Сабля Лазо, стр. 13

— Ну, держись, красный дьявол! — хрипит Копач и на стременах привстает, чтоб сильней, с потягом рубануть.

— Держусь, ваше благородие! — вскидывает саблю Ершов.

Но не успевает Ершов опустить саблю. Споткнулся его конь. Ударил Прокоп Егорыч по ершовской сабле, выбил из рук.

— Теперь не уйдешь, — щерится Копач. — Получай, волчье племя!

Хотел Копач во весь мах резануть, да не вышло: кто-то в спину так ахнул, что Прокоп Егорыч едва из седла не вылетел. Упал он коню на холку, вниз пополз. Вот-вот наземь брякнется.

Оглядывается Ершов: кто бы это? Смекалин, друг бородатый! Будто на крыльях, подлетел, вовремя выручил.

— Бери, Кузьма, мою саблю! Я их, гадов, винтовкой достану.

— Спасибо, Платон!..

Недолго длится бой, а Тимке кажется — вечность. Видел он, как сверкнула ершовская сабля и упала. Видел, как Прокоп Егорыч клинок занес и как батяня трахнул Копача в спину прикладом.

Увлекся Тимка, загляделся, не заметил, что Лазо ускакал, что пулеметы с пригорка снялись.

Бой укатил вперед, за увал.

ТРОФЕИ

Ранним вечером затихают последние выстрелы. Как ни храбро дрались красные, пришлось им отступить: к семеновцам подоспело подкрепление — несколько эскадронов белоказаков.

Ершовцы отошли на Лосиный ключ, семеновцы заняли Межгорье.

Раньше они вокруг да около Межгорья стояли. Вроде бы не входили в село, но и партизан не подпускали. А теперь, как видно, решили обосноваться.

Вечером Тимка, Павлинка и Кирька приходят на поле боя. Тимка ищет ершовскую саблю — он же видел, как она упала. Вот здесь, недалеко от дороги. Кирька тоже что-то промышляет. Павлинка ходит за компанию.

— Што с тобой? — Тимка замечает ее хромоту. — Ногу вывихнула?

— Ничего, пройдет, — морщится Павлинка. — Я сюда от Шумного бежала. Только стала хребтинку пересекать, смотрю: дядька Панфил скачет. Остановился как вкопанный, кричит: «Откуда взялась? Марш домой!» А я ногу о камень раскровянила, ступить не могу! Ползу по траве, охаю. Перегнулся он, хвать меня за шиворот — и в сторону. Будто кутенка возле сосенок бросил. А тут и все поскакали.

— Давай перевяжу, — наклоняется Тимка. — Что ж раньше не сказала?

— Не больно.

— Давай, говорю.

Павлинка садится на траву, откидывает голову, опирается на руки. Невзначай нащупывает что-то твердое.

— Ой, Тимка! Гляди, пистолет!

Смотрит Тимка — верно: держит Павлинка небольшой вороненый пистолетик, вполовину меньше нагана.

— Вот это да! — ахает Тимка. — Дай, погляжу. И патроны есть? Чудеса!

— Нравится? — спрашивает Павлинка.

— Еще бы!

— Бери, дарю.

— Ладно, давай ногу. — Тимка сует пистолет в карман. — Сейчас бинт оторву, — он вытаскивает из-под штанов рубаху. — Сейчас кругом отчикаю.

— Зачем?

— Она у меня длинная.

Тимка срывает подорожник, сдувает пыль, прикладывает к тряпке.

— Ноготь обязательно слетит, видишь, какой черный. Зато новый нарастет — будет как лаковый. Готово! Можешь шлепать дальше.

А Павлинка не двигается, приятно ей с Тимкой сидеть. Руки у него быстрые, сильные, глаза голубые, как небо после дождя. Волосы волнистые, белесые, будто ковыль осенью. Может, и нехорошо думать так о Тимке. Но это невольно и впервые.

— А сабли ершовской нет, — вздыхает Тимка. — Сам же видел, как она упала.

— Какой, какой? — переспрашивает Павлинка.

— Ершовской, говорю. Помнишь встречу на Шумном? Дядька Ершов — самый главный командир у партизан. После Лазо. Отчим твой на Ершова налетел, а у того конь споткнулся. И сабля по сабле пришлась. Я видел, как она выпала. А знаешь, какая сабля?

— Видала...

Тимка подробно про бой рассказывает, а сам саблю ищет. В ковылях смотрит, в кочках — нет ее нигде.

Павлинка ходит за ним, о чем-то думает.

— Слушай, Тимка, — говорит она, — а если твой отец сегодня Прокопа Егорыча убил?

— Откуда? Я же говорил тебе: он к лошади припал и дальше помчался.

— А если убьет?

— Не знаю, — останавливается Тимка. — Это же война... Разве это хорошо, когда богатые и бедные? Один с голоду помирает, а у другого пузо от жира трескается. Правильно это?

— Ну, неправильно,

— Значит, и твой отчим неправильно делает? Почему он не разделит свое добро поровну?

Павлинка не знает, почему. А что не разделит, за это она ручается.

Кирька в разговоре не участвует. Рыщет росомахой по полю. Здесь хвать, там хвать — полные карманы набил.

— Эй, Кирька, иди сюда!

Кирька знает, зачем Тимка зовет: на проверку. Да не дурак он, Кирьян Губанов. Все самое ценное в ямку зарыл, песком присыпал. Утром пораньше заберет.

— Слушаю, товарищ начальник! — выпячивает живот Кирька. — Чего изволите?

— Пойдем посмотрим, где барахлишко запрятал.

— Окстись, Тимка! Ничегошеньки нет!

— Нет так нет, сам поищу. Я видел, где закапывал.

«Што у него — глаза на затылке? — думает Кирька. — Спиной же ко мне сидел!»

А Тимка ничего не видел, он Кирьку «на пушку» берет.

Нехотя ковыляет Кирька, откапывает одну ямку. Так, ничего особенного, кроме карманных часов. С крышечкой часы, со звоном.

— Все? — хмурится Тимка.

— Как на духу! — крестится Кирька, а сам уселся на песок, где главный трофей зарыт.

— А ну встань! — командует Тимка. — Не брыкайся! — Он за шиворот оттаскивает Кирьку, осторожно разгребает песок... Ершовская сабля! Светлая-светлая, аж синевой отливает. Попробовал пальцем — острие будто бритва.

— Мародер ты, Кирька! — наступает Тимка. — По законам военного времени...

— Врешь! Это я нашел! Значит, сабля моя!

— Это сабля дяди Ершова. — Тимка гладит рукоятку. — Павлинка знает.

— Моя! — наскакивает Кирька. — Я нашел!

— Мы отдадим саблю дяде Ершову. Правда, Павлинка?

— Пойдем, что с ним разговаривать, — злится Павлинка. — Выгнать его из отряда, чтоб не пакостил!

— Подумаешь! — фыркает Кирька. — Сам хотел вас бросить. Нужны вы мне! Есть у меня дружки-приятели...

— Вот и валяй к дружкам-приятелям, — машет рукой Павлинка. — Видать, и они такие, как ты.

ГЛАВА ПЯТАЯ

НИЧЕЙНОЕ ЗОЛОТО

С приходом белых сиротеет Межгорье. Будто мор прошел по улицам. Собаки и те по подворотням сидят.

Копач совсем озверел, ни днем, ни ночью покоя не знает. Носится по селу как угорелый, все вынюхивает — кто красным помогает.

Тимка в эти дни все больше в сараюшке сидит, с пистолетом возится. Наган отцовский совсем простой, а этот заковыристый. Но ничего — постепенно понял, что к чему. Теперь, ежели придется, сумеет пистолетом этим воспользоваться. Жаль, пострелять негде, поучиться малость — всюду беляки.

Сидит Тимка в сараюшке, к улице прислушивается. Вот конные мимо проскакали. Вот крикнул кто-то: «Ироды! Кровопийцы!» Видно, отбирают что-то семеновцы. А вот маманя с кем-то разговаривает. Ага! Павлинка прибежала, про него спрашивает.

У Тимки от Павлинки секретов нет, это не Кирька Губан.

— Иди сюда, — зовет Тимка, а сам пистолет в карман прячет, боится, как бы мать не зашла, не увидела.

— Слышь, Тимка, — понижает голос Павлинка, — я знаю, что это: «больсой... голова нету...» Сосна это, Тимка! Та, безголовая, что у «Зарода» стоит. Которую молнией разбило. Это про нее Ван Ли тебе говорил.

— Похоже, так, — не сразу соглашается Тимка. — Ты сейчас будто бы домой иди, а я к Тургинке спущусь. Перебредем на первом перекате. Чтоб семеновцы не видели.

Татьяна Карповна за Тимкой зорко следит. Уж если Павлинка прибежала, значит, опять что-то придумали.

— Ты куда, Тимоша? — спрашивает она.

— На Шумный, рыбу ловить.

— Ой, не ходи, сынок. Не до рыбы сейчас. Снова к Копачу в руки попадешь.

— Что ты, маманя. Я теперь хитрый.

Смотрит Тимка на мать: жалко ее. Вот и думает Тимка, как ему поступить. Про золото сказать — совсем не пустит. Дескать, пропади оно пропадом. Только и делов.