Цезарь (др. перевод), стр. 25

И все потому, что эти магистраты были провинциалами, точнее чужаками, а человек, сидящий на багаже, римским гражданином.

Сейчас я расскажу, как встречали в провинции простого вольноотпущенника. Эту анекдотичную историю знают все. Припоминается также случай с Цицероном, когда он, возвращаясь из Сицилии, думал, что в Риме только о том и говорят, что о его приезде.

Так вот, прибыв в Сирию, как обычно, пешком, в кругу своих друзей и даже слуг, которые путешествовали верхом, Катон приближался уже к Антиохии [246], как вдруг увидел множество людей, рассевшихся вдоль дороги: с одной стороны юноши в длинных белых тогах, с другой — мальчики, пышно разодетые. Впереди стояли мужчины во всем белом, на головах красовались венки.

Катон ни на секунду не усомнился, что эта встреча организована в его честь, так как в Антиохии знали о его прибытии заранее. Он остановился, попросил своих друзей и слуг спешиться и укорил повара и пекаря, которые, по его мнению, проболтались о его прибытии. Решив отказаться от почестей, он приготовился произнести перед ними целую речь на тему, что никак не заслужил такого уважения и почестей. Но тут мужчина в венке, державший в руке жезл, отделился от остальных и направился к Катону, словно собирался встретить его торжественной приветственной речью. Однако всего лишь спросил:

— Скажи нам, добрый человек, ты случайно не встретил по дороге самого Деметрия? И если да, не скажешь ли, как далеко он еще от нас?

— А кто такой этот Деметрий? — осведомился немало обескураженный Катон.

— Как?! — воскликнул человек с жезлом. — Ты не знаешь, кто такой Деметрий?

— Нет, клянусь Юпитером! — ответил Катон.

— Так это же вольноотпущенник Помпея Великого!

Катон опустил голову и молча двинулся дальше, депутация Антиохии пренебрегла им. Он, видите ли, не знал Деметрия!

Но его ожидала весть, куда худшая. Катон находился в Тесалониках, когда узнал, что брат его, Цепион, заболел во Фракии, в городе Энос. Катон помчался в порт; напомним, что он больше всех на свете любил своего брата.

Море было бурным, и в порту не нашлось судна, которое бы осмелилось бросить вызов стихии. В сопровождении двух друзей и трех рабов Катон все же нашел какое-то торговое судно, и счастье улыбнулось ему: они едва не утонули, не один, а целых двадцать раз корабль был готов пойти на дно, но все же уцелел и прибыл в порт Энос. Оказалось, что брат уже умер.

Узнав эту грустную новость и увидев безжизненное тело брата, философ исчез, уступив место просто любящему и совершенно растерявшемуся от горя человеку. Он бросился к безжизненному телу и приник к нему, чувствуя, как сердце сжимается от невыносимой боли.

«Но это еще не все, — пишет Плутарх, словно настоящая боль ждала Катона впереди. — Он потратил огромную сумму на похороны своего брата, сложил все его носильные вещи из дорогих тканей и сжег их на центральной площади города Энос, сжег на костре, а затем воздвиг на этом месте мраморный памятник своему брату, обошедшийся ему в восемь талантов».

Правда, Цезарь заметил и другое: после сожжения Катон просеял через сито весь пепел, чтобы собрать расплавившиеся в огне драгоценные металлы, украшавшие ткани, впрочем, известно, как Цезарь не любил Катона. К тому же у Цезаря был крайне ядовитый язык.

Зато Помпей возместил сполна маленькую неприятность, возникшую у Катона при входе в Антиохию, где у него спрашивали о Деметрии. Помпей находился в Эфесе, когда ему сообщили о прибытии Катона. Едва увидев его, Помпей поднялся из кресла и пошел навстречу, словно перед ним была самая важная персона. Затем обнял его, взял под руку и наговорил массу лестных слов, которые затем повторил много раз, уже после того как Катон удалился.

Правда и то, что когда Катон объявил о своем отъезде, Помпей, как правило, настойчиво пытавшийся удержать гостей из центра, на сей раз не произнес ни слова, чтобы заставить гостя изменить свои намерения. «Напротив, — добавляет Плутарх, — он обрадовался уходу его».

Бедный Катон… Вернувшись в Рим, он выдвигает свою кандидатуру на должность квестора и выигрывает выборы.

Квестор должен был проверять, как тратились государственные деньги, а также следить, не прилипла ли какая их толика к рукам тех, кто ими распоряжался.

Однако произошло следующее. Вновь избранные квесторы не имели ни малейшего представления о том, чем должны заниматься; чтобы набраться опыта, они обращались к более низким по рангу служащим, которые, практически не меняясь, имели огромный опыт и были заинтересованы в том, чтобы ничего не изменялось. Так что кражи из казны благополучно продолжались.

Но вот явился Катон, и их благоденствию пришел конец. Он не приступал к исполнению обязанностей до тех пор, пока не изучил досконально все дела, а также все функции и порядок работы квесторов. И когда он включился в работу, все тут же поняли — этот человек свое дело знает.

Все служащие дружно, как один, объединились против Катона, однако тот быстро лишил должности первого же, кого уличил в мошенничестве при разделе какого-то наследства, другого, изъявшего из документов завещание, немедленно отдал под суд. Этот человек оказался другом Катула, который славился честностью и порядочностью. Катул вступился за друга перед Катоном. Катон стоял на своем.

Но тот продолжал настаивать, тогда Катон рассерженно воскликнул:

— Уйди сам с глаз моих, иначе заставлю ликторов прогнать тебя!

Катул ретировался.

Но коррупция так глубоко укоренилась во всех слоях общества, что Катул продолжал и далее защищать своего подопечного, однако, видя, что тот может проиграть из-за одного недостающего голоса, отправил лектику за Марием Руллой, коллегой Катона, который не смог явиться по случаю болезни. Голос Мария Руллы спас обвиняемого.

После этого Катон не захотел более пользоваться услугами этого писаря и перестал выплачивать ему жалованье.

Такие примеры строгости и требовательности поубавили амбиции у нарушителей закона — они почувствовали тяжесть руки правосудия и стали куда законопослушней и исполнительней.

XX

С тех пор все государственные финансовые дела перестали быть секретом, Катону удалось вернуть в казну все долги, а также выплатить долги, имеющиеся у Республики.

Произошло невероятное и удивительное для всех событие, так как римляне уже давно привыкли к тому, что спекулянты водят их за нос, и решили, что могут вообще не платить налоги или не возвращать деньги в казну. Другая же часть населения, давно потерявшая надежду получить от государства хотя бы половину причитавшихся им сумм, вдруг убедилась, что государство свое слово держит.

Все эти позитивные изменения произошли благодаря Катону, и народ видел в нем единственного честного человека во всем Риме, испытывая к Катону огромное уважение.

Но это еще не все.

Остались убийцы Суллы.

После пятнадцати-двадцати лет безнаказанности эти убийцы возомнили, что опасность миновала, и спокойно радовались сколоченному на крови и насилии состоянию, поскольку за каждую голову казненного давалось по двенадцать тысяч драхм, что составляло около ста тысяч франков. Все тыкали в них пальцами, но никто не осмеливался их тронуть.

Катон вызвал убийц одного за другим в трибунал, как владельцев общественных денег, и заставил подонков все эти деньги вернуть.

Затем грянул заговор Катилины.

Мы уже говорили, какую роль сыграл в нем каждый из наших главных действующих лиц.

Речь Катона сохранилась у Саллюстия, сохранилась, благодаря стенографисту Цицерона. Отметим вскользь, что стенография была изобретена Цицероном и что его секретарь Туллий Тито был первым, кто придумал правила и систематизацию этой записи.

После выступления Катона Цицерон осмелился просить смертной казни для заговорщиков Катилины; Цезарь же, испугавшись, что, являясь их защитником, тоже может быть записан в заговорщики, быстро вышел на улицу и укрылся под защитой народа. Правда, при выходе его чуть не убили всадники и друзья Цицерона.