Колючий подарок, стр. 2
Но однажды Стёпа действительно оказался в её руках.
Наташа вернулась из школы, бросила портфель на диван и услышала, как в коридоре тётя Вера звала:
— Стёпа! Стёпа! Где ты?
Ответа не было.
— Стёпа! — слышала Наташа голос тёти Веры, искавшей Стёпу уже по всем комнатам.
Стёпа не отзывался.
Наташа вышла в коридор. Тётя Вера снова была здесь. Она заглянула в ванную, на кухню — Стёпы не было.
— Пиджак-то… — спохватилась тётя Вера и подошла к вешалке.
Пиджак Стёпы висел на месте. Это ещё больше испугало её. Где он мог быть зимой, не в квартире, без пиджака?
— Наташенька, не видела Стёпу? — спросила тётя Вера.
— Нет, тётя Вера, не видела.
— Клавдия Петровна, — обратилась тётя Вера к Наташиной бабушке, — вы его не видели, не знаете, куда он пошёл?
— Да вот только сейчас здесь бегал, вот только что, как Наташе прийти… — в недоумении сказала бабушка. — Ну иди, Наташа, иди, суп остынет… Не знаю, куда он мог деться… Под кроватями, под тахтой искали, Вера Павловна? Ведь они такие, у меня дочка раз полчаса под кроватью сидела, пряталась…
Тётя Вера бросилась искать Стёпу под кроватями и тахтой. Но его и там не было. Не было его и на площадке.
— Вот ваш Стёпа, — сказала Наташа, вылавливая из супа картошку. — За весь мой век никто меня не искал, нигде я не пропадала.
— Молчи! — прикрикнула на неё бабушка, подавая оладьи. — Может быть, не дай бог, с ним случилось что. Говорунья! Посмотреть на площадке ещё раз…
Бабушка вышла на площадку — Стёпы там не было. Вера Павловна выбежала во двор. Ребятишки лениво катались на салазках, выковыривали из-под снега кирпичи, недавно сброшенные с автомашины. Стёпы и на дворе не было…
Наташа доела компот, усиленно звякая ложкой о стакан, зная, что если бабушка и сделает замечание, то она, Наташа, легко ответит ей. Но озабоченная и встревоженная бабушка ничего не сказала Наташе, и та, вставая со стула, тихо проговорила вместе с громким «спасибо»:
— Вот ваш Стёпа.
— Наташа! — строго сказала бабушка.
— А я ничего, — ответила Наташа. Она облизала губы и вышла на площадку. «Где же всё-таки этот Стёпа?»
Рассеянно глядя на поднимавшийся с тихим сухим треском лифт, Наташа заметила в нём светло-русую голову, выглядывавшую из-за чьих-то пальто. «Стёпа!»
Стремглав бросилась она наверх, желая скорее проверить себя. Наташа была уже на площадке пятого этажа, когда лифт спускался вниз. В кабине был Стёпа. Один.
«Вот ты где! — подумала Наташа и побежала вниз, перепрыгивая через одну-две ступеньки. — Вот ты где!»
В лифт входили люди, поэтому Наташа застала его, но войти в него не успела. На её глазах захлопнулась дверца, и кабина поплыла вверх. Наташа сложила на груди руки, как это делала бабушка, когда заставала Наташу за неподобающим для неё занятием. Бабушка в таких случаях молча на неё смотрела, всем видом как бы желая сказать: «Хороша, нечего сказать! Посмотрю я, что ты сейчас будешь делать!»
Наташа дождалась, когда лифт снова опустится, и, едва он, останавливаясь, мягко подпрыгнул на тросе, вошла в кабину.
— Катаешься? — спросила Наташа Стёпу.
— Ага, — спокойно ответил Стёпа.
У Наташи зачесались руки.
— Во-первых, — запинаясь от нетерпения, быстро заговорила она, — во-первых, «ага» не говорят, а говорят «да», а во-вторых, в доме с ног сбились, тебя ищут. Тётя Вера к управдому звонит.
Стёпа покраснел и полуоткрыл рот. Действительно, он сделал что-то не так…
— А-а, — с укором сказала Наташа. Она метнулась на лестницу, потом вернулась в лифт — так будет быстрее! — и нажала кнопку своего этажа. Ей не терпелось сообщить новость, упиться своим торжеством. Стёпа был у неё в руках. Сейчас она, едва остановится лифт, выскочит из него и вбежит в коридор.
«Стёпа на лифте катается», — оповестит она на всю квартиру.
Это будет значить: вот ваш хвалёный, образцовый, непогрешимый Стёпа, которого бабушка всё время ставит ей в пример. Вот! Вот! Вот!
Лифт остановился, Наташа выбежала на площадку, но Стёпа остался в лифте. Он был расстроен, стоял и хмуро смотрел в пол. Ему было досадно, что так нескладно всё получилось…
— Нельзя кататься на лифте? Ага? — спросил он Наташу.
— Подниматься можно, а катаются на троллейбусе или метро, — сухо ответила Наташа. — Выходи, выходи, может быть, кому лифт нужен.
Стёпа вышел. Наташа захлопнула дверцу.
— На лодке ещё можно кататься, — сказал он.
— А ты катался на лодке? — спросила Наташа.
— Ну а как же? — удивился Стёпа. — Весной у нас в школу иной раз по дороге не дойдёшь, на лодке добираюсь.
— В школу на лодке? — изумилась Наташа и засмеялась. — Вот это здoрово! А я вообще на лодке не каталась. А хорошо на лодке?
— Хорошо, — ответил Стёпа и добавил: — Когда днище не худое…
— А что такое днище?
— Днище… Ну, днище… Дно.
— А-а, — поняла Наташа. — Дно… А ты катался на худой лодке?
— Маленько пришлось…
— Почему «маленько»?
— Тонуть стала, — просто ответил Стёпа.
— Как — тонуть? — с испугом спросила Наташа. — Просто-таки тонуть? С тобой?
— Ну, а как же? Со мной.
— Это ж можно было помереть совсем!
— Можно, но вот не помер, но болел. Я за корягу схватился…
— А что такое коряга? А на какой реке это было? Чем ты болел?
— На Ангаре, однако… А коряга…
Но Стёпа не успел ответить. Дверь открылась, в проёме стояли тётя Вера и бабушка.
Пока растерявшиеся от неожиданности взрослые приходили в себя, Наташа взяла Стёпу за руку и мягко сказала, переступая порог:
— Он на лифте катался… Мы вместе катались… Там, где он живёт, нет ведь таких высоких домов… Там маленькие дома…
— Стёпа! — только теперь выкрикнула тётя Вера, хватаясь за сердце. Она увела его к себе и, посадив на колени, обняла. — Боже мой… Что могло быть! Наташенька, спасибо тебе, родная…
Наташа стояла рядом с бабушкой и молча кивала головой, давая знать, что принимает благодарность.
Когда все успокоились, Стёпа достал из шкафа мешочек с кедровыми орехами и подошёл к Наташе.
— Вот, привезли маленько… — сказал он, смущаясь. — Сам собирал, однако… Бери.
— Спасибо, Стёпа, — ответила Наташа и увела его к себе, чтобы послушать, как он тонул в реке Ангаре.
Рубашка в полосочку
Павел Григорьевич Кузьмин возвращается с прогулки, вешает шляпу, поправляет её и, сев за стол, зовёт:
— Игорёк!
Его внук Игорь, который смотрел в соседней комнате телевизор, входит и жмурится от яркого света.
— Что показывают, Игорёк? — спрашивает Павел Григорьевич, откашливаясь.
— «Танцующий пират», дедушка.
— «Танцующий»… Хочешь посмотреть танцующего или можешь мне помочь?
— Могу… — нетвёрдо говорит внук.
— Ну хорошо, иди смотри, а когда кончишь — займёмся. Бумагу только приготовь.
Через полчаса Игорёк освобождается. Когда он входит в столовую, дедушка уже сидит за столом и перебирает пожелтевшие от времени, истёртые на сгибах листки, кое-где подклеенные папиросной бумагой.
— Пиши, — говорит Павел Григорьевич, — только без помарок и поаккуратней.
— А ты, дедушка? — спрашивает Игорёк, которому совсем не хочется заниматься писаниной.
— Руки дрожат…
Дедушке идёт восьмой десяток. У него давно дрожат руки, и ходит он мелкими шажками, но, видно, теперь ему стало ещё хуже. Жалко дедушку…
Родители любят Игорька, но как-то получается так, что они часто забывают о нём. Дедушка всегда помнит…
— Таня, — обращался Павел Григорьевич к матери Игорька, своей дочери, — ботинки у Игоря того… Чинить надо.
— Уже?! Просто не напасёшься! Пусть поносит жёлтые, а эти Ксюша снесёт в ремонт… Ксюша! Ксюша!