Жизнь и приключения Заморыша (с илл.), стр. 92

– Да, да, – забормотал он, – да, да… Может быть, может быть… Вот у нас стали расклеивать на стенах хат одну газетку… Не знаю, кто это делает… Так в ней тоже эта мысль проводится. Нельзя, мол, больше так жить, нельзя…

– Что ж это за газета? – с невинным лицом спросил я.

– Газета? «Рабочий и крестьянин» называется. Я, признаться, не вчитывался, просто остерегался долго стоять перед ней, чтоб не донесли уряднику. А крестьяне читают, не боятся. Он уже и нагайку в ход пускал. Все равно читают.

– Так, может, и не боятся потому, что худшей доли, чем у них, уже не придумаешь? – спросил я.

– И так может быть, и так может быть, – закивал Аким Акимович.

– Я, собственно, заглянул к вам, чтоб пригласить на елку. Мы с ребятами устраиваем в школе елку на Новый год. Приезжайте. Все-таки перемена обстановки, а то вы тут совсем закисли.

Аким Акимович замялся:

– Конечно, я вам очень благодарен за внимание, не знаю даже, чем его заслужил, но боюсь быть вам в тягость.

– Приезжайте, приезжайте! – повторил я. – Были б в тягость, не стал бы приглашать.

Зойка стукнула в окно. Я пожал Акиму Акимовичу руку и выскочил на улицу. Сани были уже тут.

– Пое-ехали!.. – крикнул кучер.

Зойка положила мне голову на плечо, закрыла глаза и приказала:

– Читай.

– Что читать? – спросил я.

– Да стихи свои о первом снеге.

– Это не мои стихи.

– Не твои? – разочарованно протянула Зойка. – Ну, тогда… не читай. Я подремлю у тебя на плече, хорошо? Ведь я трое суток не спала.

Я бережно прижал ее к себе, и до самой Новосергеевки она не поднимала с моего плеча головы и не открывала глаз.

С третьего яруса

У Ильки дел в городе было по горло, и третий номер газеты набирали без него. До этого я не раз заходил в лавочку. Васыль приносил наборную кассу, и мы с Тарасом Ивановичем набирали статьи из «Социал-демократа». Кто доставил свежие номера заграничной газеты, Тарас Иванович не говорил, а спрашивать я считал неудобным. Впрочем, нетрудно было догадаться, что сделала это наша почтарка. Оттого-то она и не спала трое суток.

Однажды, постучав поздним вечером в дверь лавочки, я услышал сердитый голос Тараса Ивановича:

– Ну, чего надо?

Как обычно, я спросил, не продаст ли лавочник пачечку махорки.

– Какая может быть продажа в поздний час! Иди себе с богом! – недовольно ответил лавочник.

«Что б это могло означать?» – размышлял я, возвращаясь домой.

Тревожное чувство не оставляло меня весь следующий день. Вечером ко мне постучал Васыль и сказал:

– Иди. Уже можно.

Я немедленно прицепил бороду и отправился.

– Ни за что не догадаешься, кто у меня был вчера, – смеясь, сказал Тарас Иванович.

– Кто же?

– Урядник.

– Урядник?! – невольно воскликнул я.

– Он самый, наш достопочтенный Иван Петрович Квасков. Был у Перегуденко, там недопил, так пришел ко мне допивать. До того набрался, что в лавке и заночевал. Любопытнее всего, что именно от него я получил самые точные сведения, в каких деревнях наклеивают нашу газету на всякое чуть удобное место и как ее читают. «У вас, говорит, благополучно, а в Бацановке на двери моего собственного дома наклеили, сукины сыны, эту нелегальщину. Просыпаюсь утром, слышу – галдеж. Глянул в окно – толпа. Я – на улицу, а они уже прочли и обсуждают. У самого моего дома митинг устроили, канальи. Да еще благодарить меня вздумали: «Вот спасибо вам, господин урядник, что вы нам мозги вставляете. Теперь мы знаем, кому шеи ломать». Сорвал я с двери газету, скомкал и говорю: «Если кто из вас хоть пикнет про это, в Сибирь законопачу. Марш по домам!»

Посмеявшись, Тарас Иванович озабоченно сказал:

– От него я узнал и кое-что другое. По деревням уже рыщут сыщики. Газета наша целый переполох вызвала в жандармском управлении. Теперь особенно надо держать ухо востро. Конечно, на Новосергеевку меньше всего падает подозрение, тут народ зажиточный, но все-таки шрифтом тебе заниматься больше не следует. Хоть следы от него и смываются с рук, но не настолько, чтоб не рассмотреть их в лупу. Зойке я приказал тоже прекратить на время всякую такую работу. Пусть отдыхает – развозит обыкновенную почту и помогает тебе елку наряжать.

– А как же быть с четвертым номером? – Я уже успел сродниться с нашей газетой, и решение Тараса Ивановича меня огорчило.

– С четвертым номером пока подождем. Печатать будем листовки со статьями Ленина. Тут мы с Васылем одни управимся. Бороду свою спрячь подальше, лучше всего зарой где-нибудь в песке. А теперь иди. Когда надо будет, я пришлю за тобой Васыля.

Утром Зойка доставила мне служебный пакет, на этот раз действительно от инспектора. В циркулярном письме сообщалось, что во время рождественских каникул общество педагогов устроит для учителей начальных школ чтение лекций на педагогические темы и что приезд учителей в город и посещение ими лекций инспектор считает весьма желательным.

– Как же быть? – озабоченно спросил я Зойку. – Вся затея с елкой пропадает.

– Зачем же ей пропадать! Я с ребятами все подготовлю, а утречком на Новый год ты приедешь и откроешь «бал-маскарад», – сказала Зойка так, будто заранее все предвидела, обдумала и решила.

Отпустив ребят на каникулы, я с Зойкой и Семеном Надгаевским отправился к попечителю. Василий Савельевич встретил нас все с той же ласковой улыбкой на круглом, как блин, лице.

– Уезжаю, Василий Савельевич, – сказал я. – До Нового года не ждите меня. Извольте дать подводу – вот письмо от инспектора.

С «блина» точно сошло масло.

– Лошадь только-только с города вернулась. Мореная она.

– Но у вас же есть другая.

– Есть да есть, да далеко за ней лезть, – вздохнул попечитель.

– Ничуть не далеко, вон она, в конюшне стоит, – сказала Зойка. – И еще возьмите себе на заметку, господин попечитель, что угля в школе и десяти ведер не наберется. Надо срочно подвезти.

– Какая срочность, если занятий в школе до крещения не будет и сам учитель уезжает? – неприязненно посмотрел на Зойку попечитель. – И еще, извините, вопрос вам задам: вы кто будете, по какой, то есть, должности указания мне делаете?

– Не обижайтесь, Василь Савельевич, я ж о ребятах хлопочу. Они сами себе елку устраивают, а в холодном помещении какая работа с ножницами да иголкой! Ведь и ваша дочка или сын, наверно, в школу ходят.

– Как же, ходят, – подобрел Василий Савельевич, – и дочка, и сын. Это, конечно, так, елка – это, конечно, для ребят приятность большая. А все-таки, вы кто же будете? Супруга, что ли, Дмитрия Степановича?

Зойка мгновенно порозовела. Я первый раз видел, чтобы она смущалась. Кровь и к моему лицу прихлынула.

– Нет, я ничья не супруга. Почтарка – и только. – И, рассердившись, резко сказала: – Это к делу не относится. Так запрягать, что ли? Где хомут?

Запряг сам попечитель. И даже сел за кучера.

В городе мы накупили сусального золота и серебра, глянцевой бумаги разных цветов, орехов, конфет, книжек с картинками. Из готовых елочных украшений купили только блестящий красный шар да маленький барабанчик. На площади, заваленной елками, Василий Савельевич выбрал дерево хоть и не очень высокое, но густое, пышное и, войдя во вкус нашей затеи, долго торговался. Ему усердно помогал Сема Надгаевский.

– Эх, жалко, надо было колокольчик к дуге подвязать, – сказал окончательно повеселевший Василий Савельевич, когда все закупленное добро было уложено в сани. – Пусть бы все смотрели на нас, какой мы везем школе подарок.

Прощаясь, Зойка как-то странно посмотрела на меня и отвернулась. Я зашагал домой, а мои спутники поехали обратно, в Новосергеевку.

Дома делать было нечего: старший брат, Витя, учившийся в учительском институте, на каникулы еще не приехал, сестра Маша, ставшая к тому времени артисткой, была далеко, в городе Курске, отец задержался на службе в городской управе, а мама была занята тем, чем занимались в этот день все домохозяйки – с раскрасневшимся лицом зажаривала в духовке рождественского гуся. Я отправился на нашу главную, Петропавловскую улицу.