Матильда (др. перевод), стр. 12

— Но неужели вас не интересует то, — спросила мисс Хани, — что пятилетний ребенок читает книги для взрослых, длинные романы Диккенса и Хемингуэя? Неужели вас это не приводит в волнение?

— Не особенно, — сказала мать. — Мне не по душе умные тихони, их еще зовут „синие чулки“. Девушка должна думать о том, как бы ей получше выглядеть, чтобы потом найти хорошего мужа. Внешность имеет гораздо большее значение, чем чтение книг, мисс Ханки…

— Меня зовут Хани, — поправила ее мисс Хани.

— Вот взгляните на меня, — продолжала миссис Вормвуд, — а потом на себя. Вы выбрали книги. А я — внешность.

Мисс Хани посмотрела на некрасивую полную женщину с лицом, заплывшим жиром, которая самоуверенно глядела на нее из другого конца комнаты.

— Что вы сказали? — переспросила мисс Хани.

— Я сказала, что вы предпочли книги, а я — внешность, — повторила миссис Вормвуд. — И кто добился лучшего результата? Конечно, я. Я теперь сижу в красивом домике с удачливым бизнесменом, а вы кишки надрываете, обучая мерзких детишек азбуке и арифметике.

— Золотые слова, крошка, — сказал мистер Вормвуд, с таким обожанием посмотрев на свою жену, что от этого взгляда даже кота бы стошнило.

Мисс Хани решила, что если она хочет о чем-то договориться с этими людьми, то ей нужно держать себя в руках.

— Я вам еще не все рассказала, — продолжала она. — Матильда, насколько я могу судить, — гений в области математики. Она со скоростью молнии перемножает в голове большие числа.

— А какой в этом прок, когда можно воспользоваться калькулятором? — спросил мистер Вормвуд.

— Женщина не умом берет мужчину, — сказала миссис Вормвуд. — Посмотрите на эту кинозвезду, например, — прибавила она, указывая на безмолвный телеэкран, на котором полную женщину обнимал какой-то нескладный тип, причем все это происходило при свете луны. — Вы же не станете утверждать, будто она взяла его тем, что умножала одно число на другое, не правда ли? Конечно, нет. И вот теперь он собрался на ней жениться — пусть только не женится! — а она будет жить в особняке с дворецким и множеством слуг.

Мисс Хани ушам своим не верила. Она слышала о том, что такие родители есть на свете — их дети потом становятся преступниками и изгоями общества, — но встретить такую парочку живьем было для нее потрясением.

— Беда Матильды в том, — продолжала она, решив сделать еще одну попытку, — что она настолько обогнала всех, что следует подумать о том, чтобы давать ей дополнительные уроки. Я серьезно считаю, что при соответствующей подготовке она через два-три года сможет достичь университетского уровня.

— Университетского? — воскликнул мистер Вормвуд, подскочив в кресле. — Да кому взбредет в голову поступать в университет? Единственное, чему там обучаются, — это глупостям и разврату.

— Это неправда, — сказала мисс Хани. — Если вам сейчас станет плохо с сердцем и придется вызвать врача, то этот врач будет выпускником университета. Если на вас подадут в суд за то, что вы продали бракованную машину, то вам понадобится адвокат, и он тоже будет выпускником университета. Не нужно презирать умных людей, мистер Вормвуд. Но я вижу, мы не поймем друг друга. Извините, что вторглась к вам, — мисс Хани поднялась со стула и вышла из комнаты.

Мистер Вормвуд проводил ее до двери.

— Спасибо, что пришли, мисс Хокс, — сказал он. — Или надо говорить мисс Харрис?

— И то, и другое неправильно, — сказала мисс Хани, — но это не имеет значения.

И с этими словами она вышла из дома.

МЕТАТЕЛЬНИЦА

Самое замечательное в Матильде состояло в том, что если бы вы встретили ее случайно и поговорили с ней, то решили, что это совершенно нормальный ребенок пяти с половиной лет. Она никогда не ставила себя выше других и не задирала нос. „Какая умная спокойная девочка“, — отметили бы вы про себя. И ни за что не узнали, каковы ее истинные умственные способности, пока не заговорили бы с ней о литературе или математике.

Матильде поэтому было легко заводить дружбу с другими детьми. В классе ее все любили. Дети, конечно, знали, что она умная, поскольку слышали, как в самый первый день мисс Хани задала ей множество разных вопросов. Знали они также и то, что Матильде было разрешено во время урока тихо сидеть с книгой и не обращать внимания на учителя. Но ведь дети ее возраста не доискиваются до скрытых причин. Они слишком поглощены своими собственными заботами, чтобы проявлять чрезмерный интерес к тому, что делают другие и почему.

Среди новых друзей Матильды была девочка по имени Лэвиндер. Они с самого первого дня занятий в школе стали ходить вместе во время перемен. Лэвиндер была очень маленькой для своего возраста — худенькая маленькая нимфа с карими глазами и темной челкой, которая закрывала ей лоб. Матильде она нравилась, потому что Лэвиндер была девочкой решительной и изобретательной. По той же причине и Матильда нравилась Лэвиндер.

Не закончилась еще и первая неделя школьных занятий, как до новеньких стали доходить страшные слухи о директрисе, мисс Транчбуль. На третий день после начала школьного года, когда Матильда и Лэвиндер стояли в углу детской площадки во время перемены, к ним приблизилась десятилетняя девочка с прыщиком на носу, которую звали Гортензия.

— Новые ученицы, как я погляжу, — грубовато-нелюбезно произнесла она, глядя на них с высоты своего огромного роста. У нее в руках был громадный целлофановый пакет, из которого она горстями выгребала чипсы. — Добро пожаловать в кутузку, — прибавила она, запихивая чипсы в рот.

Две крошки, оказавшись с глазу на глаз с этим гигантом, хранили бдительное молчание.

— С Транчбуль уже встречались? — спросила Гортензия.

— Мы видели ее на уроке священной истории, — ответила Лэвиндер, — но мы пока с ней незнакомы.

— Что ж, вас ждет большая радость, — сказала Гортензия. — Она ненавидит маленьких детей. Потому и младшие классы ненавидит, и всех, кто в них есть. Она считает, что пятилетки — это еще не вылупившиеся личинки. — В рот отправилась еще одна горсть чипсов, а изо рта посыпались крошки. — Если первый год здесь выживете, то, может, сумеете и до конца школы дотянуть. Но многие не выживают. Их выносят на носилках, а они при этом орут. Я не раз такое видела.

Гортензия умолкла, чтобы понаблюдать, какой эффект произвели ее слова на двух малявок. Да вроде никакого. Казалось, они были совершенно спокойны. Тогда старшая девочка решила развлечь их дополнительной информацией.

— Я надеюсь, вам известно, что у Транчбуль имеется в доме шкаф, который называется „душегубка“? Вы о душегубке-то что-нибудь слышали?

Матильда и Лэвиндер покачали головами, не спуская глаз с этой гигантской Гортензии. Сами очень маленькие, они с недоверием относились ко всем, кто был больше их, и особенно к девочкам, которые были старше их по возрасту.

— Душегубка, — продолжала Гортензия, — это очень высокий и очень узкий шкаф. Площадь пола в нем — всего лишь десять квадратных дюймов (то есть квадрат со сторонами 25 см), поэтому в нем никак не сядешь. Остается только стоять. Да еще в нем три стены сделаны из бетона, из которого торчат осколки стекла, поэтому и к ним не прислониться. Вот и приходится стоять по стойке „смирно“, когда тебя туда запирают. Ужасно.

— А к двери тоже нельзя прислониться? — спросила Матильда.

— И думать нечего, — ответила Гортензия. — Из двери торчат тысячи острых гвоздей. Они забиты снаружи, остриями внутрь. Наверно, это сама Транчбуль сделала.

— А ты в нем когда-нибудь была? — спросила Лэвиндер.

— В первой четверти шесть раз, — сказала Гортензия. — Дважды меня туда запирали на целый день, а в остальных случаях — на два часа. Но и двух часов хватает. Там темно, и нужно стоять прямо, и стоит только пошатнуться, как уколешься или об осколок в стене, или о гвоздь в двери.