Пираты, стр. 30

Перед тем как отправиться к Дьюку выручать Минерву, я обратила внимание на странную перемену, произошедшую с Филлис. Прекратив рыдать, она уставилась остановившимся взглядом на золотисто-красное пламя горящей на столе свечи. Быть может, тогда ее и посетило видение, о котором она только что упомянула?

— И что же ты предвидишь, мама? — насторожилась Минерва.

— Я вяжу бразильца Бартоломе. Человека с черным сердцем. — Она бросила на меня осуждающий взгляд. — Сейчас же сними!

Я автоматически коснулась рукой горла. Рубиновое ожерелье все еще оставалось у меня на шее. Нащупав замочек, я расстегнула его и положила драгоценность на стол.

— Ты должна от него избавиться. Эти камни тоже обеа. В них заключена твоя смерть. Я видела и знаю, когда, где и как это случится. Если ты останешься здесь, он заставит тебя выйти за него замуж. А потом убьет…

— Что же мне делать? Я не могу избежать этого замужества. Во-первых, брат не позволит, во-вторых, Бартоломе пустит по миру всю мою семью, если я отвечу ему отказом. У меня нет выхода.

— А вот тут ты ошибаешься. Слушай меня, и слушай внимательно!

Предложенный Филлис план показался мне дерзким и рискованным, но вполне осуществимым. С жаром обсуждая его, я с восторгом ощущала, как легко становится у меня на душе — пожалуй, впервые за несколько месяцев. Минерва интуитивно почувствовала мое изменившееся настроение и приветствовала эту перемену широкой, открытой улыбкой — такой же, как в те счастливые дни, когда мы бок о бок скакали верхом сквозь лесные заросли и бездумно плескались обнаженными в горных реках и заводях.

Я слово в слово исполнила все наставления Филлис. Все, за одним исключением: я так и не смогла заставить себя избавиться от рубинов. Сейчас я горько сожалею о своем безрассудном поступке. Мне следовало прислушаться к умудренной годами и опытом женщине и выбросить камни в болото по соседству с телом Дьюка. Было в них что-то сатанинское, как и в их предыдущем владельце. Последующие события показали, что Филлис была права. И в этом, и во многом другом.

А ведь я и сама кое-что видела: недаром серьги в ладони показались мне каплями крови. То было предзнаменование, только я в тот момент не сочла его таковым или просто не пожелала истолковать должным образом. Рубины были баснословно ценны, и отказываться от них было бы неразумно. В час нужды они еще могут пригодиться. Вспомнились мне и слова бразильца:

«Я питаю особое пристрастие к драгоценным камням. Они не ветшают, не тускнеют и не теряют в цене. Их легко унести, спрятать и держать при себе, и они никогда тебя не подведут».

Незаметно от Филлис я забрала ожерелье со стола и спрятала в поясной кошелек вместе с сережками. Потом мы с Минервой переоделись в мужское платье и незадолго до рассвета покинули плантацию. Томас ехал впереди, показывая дорогу, а мы следом за ним. Филлис на вьючном муле замыкала процессию. Мои седельные сумки раздувались от золота и серебра. Я без зазрения совести выгребла все содержимое сейфа в конторе, посчитав эту операцию справедливой компенсацией за свой фактический отказ от наследства. Там же я обнаружила два письма: одно было адресовано мне и надписано хорошо знакомым с детства почерком, другое содержало упомянутое Дьюком послание отца, в котором подтверждались мои права на владение «Источником». Первое я спрятала на груди, с тем чтобы прочесть позже, на досуге, а ознакомившись со вторым, уже не стеснялась и не оставила Джозефу даже медного фартинга [30].

Пускай считает, что мы с Дьюком ограбили его и вместе сбежали, и вообще думает что угодно, — мне на него наплевать! Все равно ему в жизни не догадаться, где меня искать.

Мы решили присоединиться к маронам.

ЧАСТЬ IV

СРЕДИ ИЗГОЕВ

16

К восходу солнца мы оставили плантацию далеко позади и поднялись довольно высоко в горы, откуда открывалась великолепная панорама раскинувшейся внизу равнины. Квадратные делянки сахарного тростника сжались до размеров носовых платочков, а господский дом и окружающие его постройки казались нагромождением детских кубиков. Не желая рисковать при свете дня, Томас свернул в лес, и дальнейший путь мы продолжали под сенью узловатых и причудливо изгибающихся горных сосен, обильно произрастающих на восточных склонах гряды.

Чем дальше мы углублялись в горы, петляя по едва заметной тропинке, тем глуше и первозданней становилась окружающая местность. Нам часто попадались большие осыпи красного глинозема, перемешанного с валунами и обломками скал. В таких местах следовало соблюдать сугубую осторожность: рыхлая, еще не успевшая слежаться почва легко начинала скользить и уходила из-под копыт ступающих по ней лошадей. Наконец мы добрались до вершины, рассчитывая увидеть по ту сторону водораздела нечто похожее на покинутые предгорья, но вместо этого нашему взору открылась цепь глубоких ущелий, заполненных клубящимся туманом. Его рваные клочья время от времени вырывались из глубинного плена, взмывая ввысь над теснинами, подобно струйкам пара над кипящим котлом. Чтобы продраться сквозь густо поросшие мхами и лишайниками и перевитые лианами заросли, нам приходилось низко опускать головы и прижиматься к лошадиным гривам. Незнакомые кустарники с остроконечными листьями облепляли бесплодные скалы, непонятно откуда черпая жизненные соки. В конце концов нам пришлось спешиться и спускаться по крутому склону, ведя лошадей в поводу. Перейдя протекающий по дну каньона стремительный ручей, мы вновь начали подниматься к следующему перевалу, за которым нас ждало очередное ущелье.

К полудню я потеряла счет подъемам и спускам, с унылой регулярностью сменяющим друг друга, и смертельно устала, поэтому очень обрадовалась, когда Томас объявил привал. Мы остановились на отдых на берегу широкой реки. Напоили животных, напились сами и обмыли живительной влагой многочисленные порезы, царапины и волдыри от укусов москитов и других жалящих насекомых. Филлис нарвала каких-то листьев и велела нам всем натереться их соком, отпугивающим, по ее словам, кровососущих тварей, тучами вьющихся на дне ущелья и слепо атакующих все, что движется.

Филлис и Минерва пошли в лес набрать свежих фруктов, Томас отправился на разведку, а я присела на гладкий камень и достала из-за пазухи заветное письмо. Оно было распечатано и выглядело так, будто его сначала скомкали и хотели выбросить, но потом передумали и снова разгладили. Отдельные абзацы различались цветом чернил и толщиной перьев и писались, очевидно, в разное время, когда у автора появлялась потребность что-то добавить или дополнить.

Моя дражайшая Нэнси!

Много раз я садился за стол с намерением написать тебе письмо. В голове все складывается превосходно, но стоит мне взять в руки перо, как мысли и слова куда-то улетучиваются. У меня такое чувство, что ты уже больше не та Нэнси, которую я знал. Я получил твое письмо, написанное на борту «Салли-Энн», и очень обрадовался, узнав из него, что ты ни в чем не виновата, а возникшие между нами недоразумения целиком на совести твоей мачехи и братьев. Я был счастлив и окрылен, разделяющий нас океан казался мне мелкой лужицей, но позже прослышал, что ты собираешься замуж за плантатора, и теперь даже не представляю, что мне думать и как быть.

По странному капризу судьбы, эскадра наша направлена на Ямайку, но если верить твоему старшему брату Генри, ты будешь связана супружескими узами задолго до того, как мой корабль бросит якорь в гавани Кингстона. А ведь я так надеялся, что ты все-таки станешь моей! Я получил повышение и служу теперь первым лейтенантом на линейном корабле третьего разряда «Орел» под командованием капитана Дунстана. Жалованъе и процент с призовых мне тоже увеличили, и я счел свои изменившиеся обстоятельства достаточным поводом нанести визит новому главе вашего семейства и просить у него твоей руки. Но когда я изложил ему свои намерения, тот сообщил, что ты уже обручена с другим, и тем самым развеял в прах все мои мечты и чаяния. Ты снова ускользнула от меня, как корабль из гавани с утренним приливом. Но я не смею ни в чем винить тебя, Нэнси. Ты так прекрасна, что тебя невозможно не полюбить. И если вышеупомянутый плантатор сумел завоевать твое сердце, как утверждает Генри, мне остается лишь пожелать вам обоим счастья и благополучия.