ними, преимущество это исчезло.

Правда и то, что после Клодия он снискал себе славу самого большого распутника в Риме. Но разве мы не говорили, что Цезарь предпочитал быть первым на деревне, нежели вторым в столице мира? Его последние политические интриги не возымели особого успеха, от отстал от Клодия.

В день, когда Помпей, опьяненный первой брачной ночью, предложил Цезарю стать правителем Заальпийской Галлии и Иллирии [271] и командовать четырьмя легионами, в народе появилась серьезная оппозиция этому декрету. Во главе оппозиции встал Катон.

Цезарь захотел хоть немного пригасить это сопротивление. Он приказал арестовать Катона и заточить его в темницу. Но этот грубый поступок не имел особого успеха, и Цезарю пришлось отдать приказ одному из трибунов вырвать Катона из рук ликторов.