Разгневанная земля, стр. 61

Этот же вопрос: «Кто ответит?» — задал Танчич Кошуту, сидя в его кабинете.

— Вы считаете себя неповинным в том, что в «Журавлиных полях» пролилась кровь. Да, сами вы не подписали смертного приговора, однако вся эта трагедия, разыгравшаяся за вашей спиной, звучит обвинительным актом против правительства.

— Это вы повинны в крови, пролитой в деревнях! — В гневном раздражении министр финансов бросил на стол номер «Рабочей газеты», которую держал в руках. — Вы только и делаете, что призываете крестьян к насилию, вместо того чтобы призывать их к терпению и к поддержке правительства… Не будь вы Михай Танчич, я приказал бы вас арестовать.

Глядя в упор на собеседника, Танчич воскликнул негодующе:

— Не будь вы Лайош Кошут, я назвал бы такое заявление мракобесным. — И, перейдя снова на прежний дружеский тон, Танчич добавил: — Совсем недавно я сидел в тюрьме за то, что осмелился свободно выразить свои мысли. Но вы, видимо, забыли, что именно за нарушение закона о печати вас самого дважды бросали в каземат и не так давно собирались это сделать в третий раз. Так и сделали бы, если бы не пятнадцатое марта. Революция судила иначе: не на тюремные нары, а на министерское кресло посадил вас народ. И вдруг вы ополчились против свободы печати!

— Нет, господин Танчич! Я всегда боролся и до конца своих дней буду бороться за свободу печати, но для всякой свободы есть границы… Мы уже многого добились. Дворяне отказались от получения у крестьян наследственной девятой доли с урожая, от взимания оброка, признали равенство всех перед законом. Отменена монополия на занятие дворянами государственных должностей, духовенство уже не получает десятины с собранного крестьянином урожая… Вот оно, торжество свободы!

— Да, но реформы эти провозглашены только бумаге. Ведь большинство крестьян не имеет земли и по-прежнему привязано к барским имениям. Отберите у помещика землю и передайте тем, кто её обрабатывает.

— Венгерская аристократия скорее погибнет, чем отдаст безвозмездно свою землю.

Танчич возмутился:

— Безвозмездно?! Но разве крестьяне не уплатили уже кровавый выкуп, неся веками все повинности да ещё отдавая сыновей для защиты страны…

Кошут горестно улыбнулся:

— Если бы я предложил конфисковать земли даже тех помещиков, которые после революции покинули Венгрию, все другие министры попросту связали бы меня и поместили в сумасшедший дом.

— Вы глубоко ошибаетесь, вы сами не знаете, какая за вами стоит сила! Бедные люди верят вам. Станьте на сторону народа. Только сделайте это решительно, без колебаний, чтобы народ понял, что вы больше не вернётесь к аристократам.

Кошут ничего не ответил. Он встал и подошёл к окну. Уже давно его мучили сомнения. В мартовские дни он был убеждён, что управление страной должно оставаться в руках дворян. Это и создало пропасть между ним и революционно-демократическим лагерем. Позднее поведение австрийского двора в отношении Венгрии и поддержка, которую император встретил в среде крупного дворянства, отрезвили Кошута. Он понял, что магнаты будут противиться преобразованиям в стране и не дадут должного отпора Австрии.

Танчич наблюдал за министром, который продолжал стоять у окна.

Понимая, во власти каких противоречивых дум сейчас находится Кошут, он тихо поднялся и медленно направился к выходу. Остановился у порога, оглянулся. Кошут не менял положения.

По мере того как затихали шаги редактора газеты, Кошут всё острее чувствовал душевный разлад. Среди лучших людей своего круга и у обездоленных людей из народа он всегда встречал сочувствие и готовность идти за ним. Как же получилось, что в час решительной схватки у него исчезла уверенность во вчерашних друзьях? С чем ушёл от него этот верный сын венгерского народа? Унёс с собой строгое осуждение? Ушёл врагом? Враг!.. Как нелепо звучит это слово в применении к человеку, которого недавно так именовал начальник полиции… «Кто знает, может быть, Танчич на более верной дороге!.. Я упрекал его в нетерпении, но разве и народ не терял терпения, пока я искал золотой середины? Да, надо согласиться с тем, что революция не терпит компромиссов. Тот, кто, совершая революцию, останавливается на полпути, сам роет себе могилу».

В кабинет вошёл секретарь:

— Без десяти минут двенадцать. Сейчас должно начаться заседание совета министров.

— Да, да, — встрепенулся Кошут, но не поднялся с места.

Секретарь почтительно стоял в ожидании.

— Тюремный режим был строгий, — прервал молчание Кошут, продолжая какую-то свою мысль. — Книг я не получал, никого ко мне не допускали. Единственным моим развлечением были два жаворонка в клетке, которых мне разрешили держать в камере. Я с ними очень подружился за время трёхлетней совместной жизни.

Секретарь в недоумении смотрел на Кошута, не понимая, куда он ведёт.

— В один прекрасный день, — продолжал Кошут, будто беседовал сам с собой, — мне неожиданно сообщили об амнистии. Покидая тюремную камеру, я открыл дверцу клетки и выпустил птиц через оконную решётку. Расставаясь с ними, я насыпал хлебных крошек на оконный карниз. «Человек в тюрьме часто теряет способность бороться, держаться за жизнь, — подумал я. — Мои товарищи по несчастью — жаворонки, — возможно, разучились жить на воле. Если они не смогут там прокормиться, они вернутся сюда и найдут пищу на подоконнике». На следующий день я наведался в тюрьму, чтобы узнать у надзирателя, не прилетали ли птицы. И что ж! Ни одна не появлялась. Тогда я понял: птицы умнее меня… К прежнему возврата нет.

Глава четвёртая

Отечество в опасности

После мартовской революции усилилось недовольство южных славян, стремившихся отделиться от Венгрии. Это движение тайно, а подчас и незамаскированно поддерживали австрийские власти.

Император поспешил назначить Елашича командующим всеми находящимися в Хорватии войсками, в том числе и венгерскими армейскими частями, входившими в состав общеимперской австрийской армии.

Отчаянный рубака, опасный интриган, отпрыск обедневшей дворянской семьи, искавший случая выдвинуться, сделать карьеру и обогатиться, хорватский бан [47] казался именно той фигурой, какая нужна была австрийскому императору и его приближённым в начатой ими коварной игре.

Он мобилизовал сербов и хорватов и разместил собранную армию у берегов Дравы, отделяющей славянские земли от венгерских. Это уже был открытый вызов.

Тщетно пытались венгры добиться от австрийского правительства решительных мер против Елашича. При дворе считали, что действия бана отнюдь не противоречат общеимперской конституции: Хорватия внутри венгерского государства пользуется-де такой же автономией, как Венгрия внутри Австрийской монархии.

Премьер-министр Баттиани, вернувшись из Вены, созвал Государственное собрание. На этот раз его покинуло обычное спокойствие.

— На границе нашего отечества, — говорил он с трибуны собрания, — угроза растёт час от часу… В присутствии имперского правителя Елашич дал нам обещание отозвать обратно свои войска, продвинувшиеся до самой границы, если венгерское правительство отзовёт свои. Мы отодвинули войска до самого Дуная. Несмотря на это, Елашич продолжает собирать значительные силы на границе. Вот почему в этот решающий момент я призываю комитаты, расположенные на территории между Дунаем и Дравой, создать добровольную национальную гвардию в самый короткий срок.

Бурными аплодисментами ответили собравшиеся на слова председателя.

Впервые из уст графа Баттиани исходил призыв к вооружённой защите. Оставаясь сторонником мирных реформ, он обещал императору не торопиться с организацией собственных министерств: военного и финансового, на чём энергично настаивал Кошут.

Лайош Кошут старался по мере сил улаживать затруднения, какие он встречал в своей ежедневной финансовой деятельности именно из-за того, что венгерский бюджет зависел от общеавстрийского. Но, как ни важно было для страны иметь самостоятельные финансы, ещё важнее для её судеб было создание своей армии.