Чердак дядюшки Франсуа, стр. 49
Гроза надвигалась постепенно.
Во время Июльской революции и сразу после неё уменьшилось потребление шёлка. К тому же всё ощутимее становилась конкуренция. Многим местным фабрикантам пришлось закрыть свои мастерские. Безработица была уже не только угрозой, — ткачам пришлось встретиться с ней на деле. Никто из них не мог рассчитывать на постоянный заработок. Не только уменьшилась потребность в шелках, но ещё и мастерки, стараясь угодить хозяину, по своему произволу отказывались давать работу тем ткачам, которые, как им казалось, угрожают спокойствию и слишком независимы.
Письмо домой Ксавье написал тотчас, как прибыл. Но всего несколько строк о том, что он добрался благополучно, хорошо устроился и здоров. Труднее было написать письмо-отчёт о своей новой жизни. Несколько раз он принимался за него, но тут же вычёркивал те строки, которые, казалось ему, могут огорчить Франсуа. Он хотел, чтобы у отца создалось впечатление, будто у Ксавье всё обстоит как нельзя лучше. Но это было не так. Больше всего огорчало Ксавье, что рабочие смотрели на него косо, считая его представителем «хозяина».
Но однажды Ксавье, работавший в конторе, пришёл в мастерскую, когда мастерок упрекал опытного ткача Робера за то, что тот работает слишком медленно. Молодой рабочий на его месте выткал бы больше. Робер защищался, объясняя, что ему самому было бы выгоднее работать быстрее, но он бережёт станок: тот настолько обветшал, того и гляди, развалится. Но мастерок твердил своё и уже начал грозить Роберу увольнением. Но тут вмешался Ксавье. «Я инженер, — сказал он, — и могу подтвердить, что ткач прав. Можно только подивиться, что на этом ветхом станке он вырабатывает такую хорошую ткань». Мастерок злобно буркнул себе что-то под нос, но оставил ткача в покое. А Ксавье поймал обращённые на него одобрительные взгляды других ткачей мастерской.
После этого случая Ксавье почувствовал облегчение и спустя некоторое время написал домой общее письмо отцу и Клерану.
«Дорогой отец, дорогой Клеран!
Я здоров и понемногу привыкаю к новой работе. Хотел бы, чтобы и у вас всё было хорошо. Куантро сдержал обещание, и меня здесь встретили отлично.
Но в Лионе я увидел совсем не то, что ожидал. Правда, по письмам Анри Менье к Жаку я понимал, как тяжела жизнь лионских ткачей, понимал, что они работают без отдыха и срока. Но всё же такой нищеты, какую я увидел собственными глазами, я себе не представлял. Работают даже дети восьми — десяти лет, работают, хочу я сказать, когда нет безработицы.
Вы не можете себе вообразить, какая здесь нищенская жизнь! Её нельзя сравнить с жизнью парижских рабочих, а ведь мы считаем, что те плохо живут. Говорят, когда здесь были “хорошие времена” и ткачи вырабатывали наиболее ценные материалы — бархат и крепдешин, — они получали два франка, а то и больше в день. Но ради такого заработка ткач должен был работать шестнадцать, а то и все восемнадцать часов в сутки. А сейчас здесь такой оплаты не существует. И условия всё ухудшаются.
Отец дорогой, ты напрасно опасался, что рабочие будут меня чураться. Я постарался им доказать на деле, что я хоть и “чужак”, и поставлен хозяином, но душой и помыслами с ними.
Был я у Анри Менье. Он — первоклассный ткач. Но и ему грозит увольнение. Учуял мастерок, что Анри строптивого нрава, — такие люди сейчас для хозяев опасны. Но Анри не такой человек, чтобы сдаться. Хорошо, что его жене Ивонне удалось устроиться судомойкой. Ей приходится вставать с рассветом, чтобы попасть вовремя в дом богача, у которого она получила место. Ведь идти от рабочего посёлка далеко!
Дорогой мой Клеран! Как часто я тебя вспоминаю! Ведь от тебя я впервые услышал, что ещё четыре года назад плотники в городе Нанте бастовали для того, чтобы был установлен “тариф”. Сейчас в Лионе это самый больной вопрос. Недавно здесь был учреждён префектом [34] очередной тариф — определённый хозяевами совместно с рабочими минимум заработной платы, — ниже которого нельзя платить. Но хозяева очень скоро начали его нарушать.
Все волнуются, будут ли всё-таки хозяева его придерживаться. Если не будут, дело миром не кончится. Рабочие доведены до крайности.
Про одного из хозяев рассказывают, что, когда к нему пришёл представитель ткачей мастерской для того, чтобы договориться, когда же наконец у них начнут применять новый тариф, хозяин для устрашения положил на стол два заряженных пистолета. Другой же хозяин был ещё откровеннее. Он заявил: “Ткачи недовольны! Они жалуются, что голодны. Ну, что же, мы заполним их желудки, только — пусть не взыщут — не хлебом, а свинцом!” И впрямь положение такое, что можно опасаться, как бы хозяева не прибегли к помощи вооружённой силы.
Напиши, отец, подробно о своём здоровье. Хорошо ли ухаживает за тобой Катрин? Я чуть было не написал “наша маленькая Катрин”, а она ведь уже совсем не маленькая! Работает ли Жак, как прежде? Душа у меня болит, как подумаю о нём и о Бабетте… Как им помочь? Хорошо, что Люсиль занимается с нашей Стрекозой! Занятия отвлекут девочку от её постоянных мыслей о боге, монастыре и прочем, чем так охотно её пичкают монахини».
Держа перо в руке, Ксавье на минуту задумался. «Спросить о Люсиль? Послать ей привет?! Нет! Она и не ждёт от меня привета!» Ксавье положил перо на стол и заклеил конверт.
Глава тридцать первая
Без работы
Безработица проникала в дом лионского Менье постепенно. Сначала лишился работы старший сын Анри, Теофиль. А он работал не за страх, а за совесть и возвращался домой с онемевшими от напряжения пальцами. Потом наступила очередь Ивонны. Она работала в шёлкоткацкой мастерской, но при первых сокращениях потеряла работу. Женский труд расценивался дешевле мужского, а Ивонна работала не хуже любого ткача, но хозяева по старинке предпочитали видеть в своих мастерских мужчин. Теперь и сам глава семьи — Анри — лишился работы. Что будет дальше? Нельзя же прокормить большую семью на заработок Ивонны, устроившейся судомойкой в барском доме.
Не привыкший сидеть сложа руки Анри с горечью смотрел, как в таком же вынужденном безделье проводят дни его сыновья: четырнадцатилетний Теофиль и восьмилетний Гектор. А четырёхлетний Ив, играя на полу, непрерывно тянет своё: «Хлеба!», «Мама, дай хлеба!»
«Хлеба!» Не этот ли возглас оглашает сейчас все рабочие лачуги Лиона.
Что будет дальше?
Если нет работы, всех ждёт голод!
От тяжёлых раздумий Анри оторвал приход товарища по несчастью. Робер Манжо тоже стал безработным. Голубые глаза Робера впали, и в них появилось озлобленное выражение.
— Я к тебе с новостями, Анри.
— Плохими или хорошими?
— Бувье-Дюмолар назначил совещание представителей фабрикантов и рабочих… Для окончательного утверждения тарифа.
Бувье-Дюмолар был префектом Лиона и пользовался покровительством властей в Париже.
— Кто будет выбирать представителей?
— Я был у Ива Круа… Он сказал, что выбирать будем не по мастерским, а все примем участие…
— И безработные? — оживился Анри.
— Да. Я за этим к тебе и пришёл.
— А я хотел было с тобой посоветоваться, — сказал Анри, окрылённый новостью. — Надо бы устроить кассу взаимопомощи, да не тянуть с этим делом. Пусть те, кто ещё стоят за станком, внесут первые взносы. А мы, безработные, дай только встать на ноги, в долгу не останемся. У меня, кстати, и устав есть.
— Подождём с кассой, — сказал Робер. — Подождём, пока утвердят тариф. После этого всё наладится. А пока идём, чтобы не опоздать.
Теофиль, мастеривший деревянный лук, вскинул на отца большие чёрные глаза, унаследованные от матери. Они казались теперь ещё больше оттого, что мальчик исхудал, черты лица заострились, а щёки впали.
— Отец, и я с тобой…
34
Франция территориально делится на департаменты. Префе?кт — должностное лицо, стоящее во главе департамента, в данном случае — департамента Роны.