Разгневанная земля, стр. 36

— Дуэль? — Граф поморщился. — Не подобает мне, представителю рода Фении, решать спор дуэлью с таким худородным дворянином, как этот пресловутый Кошут!

— Боюсь, что перед тобой ловкий и умный противник. Не скрестив шпаги, ты, пожалуй, с ним не справишься. Если не решаешься сам, у тебя есть сын, офицер. И, как мне хорошо известно, он бьёт без промаха! — Меттерних рассмеялся. Заметив, что гость сидит в мрачном раздумье, он добавил: — Не хмурься. Я вижу, Кошут лишает тебя покоя. Но я полагаю, что его влияние преувеличено — в Прессбурге за ним стоит незначительная группа. Состав Государственного собрания по-прежнему обеспечивает главенство графа Сечени, а Сечени предан Вене.

— Сегодня это, пожалуй, ещё так.

— Конечно, всегда так продолжаться не может. Сечени настолько богат, что позволяет себе роскошь одновременно служить двум господам. Он крепко держится за габсбургскую колесницу и в то же время хочет, чтобы Венгрия стала просвещённой опекуншей наций, входящих в её состав.

Подумав, Фения заметил:

— В этих вопросах расхождения у Сечени с Кошутом невелики.

— Это на первый взгляд. Но увидишь, очень скоро они потянут в разные стороны, и борьба кончится падением их обоих. Тогда и наступит твой черёд, и вожжи парламентской политики попадут в надёжные руки… — Меттерних встал. — У меня сегодня хорошее настроение. Однако пора и отдохнуть. Надо выспаться, чтобы весёлыми и бодрыми встретить первый день Нового года!

Глава вторая

Зори 48-го

Неурожайный 1847 год ушёл, унося с собой проклятья отчаявшихся народов. Новый год начался заревом восстаний, разлившихся по разгневанной земле.

В январе поднялись итальянцы. Революционные зори Мессины, Палермо, Неаполя засветились и над австрийской землёй, вселяя надежду в сердца народов, страх — в души правителей. В деревнях участились крестьянские мятежи, поголовные отказы от выполнения феодальных повинностей.

В прессбургском Государственном собрании дебаты становились горячее, слева осуждения смелее. Популярность Кошута после его триумфальной победы на выборах ещё больше возросла.

Аристократы забеспокоились. Призрак восстаний преследовал их по ночам. Либеральная парламентская оппозиция стала внимательнее прислушиваться к предостережениям пештской радикальной демократии. Имя вождя революционной молодёжи Шандора Петёфи всё чаще произносилось в кулуарах с нескрываемым раздражением.

В своё время австрийское правительство неспроста выбрало местопребыванием Государственного собрания город Прессбург. Там, вблизи от Вены и вдали от Пешта, оно надеялось уберечь депутатов от влияния «мятежно» настроенной части пештских жителей. Однако, несмотря на все ухищрения правительства, голос пештской революционной молодёжи проникал через стены национального собрания.

Однажды на депутатских креслах появились рукописные листки. В них правым депутатам напоминали слова Петёфи, сказанные перед началом сессии Государственного собрания:

Неожиданное появление прокламации дерзко нарушило чинную атмосферу, в которой обычно протекали заседания. Один такой листок в запечатанном конверте был адресован лично графу Иштвану Сечени. Глава консерваторов был задет за живое. Он не закрывал глаза на то, что его популярность, заслуженная прежней деятельностью, падает. Многие нововведения, направленные на улучшение культурной и экономической жизни Венгрии в 20-е, 30-е и 40-е годы, были связаны с именем «великого мадьяра», как называл его тогда Кошут. На средства графа в 1825 году была учреждена Академия наук; ему Пешт был обязан постройкой цепного моста, соединявшего Пешт и Буду. Усилиями Сечени по всей стране возникли просветительные читательские общества, ставшие очагами культурного развития венгерского народа. По почину Сечени, в Государственном собрании депутаты начали говорить на национальном венгерском языке. Но шли годы, и, по мере того как пробуждалось самосознание народа, а дальнейшее развитие национальной культуры приходило в противоречие с интересами правящей верхушки империи, Сечени из сторонника реформ превращался в их противника. И сам же подал пример того, как можно пренебречь родным языком. Он создал крупную венгерскую пароходную компанию, в которой официальным языком объявил немецкий. Более того: центральное управление этим венгерским предприятием граф Сечени перенёс в Вену. Тот факт, что народ перестал удовлетворяться подачками сверху, испугал графа: растущее стремление мадьяр к независимости грозило магнатам потерей влияния. Поэтому-то так остро воспринял Сечени письмо с цитатой из стихотворения Петёфи.

Возмущённый Сечени взошёл на трибуну и обрушился на оппозицию. Радикальная оппозиция толкает страну к анархии, сеет вражду между аристократами и простыми людьми, в то время как нация нуждается в единении, говорил он и закончил словами:

— Кому на пользу этот разброд в стране? Кому, как не нашим врагам! Ведь в конечном счёте мы хотим того же, что и вы: процветания Венгрии.

Сечени умолк, а граф Фения, сидевший в первых рядах, продолжил его мысль:

— И, так же как и вы, мы зовём нацию вперёд!

По затихшему залу прошёл шёпот.

Не вставая со своего места, Лайош Кошут бросил:

— Да! Только мы зовём Венгрию в Пешт, а граф Фения — в Вену!

Эта реплика вызвала одобрительные аплодисменты на скамьях оппозиции, а по адресу Фении послышались недвусмысленные возгласы осуждения.

Граф демонстративно поднялся и покинул зал. Кто-то из гостей бросил ему вслед:

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ!

С тех пор как Кошут победоносно прошёл в Государственное собрание и стрелы его красноречия стали беспощадно разить противников с трибуны, стычки на заседаниях были не редкостью. Но на этот раз словесный поединок вызвал в прессбургском обществе особенно большой интерес. Метко брошенное Кошутом обвинение в том, что глава консерваторов, заявляя о патриотизме своей партии, противится стремлению Венгрии к независимости, вызвало оживлённые толки. Не имеет ли в виду Кошут своими вызывающими словами обострить отношения консервативной и либеральной партий?

Граф Фения редко бывал в палате, и его присутствие там во время речи Сечени сочли не случайным. И оно действительно было не случайным. Сечени, видимо, рассматривал своё заявление как декларативное и потому пригласил на заседание наиболее крупных магнатов. Но Фения воспринял брошенное Кошутом замечание не только как выпад против своей партии, но и как личную обиду. Может быть, в иное время граф пропустил бы его мимо ушей, но теперь, когда и среди крестьян популярность Кошута возрастала с каждым днём, он не мог оставить безнаказанным нанесённое ему оскорбление. Тут-то и пригодился коварный совет Меттерниха — совет, поначалу показавшийся графу неуместным.

На следующий день Кошут получил от графа письмо с требованием публично извиниться. Кошут не замедлил ответить, разъясняя, что его слова ни прямо, ни скрыто не оскорбляют личного достоинства графа. «Если я выразился неточно, я готов в следующем же заседании пояснить, что я имел в виду политику низкопоклонства, которой придерживаются вместе с вашим сиятельством и многие другие магнаты».

Граф, разумеется, не был удовлетворён таким непочтительным ответом и на следующий день через своего приятеля, барона Неметти, послал вызов Кошуту.