Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа), стр. 71
— Эх, жизнь! — время от времени бросал на ходу Мазин.
В папоротнике желтели лисички. Под старыми дубами крепко сидели на толстых ножках боровики; под молодыми сосенками ютились маслята, к их коричневым шапкам лепились прошлогодние листья и сосновые иглы. Мазин нагнулся и поднял разломанный пополам гриб; другой гриб, рядом, был раздроблен на мелкие куски. Мальчики одновременно наклонились над ним, стукнувшись головами.
— Копыто лошади, — прошептал Мазин.
Петька, ползая на четвереньках, указал товарищу на глубокий, вдавленный след:
— Давно проехал — в ямку иглы нападали.
Мальчики медленно передвигались с места на место. Следы привели их к кусту рябины. Ветки ее с одной стороны были сильно примяты.
Мазин указал на коротко выщипанную вокруг траву:
— Лошадь паслась…
— Генка! — радостно шепнул Петька.
— А может, фашист?
Тревога сжала сердца мальчиков. Перебегая от дерева дереву, они осторожно подошли к лагерной полянке. Там было тихо и безлюдно. Чернело обожженное костром место, где Синицына варила кашу. Валялись обрубленные ребятами колья Мазин и Русаков долго не могли найти яму, где были сложены продукты и вещи. Замаскированная дерном, она была почти незаметна среди зелени. Наконец Петька вспомнил, что немного влево от этого места он воткнул кустик орешника. Кустик, уже засохший и сморщенный, был на месте. Мазин приподнял край срезанного дерна. Под ним забелела палатка. Мальчики лихорадочно считали продукты и вещи:
— Палатка одна, а было две… Консервов мало… хлеба нет!
— Аптечка… Ящик с аптечкой! Я сам его клал. Вот тут клал! — захлебываясь, шептал Петька. — И письма в клеенке, которое Сергею Николаевичу оставили, тоже нет. Одинцов его над костром вешал, я сам видел!
У Мазина беспокойно бегали глаза, он что-то искал: перебрасывал вещи, вытаскивал посуду, заглядывал на дно.
— Это кто-то другой был, — мрачно заявил он на вопросительный взгляд Петьки.
Усталость и печаль овладели обоими. Мазин долго сидел задумавшись над раскрытой ямой. Митя оставил бы ребятам письмо или хоть какой-нибудь знак, что он жив. Мазин встал, обследовал поляну, спустился к реке.
Наступили сумерки. Петьке стало страшно. Он сел, пристально вглядываясь в темнеющий лес. С берега донесся до него торжествующий крик:
— Сюда! Сюда!
Мальчик стрелой понесся на голос товарища. Неожиданное зрелище предстало перед его глазами. Мазин плясал танец диких, высоко вскидывая ноги и выкрикивая одни и те же слова:
— Бинточки! Бинточки! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля-ля!…
В руках его болтались длинные серые бинты из полотна бабы Ивги. Петька мгновенно захватил себе другой конец и тоже пустился в пляс:
— Митины бинточки! Тра-ля-ля!
На берегу валялся пустой ящик из-под аптечки.
Через несколько минут, выкупавшись в реке, голодные, но счастливые, ребята уселись на берегу. Незаметно подкрался вечер. Костер разводить боялись. Петька принес банку консервов, но Мазин решительно велел положить банку обратно.
— Это Митино, а ты берешь! Ведь он где-то в лесу блуждает, у него весь запас тут, — с укором сказал он.
Петька смутился и сейчас же предложил:
— Мазин, останемся тут навсегда! Он придет — а мы тут!
Оба замечтались о встрече с Митей. Мазин глядел в темное небо и, потягиваясь, радостно бормотал:
— Эх, жизнь!
Он представлял себе, какую счастливую весть принесут они с Петькой ребятам. И, словно угадывая его мысли, Петька добавил вслух:
— А Трубачев-то! Трубачев прямо с ума сойдет от радости!
— Все с ума сойдут! А мы не сошли?
— Я сошел! — радостно уверил Петька.
Лес уже не казался страшным: где-то тут, в этом лесу, бродил Митя…
Заснули неожиданно и так же неожиданно проснулись.
Темный вечер сменило ясное утро. Радость стала еще больше. еще значительнее. Митя жив! Он где-то здесь — может быть, недалеко от них. Мазин решил пройти в глубь леса, а перво-наперво написать Мите письмо и замаскировать яму. Письмо писал Петька. Мазин, стоя над ним, диктовал, тщательно подбирая простые слова, чтобы не наделать грамматических ошибок:
— "Дорогой Митя! Ты жив, мы тоже живы. Нашли твои бинты и все угадали. Мы живем там же. Слушаемся дядю Степана и Трубачева тоже. Ты живи здесь, а то всюду фашисты. В Ярыжках фашисты и на станции Жуковка. Наши их бьют, а они все лезут — Мазин вспомнил сшибленную доску с чужой надписью и продиктовал: — Мы тоже без дела не сидим и сидеть не будем".
Потом он задумался и, не зная, что еще добавить, почесал затылок:
— Эх, жизнь!
Петька послюнил карандаш, записал последние слова и незаметно для Мазина поставил в углу четыре буквы: Р. М. 3. С.
Положив письмо, они тщательно замаскировали яму и двинулись в лес.
— А Трубачев-то! Еще не знает, что Митя жив! — несколько раз повторяли мальчики, вспоминая Васька.
Но Васек уже знал. В это утро в хате Степана Ильича неожиданно появился Генка. Он стоял у порога; армяк на нем был разорван, лицо осунулось, пожелтело, глаза лихорадочно блестели.
— Где конь? — тихо спросил его Степан Ильич.
Васек Трубачев, Саша и Коля Одинцов со страхом ждали ответа. Генка глубоко вздохнул, вытер грязной ладонью щеки:
— Отдал…
— Колхозного коня отдал? — Степан Ильич потемнел. Колхозного коня? Кому?!
Генка вскинул голову, сердито блеснул глазами:
— Мите!
Глава 27
КРАСНЫЙ ГАЛСТУК
В Слепом овражке собрались все ребята. Были тут и Грицько и Ничипор. Пришли из Ярыжек Игнат с Федькой. Не хватало только Мазина с Русаковым. Они все еще не возвращались из своего путешествия. Перед сбором Игнат долго советовался о чем-то с Трубачевым. Саша Булгаков, стоя на часах, с радостной улыбкой прислушивался к тому, что происходит в овражке. Там, на затонувшей коряге, удобно расположившись на толстых корнях, ребята слушали Генку. Генка сидел на самом почетном месте. Лицо у него было усталое, темная, обветренная кожа туго натянулась на скулах, на висках обозначились ямки, но карие глаза сияли.
— …Я чую — выстрел… один, другой… Я до Гнедка… А тут… Митя ваш из кущей як выскочит! Рубаха на нем порвана, задохнулся весь. — Генка обвел ребят затуманившимся взглядом. — Ну и… отдал я ему коня…
— Ускакал он? — живо спросил Одинцов.
— Ускакал…
Малютин обнял Генку за шею:
— Митя хороший, он не обидит Гнедка! Ты не бойся, Генка.
Игнат встал. Растроганная улыбка лишала его обычной степенности, но голос звучал торжественно.
— Товарищи! — Он обвел всех взглядом и остановился на Генке. — Я так думаю, товарищи: если человек сделал плохой поступок, то его надо наказать, и это будет правильно. Гена Наливайко, наш ученик и пионер, за плохой поступок против дисциплины лишился галстука… Галстук у него отобрали… — Игнат снова обвел взглядом всех присутствующих. — Верно я говорю?
— Верно… — неохотно подтвердили ребята.
Генка забеспокоился, сжал сухие губы и исподлобья следил за Игнатом. Игнат повысил голос:
— Но Гена Наливайко не такой человек, чтобы на него не можно было надеяться… Он человек верный, и когда подойдет такая минута, то он так поступит, как другому не поступить. Я то хочу сказать, товарищи, что Генка не испугался выстрелов и не ускакал, а отдал комсомольцу Мите своего коня… Поступок это хороший, пионерский. И, значит, так мы и порешим, что Гена Наливайко свой галстук заслужил! Кто согласен, поднимайте руки!
— Все! Все согласны! — дружно откликнулись ребята.
Саша выглянул из-за кустов:
— Потише, а то слышно очень!
— Добре. Ну, а раз все согласны, так я передаю пионеру Гене Наливайко его галстук.
Игнат торжественно вытащил из-за пазухи красный галстук. Генка вспыхнул.
— Бери, бери, Генка!… Ну да чего! Бери! — зашумели ребята.
Генка осторожно взял галстук, повязал его на шею. Гузь шлепнул его по спине: