Скиф, стр. 31

Быстро при помощи прислужников жрец снял шкуру с туши, разделил ее на части и рассеченные куски разложил на стоявших около жертвенника столах. Затем он предложил Адриану подойти и показал ему внутренности, дававшие благоприятные знамения: печень была гладкая, хорошо окрашенная, с сильно выступающими мочками. Они посмотрели также желчь, исследовали селезенку, легкие и сердце: по утверждению опытных гадателей, при особенно дурных предзнаменованиях оно иногда отсутствует у животных.

Адриан снова вернулся на свое место, а жрец посыпал куски мяса ладаном, полил вином и сделал то же самое с внутренностями, сложенными в корзины; затем на пылающий жертвенник был принесен пирог, испеченный из сыра, пшеничной муки, масла и меда.

Вознося моление Афродите, Эксандр обнес вокруг жертвенника корзину с внутренностями и положил их на огонь; отдельные куски мяса, обернутые в жир, и часть спины, заключавшая в себе хребет вместе с хвостом, были помещены туда же и еще раз политы вином, посыпаны ладаном и другими благовониями.

Дым поднялся высоким столбом и расплылся вверху; поддерживаемое трезубцами мясо затрещало на огне, обугливаясь и разбрасывая искры. Обходя жертвенник, останавливаясь перед статуей богини, жрец торжественным речитативом произносил молитвы, повторяемые стройным многоголосым хором.

Наконец мясо сгорело. Оставшиеся на столах куски, наткнутые на вертелы, были поджарены, розданы и съедены присутствовавшими. Затем справа налево всех обнесли вином; жрец прочитал отпускные молитвы, и народ стал расходиться.

Принесенные Адрианом дары, в виде различных благовоний, нескольких бронзовых и серебряных чаш и цветных тканей, разместили в святилище. Служители начали приводить в порядок храм, подбирая рассыпанный ячмень и упавшие с жертвенника уголья и цветы.

X

Эксандр переоделся в обычное платье и вышел к разговаривавшим перед храмом римлянам, окруженным свитой клиентов.

— Не найдется ли у тебя времени отобедать у меня? — обратился он к Люцию. — Адриан тоже окажет мне эту честь.

Люций поблагодарил.

— У меня еще много дел на сегодня, но я с удовольствием выпью стакан вина и, если позволишь, посмотрю твою библиотеку. Я слышал — у тебя прекрасное собрание свитков.

— Посмотри. Моя библиотека не велика, но в ней, правда, есть хорошие экземпляры.

Они шли, разговаривая. Полушутя, Люций расспрашивал жреца о чудесах, совершенных богиней по молитвам верующих. Адриан вмешался в разговор, уверяя, что он сам был однажды свидетелем чуда, и обещал пожертвовать в храм золотой треножник, в случае если его желание будет исполнено Афродитой; он опять пришел в хорошее настроение и, самодовольно улыбаясь, слушал рассказы жреца.

Эксандр говорил о великих святилищах Эллады, элевзинских мистериях, Дидоне, таинствах Самофракии.

Люций не без удовольствия вспоминал о разных достопримечательностях, виденных им во время путешествия по Греции, — о волосах Медузы, хранившихся в Тегее, голове Орфея в Антиссе, в колеснице Пелопа — Флиунте.

Разговаривая, они вошли в дом жреца, где был приготовлен обед, состоявший, главным образом, из овощей: салата, мальвы, масличных ягод; на столе было также блюдо устриц, приготовленная под белым соусом черепаха и раки.

Продолжая начатый разговор, Эксандр перешел к горестной участи разоряемых варварами греческих колоний и указал мельком, что необходимость заставляет их обращаться за помощью к враждующему с Римом Понтийскому царству; для эллинской цивилизации было бы лучше, если бы защиту разоряемых городов взяли на себя римляне.

Люций улыбнулся холодно, сжав губы, отчего лицо его сразу приобрело квадратную форму, сделалось равнодушным и неподвижным. Он спросил, почему Городской Совет не обращался к Сенату с такой просьбой, потом задал несколько вопросов о состоянии городских финансов и количестве имеющихся, в распоряжении Херсонеса воинов.

Вопросы несколько смутили Эксандра, и он попробовал уклониться от прямого ответа.

Мысль о возможности римской помощи еще не обсуждалась в Булэ, но, вероятно, это пожелание, в конце концов, будет выдвинуто...

Люций отпил вина, пополоскал им рот и, закрыв глаза, похвалил букет прекрасного напитка.

— Ты начал рассказывать нам, достойный Эксандр, — продолжал он, — о святилищах Эллады. Но нам помешало что-то как раз в то время, когда ты говорил о дельфийском оракуле. Ты, вероятно, бывал там? Когда я проезжал через Дельфы, меня поразила какая-то заброшенность святилища.

— Теперь самый храм не пользуется большим уважением, — печально качнул головой Эксандр, — но прежде он был в чрезвычайном почете, как об этом можно судить по сокровищницам, сооруженным там народами и правителями; в них хранились посвященные богу драгоценности и произведения лучших художников. Достаточно вспомнить также знаменитые пифийские игры и множество известных изречений дельфийского оракула.

Ты обратил внимание на самый храм оракула? Он представляет собой довольно глубокую пещеру с незначительным отверстием, откуда поднимаются пары, приводящие в восторженное состояние.

Я присутствовал при прорицании и стоял у самого треножника, воздвигнутого над расселиной. Пифия вошла и села на него. Она вдыхала пары и постепенно приходила в священное исступление. Потом она начала изрекать предсказания в стихотворной форме. Эти прорицания обрабатываются затем жрецами и поэтами, служащими в храме, так, чтобы их размер был совершенным...

Дельфийский храм называли раньше пупом земли и считали, что он лежит в центре всех обитаемых областей. К этому добавляли миф, рассказанный Пиндаром, будто бы именно здесь встретились орлы, выпущенные Зевсом, один с запада, другой с востока; впрочем, некоторые вместо орлов говорят о воронах. Действительно, в храме и теперь показывают пуп, перевязанный лентами и украшенный изображениями из мифа об орлах Зевса [67].

— Да, — задумчиво сказал Люций. — Дельфы перестали быть пупом земли. Теперь есть новый центр — Рим. Наши орлы разлетаются оттуда по всему миру.

— А золото со всего мира стекается в Рим, — добавил Адриан.

— Не знаю, очень ли это Хорошо для вас, — сказал Эксандр. — Золото — залог развития государства, но и основа его гибели. Как только высшие классы начинают богатеть, они становятся враждебными народу, заботятся только о своих выгодах и перестают думать о государстве.

Мне кажется, что Платон был совершенно прав, когда говорил, что правители не должны быть собственниками; только в таком случае они будут больше помышлять об общественном благе, чем о личных делах. Они должны были бы содержаться на средства государства, получая от него все необходимое для жизни. Им вовсе не следовало бы иметь денег...

— И ты, действительно, веришь в возможность порядка, обязывающего правителей быть неимущими людьми? — усмехнулся Адриан.

— Почему же нет? Вспомни, — Платон шел гораздо дальше и считал, что лучший порядок будет там, где об одном и том же предмете слова «мое» и «не мое» произносит наибольшее число граждан, т, е, там, где все общее. Тогда все будут получать из общего достояния по своим заслугам, и никому не будет нужды завидовать другим. В самом деле, нельзя ведь не согласиться с тем, что лучше всего живут люди, когда, далекие от богатства, они занимаются земледелием и обитают в уединенной стране, не вступая в сношения с соседями, довольствуясь тем, что им посылает природа...

Купцы и промышленники непомерно богатеют. Разве не следовало бы ограничить это? Пусть фабриканты выделывают только самые необходимые для жизни предметы — одежду, обувь, продукты питания...

— Извини меня, — сказал Люций, — но мне кажется, что тут Платон доходит до абсурда. Он просто-напросто предлагает уничтожить цивилизацию. Ведь он называет «лихорадочным» всякий город, где люди пользуются хорошей мебелью и красивой утварью, где требуют тонких блюд и любят благовония. По его мнению, все это не нужно, так же как не нужна живопись, расцвечивание материй, золото, слоновая кость и тому подобное.