Колючий подарок, стр. 23
Отсюда, из темноты, Юрка видел яркие звёзды на небе, фигуру Павлика, освещённого луной.
Павлик стал тоже спускаться.
— Тише! Осторожней! — предупредил его Юрка и даже помог ему стать на пол. — Ну? Зажигаю спичку. — Он чиркнул спичкой.
Взорам ребят предстали полуразрушенные кирпичные своды, выложенный каменными плитами пол и впереди бочка с чем-то белым и груда новых кирпичей.
Ребята переглянулись.
— Ну, Юрка, кажется, здесь будут ремонтировать, — разочарованно сказал Павлик. — Ничего особенного… Всё?
— Всё. Склад, видно, будет…
Они вылезли наружу и молча пошли домой. Уже возле своего села Павлик, что-то вспомнив, сказал:
— Верно, там была церковь… Крестик в кружочке означает церковь. Остался от неё подвал, и подвал хотят ремонтировать. Склад будет, ясно.
Зима…
Дымки? из труб, запах блинов, звон льда на речке, где катаются ребятишки, иней на берёзах, накатанная, блестящая от полозьев дорога…
Аршинный слой снега на полях. Но целый день стучит в кузнице Артём, и целый день возят к нему бороны, плуги, сеялки. Странно смотреть, как по снегу тащится за трактором поезд из телег. Ремонт! То и дело ходит председатель колхоза в амбары, где хранится посевной фонд: как там зерно? Сам пускает в четырёхугольный вырез в двери чёрную кошку. Сверху зерно не тронуто, сухое, а что, если снизу его жрут мыши?
В клубе Мария Иванова делится своими впечатлениями от поездки в Чехословакию. В клубе тепло, все раздеты, и зал пестрит нарядами девушек и парней.
Юрка, который сидел рядом с Павликом, слушал рассказ Маши, быть может, внимательней всех. «Послали за границу! А! За что? За урожай…» Ведь он, Юрка, видел, как Маша со своими девчатами вывозила удобрения в поле, когда ещё никто не решался этого делать. Помнит, какие книжки стоят у неё в комнате на полке, — в переплётах, с мудрёными названиями. Тогда они показались ему скучными… Юрка стал думать о том, что когда вырастет, то поедет за границу: в Чехословакию… Индию… Германию… Ему тоже хочется посмотреть, как живут люди за границей; пусть и его поуважают там за то, что он советский.
Впрочем, зачем ждать? Долго и совсем неинтересно. Берут же в делегации разных людей — артистов, героев, ну и его пусть возьмут как пионера. Надо же пионера показать. Он бы всем ребятам за границей подарил по звёздочке, оставил бы им свои подписи с закорючками, рассказал бы обо всём, о чём только захотели бы узнать. Нашёл бы там друзей, стал бы переписываться с ними: он письмо — ему письмо, он фотографию — ему фотографию, он газету — ему газету… Только вот как читать и разговаривать? Ну, как-нибудь бы устроился…
— Паш, — толкает он друга, — ты в какую бы страну поехал?
— В Африку, — тихо отвечает Павлик.
— Почему в Африку?
Павлик молчит, слушает.
— Паш, а Паш! — настойчиво шепчет Юрка. — Почему?
— Не знаю… Знаешь, Юр, наверное, потому, что там ещё есть белые пятна и крокодилы… И, наверное, в Австралии и в Америке Южной есть, — отвечает Павлик. — Смотри-ка, три «А»! — добавляет он и сам удивляется: — Три «А».
— Что «три „А“»? Паш, что «три „А“»? — шепчет Юрка. — А-а! Верно: все с буквы «А» начинаются. Паш, вдвоём — и больше никого? Паш, вдвоём — и больше никого? — добивается согласия Юрка.
— Слушай, — шепчет Павлик.
Юрка слушает, всё ещё думая о своём — о трёх «А», крокодилах и белых пятнах на географической карте. Потом он вздыхает: сидит-то в клубе на скамье. Маша рассказывает, как она с девчатами ещё зимой проверяла семена на всхожесть, рассказывает, как будут девчата учиться и что делать…
— Паш, — спрашивает Юрка, — а мы можем проверить?
— А чего там… Простое дело… Да слушай ты!
Юрка слушает. Иногда он что-то прикидывает в уме и на мгновение задумывается. Иногда, забывшись, хочет обратиться к Павлику, но, вспомнив, что нехорошо всё время отвлекать товарища, сдерживается.
Простые вещи делать тоже очень трудно. Не так легко зимой, в стужу, найти для семян подходящую землю, просеять её, сколотить ящики. Посадить семена просто. Взять сто зёрен и посеять. Прорастут восемьдесят — значит, всхожесть восемьдесят процентов, прорастут девяносто — девяносто. Место хранения не одно. И каждое нужно проверить, определить процент всхожести. А для верности выводов о всхожести семян нужно не один ящик посеять, а несколько. И по ним вывести средний процент для этого зерна.
За двором Павлик, Юрка и Лёня Ёлкин разгребают снег, долбят землю. Кусочек за кусочком летит в решето, а когда набирается решето, Юрка несёт его в дом, ссыпает в ящик. На это уходит чуть ли не полдня.
Потом все трое катаются на санках. Когда смеркается, ребята пьют чай, разговаривают.
К ночи земля оттаяла. Юрка стоит перед ящиком и руками мнёт влажную, ещё холодную землю. В его пальцах с набитыми мозолями перекатываются песчинки, мелкие камешки, рассыпается труха сгнившего дерева. Хороша почва! Навозцу ещё сюда…
Лопаточкой он перекладывает землю, возится, как возилась Маша Иванова с землёй, с навозом.
Каникулы кончились. И хотя совсем не так думал провести их Юрка, они не показались ему скучными.
Колючий подарок
Десятилетний Кузьма и его отец Василий Иванович воскресенье проводили за городом. Мальчик был назван таким теперь уже редким именем в честь дяди, брата матери, который считался самым дорогим и близким родственником, очень добрым человеком, щедро помогавшим семье.
Кузьма и Василий Иванович купались, искали грибы, собирали малину, и отец, восхищаясь, всё время говорил:
— Воздух, а? Коля (так обычно называли Кузьму), ты чувствуешь? А? Какой воздух?
Кузьма не чувствовал никакой особенности воздуха, но подтверждал:
— Ага…
— Какая красота! — восхищался отец, смотря на лужок, где росли могучие берёзы. — Какая красота! Коля, ты чувствуешь?
И Кузьма отвечал:
— Ага…
Но думал он совсем о другом.
В корзинке в одной стороне у него громоздились грибы, в другой — завёрнутый в платок лежал маленький ёжик. Ёжика Кузьма поймал уже давно, сразу же, как только начали искать грибы, и, ничего не сказав отцу, спрятал зверька в корзинку. А чтобы отец не увидел ёжика, завернул его в платок, а рядом клал грибы.
Дома у Кузьмы уже был большой аквариум с золотыми рыбками, жила черепашка, которую называли Тах-Тах, кот Фунтик. Расширять «зоопарк», как именовал отец это хозяйство, было уже невозможно: четверо — отец, мать, Кузьма, бабушка — жили в двух небольших комнатах. Но Кузьма думал подарить ёжика своему товарищу Алику или — что вряд ли могло получиться — упросить управдома, который жил на той же площадке, поместить ёжика у себя. А он, Кузьма, два раза в день ходил бы к нему — в гости, покормить, убрать и так далее.
Говорить об этом отцу было бесполезно: не разрешит.
«А вот дядя Кузьма разрешил бы… — думал Кузьма-младший. — Дядя Кузьма как-нибудь всё уладил бы…»
Часов в семь отец и сын собрались домой. К тому времени у Кузьмы была полная корзина грибов, так что ёжик теперь лежал на боровиках и подосиновиках, сверху прикрытый лёгкими сыроежками и на всякий случай лопухом.
В вагоне электрички, куда потом битком набились грибники, гости, возвращавшиеся домой от друзей, Василий Иванович и Кузьма успели занять места на одной скамейке. Василий Иванович развернул газету, прочёл статью, и его вдруг стало клонить ко сну. Когда он задремал, Кузьма облегчённо вздохнул. Теперь отца можно было опасаться только в метро и в первые минуты дома, пока он, Кузьма, не отдаст ёжика Алику или управдому.
«Но что будет дома? — тревожился Кузьма. — Когда я успею сбегать к Алику… Может быть, лучше всего зайти по дороге?.. Лучше всего — по пути… А если Алика не будет — всё равно оставлю у него…»