Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа), стр. 36
— Верно, верно! — закричали ребята, обрадованные его улыбкой.
Сергей Николаевич взглянул на часы.
— И так как теперь уже очень поздно, то давайте пока буду говорить я один, и уж только в том случае, если моим противником окажется такой отчаянный спорщик, как Мазин, мы дадим ему слово, — пошутил учитель. — Так вот что я хотел вам сказать — и это, по-моему, самое главное. Для меня сегодня выяснилось, что вы неправильно понимаете слова «товарищество», «дружба». Отсюда и поступки у вас неправильные. Например, Мазин выручает Русакова, чтобы я не обнаружил, что Русаков лентяй, что он плохо учится, не знает урока… Мазин хочет, очевидно, чтобы Русаков с его товарищеской помощью остался на второй год… Подожди, Мазин, я все знаю, что ты хочешь сказать.
— Мазин, не мешай! — крикнула Зорина.
— Я хочу сказать! — Мазин выставил вперед одну ногу, но, увидев Митин взгляд, убрал ногу и махнул рукой. — Я, Сергей Николаевич, еще докажу, какой я товарищ! — крикнул он, отходя от стола.
— Это очень хорошо, — спокойно сказал Сергей Николаевич, — но то, как ты сейчас доказал нам, это плохо, это называется ложным товариществом. И, к сожалению, вся эта история построена на ложном товариществе. Русаков зачеркивает фамилию Трубачева — глупо и не нужно, он тем самым ставит Трубачева в тяжелое положение подозреваемого. А почему Русаков это делает? Я уверен, что из любви к товарищу… Так вот что я хочу сказать вам, ребята! Учтите это на будущее. Есть прямое, честное пионерское товарищество — и есть мелкое, трусливое, ложное выручательство. Это вещи разные, их никак нельзя путать. К товарищу надо относиться бережно и серьезно… Ну вот, я все сказал, что хотел. Подумайте над этим хорошенько. Думаю, что даже Мазин со мной согласен сейчас… А, Мазин? — улыбаясь, спросил Сергей Николаевич.
Никто не засмеялся. Лица у ребят были серьезные. Расходились молча. Каждый торопился домой, чтобы обдумать про себя что-то очень важное и необходимое.
В коридоре Васек столкнулся лицом к лицу с Сашей Булгаковым. Одинцов схватил обоих за руки.
— Помиритесь, ребята! Васек! Саша! — умоляюще шептал он, стараясь соединить руки товарищей.
— Я с ним не ссорился, — сказал Васек.
— Ты не ссорился? — вспыхнул Саша, вырвал свою руку и побежал вниз по лестнице.
Митя шел с учителем. Перед ними маячила одинокая темная фигурка, то возникающая при свете фонаря, то исчезающая в темноте улицы.
— Трубачев… — усмехнулся Митя. — Домой бежит… Тяжко ему пришлось сегодня, бедняге.
Сергей Николаевич вздохнул полной грудью свежий вечерний воздух:
— Трудно растет человек…
Митя ждал, что учитель скажет еще что-нибудь, но тот молчал. Сбоку его твердый, резко очерченный подбородок и рот с сухими, крепко сжатыми губами казались чужими и холодными.
«Недоволен мной, ребятами? — взглядывая на учителя, пытался угадать Митя. — «Трудно растет человек»… Конечно, трудно… Так чего же он хочет от ребят?»
От обиды нижняя губа у Мити чуть-чуть припухла. Молчание становилось тягостным.
— Вы не думайте, они все-таки неплохие ребята…
Сергей Николаевич повернулся к нему и с живостью сказал:
— Хорошие ребята! Особенно этот… Трубачев и его товарищи.
Васек шел один. После сбора в темной раздевалке его поймал Грозный и, легонько потянув за рукав, шепотом спросил:
— Проштрафился, Мухомор?
— Проштрафился, Иван Васильевич!
— Да, прочесали тебя, брат, вдоль и поперек… Раньше, бывало, ремнем учили, попроще вроде, а теперь — ишь ты! Ну, авось обойдется… Ступай домой. Макушку в подушку, а утром на душе легче.
Васек попрощался со стариком и вышел на улицу. Он устал, в голове было так много мыслей, что ни на одной не хотелось останавливаться.
В конце своей улицы Васек увидел тетку. Она, суетливо и неловко обходя лужи, шла вдоль забора, придерживая обеими руками концы полушалка. Васек вспомнил, что тетка плохо видит, и бросился к ней навстречу:
— Тетя!
— Васек! Батюшки! Где ты запропал? Девятый час пошел…
— Я на сборе был… Нас вожатый собирал.
— «Вожатый, вожатый»! С ума он сошел, твой вожатый! Детей до полуночи держать!
— Да он не виноват. Дела у нас такие были… пока разберешься… Не сюда, не сюда, тетя. Давай руку!
— Погоди, не тащи… Это чего блестит?
— Тут лужа, — держа ее за руку, говорил Васек. — А вот камень… ставь ногу…
— Ишь ты, глазастый. А я шла, небось забрызгалась вся… Ну, какие же у вас дела разбирали? — благополучно минуя лужу, спросила тетка.
— Кто что натворил, — уклончиво сказал Васек.
— Кто что натворил… А ты бы домой шел.
Васек засмеялся.
— Да меня, тетя, больше всех ругали там, — сознался он. — За поведение и всякие разные слова дурацкие… за грубость…
— А-а, — подняв кверху брови, протянула тетка, — за грубость?
— Ну да. Вот и тебя я тоже обидел.
— Ну… это что… Мы свои — не чужие! — заволновалась тетка. — А вожатый, он, конечно, знает, что делает. Коли задержал, значит, нужно было… это на пользу.
Васек крепко прижал к себе теткину руку.
— Ладно, ладно… Идем уж. Там тебе ужин приготовлен, а под тарелочкой… — Она остановилась и подняла вверх палец: — Суприз!
Глава 34
Р. М. 3. С
Мазин сидел на берегу пруда и напевал свою любимую песенку:
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет!
Он смотрел, как у края берега в темной воде отражаются набухшие почками ветки березы, как, переплетаясь с ними, вытягиваются тонкие иглистые сосны и громадной тенью ложатся мохнатые лапы старой ели. Теперь под этой елью чернеет глубокая яма, залитая водой. Это бывшая землянка Мазина и Русакова. Когда снег начал таять, в нее хлынули со всех сторон ручьи. Хорошо, что к тому времени у мальчиков появился новый приют…
Мазин вспомнил, как они с Петей шли домой со сбора. Петя ждал, что Митя вызовет в школу отца. Наказания он не боялся — он боялся потерять свою новую мать.
— Она уйдет! — тоскливо повторял он всю дорогу.
— Не уйдет! — лениво утешал его Мазин: ему не хотелось заниматься Петькиными делами. Он хотел разобраться в настоящем товариществе, о котором говорил учитель, а потому, не глядя на расстроенное лицо Русакова, нехотя бубнил, идя с ним рядом: — Птичья голова у тебя, Петька… И вообще, ты только о себе одном думаешь. Брось ты с этим делом нянчиться… Уйдет — так другая найдется!
— Другая? — Петька даже остановился. — Другая?! — От волнения у него перехватило горло. — А ты себе другую мать хочешь, Мазин?
— При чем тут это? — тоже останавливаясь, недовольно спросил Мазин?
— А при том, что ты… ничего не понимаешь в моей жизни, — с усилием сказал Петя, — а я… один. И ты лучше ничего не говори, если так…
— Как — так?
Петя молчал. Мазин почувствовал, что Петька вдруг отделился от него со всеми своими горестями и теперь уже будет решать свои дела тихо, про себя, не обращаясь за помощью к товарищу.
— Ладно, — сказал он прежним снисходительным тоном. — Я пошутил. Сей — час придумаем что-нибудь…
— Не надо.
— Что — не надо? Собери ее вещи и спрячь, а пока она будет искать, отец сам уговорит остаться. Понял?
— Не надо, — тихо повторил Петя. — Ничего не надо мне, Мазин! Это не такое, чтобы придумывать что-нибудь. — Он отвернулся и сломал голую ветку у забора. — Этого ты не можешь… и не надо.
— Да ну тебя! — рассердился Мазин. — «Не можешь, не можешь»! Я все могу!
Когда Петя ушел, Мазин долго стоял во дворе и смотрел на его окна.
«Есть прямое, честное товарищество, а есть мелкое, трусливое выручательство», — вспомнил он слова учителя.