Ганнибал (др. перевод), стр. 33

И вот Ринальдо Пацци — из рода тех самых Пацци, Главный следователь Квестуры города Флоренции — должен решить, сколько стоит его честь и нет ли у него устремлений более весомых, нежели желание сохранить честь и достоинство.

Вернувшись из Парижа к ужину, он немного поспал. Ему хотелось посоветоваться с женой, но сделать этого он не мог и ограничился лишь тем, что воспользовался ее благосклонностью. Он долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к спокойному дыханию супруги. Поздно ночью, поняв, что уже не уснуть, он вышел из дома, чтобы прогуляться и все обдумать.

Никто не осмелится утверждать, что понятие «корыстолюбие» чуждо для Италии. Пацци долго дышал воздухом родины, и многие черты национального характера проявлялись в нем довольно сильно. Кроме того, его естественная тяга к стяжательству и честолюбие получили хорошую подпитку в Америке, где все потребности, включая потребность поклоняться Маммоне, ощущаются острее и быстрее.

Когда Пацци, выйдя из Лоджии, остановился там, где был сожжен Савонарола, и стал вглядываться в залитый светом палаццо Веккьо, в котором умер его предок, ему казалось, что он все еще размышляет. На самом деле это было не так. Постепенно он все уже решил.

Мы склонны рассматривать наше решение как одномоментное явление, ставшее следствием процесса рационального и глубокого мышления. Однако принятие решения на самом деле больше похоже на замес теста. Оно приходит не как результат суммирования отдельных глубоких мыслей, а как следствие постепенного созревания их общей массы.

Пацци принимал решение, когда садился на самолет в Париж. Он принимал решение и час назад, когда жена в своем новом пеньюаре старательно выполняла свою супружескую обязанность. Он принимал решение и тогда, когда, протянув руку к ее щеке, чтобы пожелать спокойной ночи, вдруг почувствовал слезы под своими пальцами. В этот момент она, сама того не зная, заставила его страдать.

Снова почет и уважение? Еще одна возможность стоять рядом с архиепископом и, терпя его зловонное дыхание, наблюдать за тем, как при помощи священных кремней возжигается пламя в заднице тряпичной голубки? Новые восхваления политиканов, с частной жизнью которых он так хорошо знаком? Стоит ли стать полицейским, прославившимся тем, что схватил доктора Ганнибала Лектера? Слава полицейского очень недолговечна. Гораздо лучше будет ПРОДАТЬ ЕГО.

Мысль эта билась в мозгу побледневшего Ринальдо и пронзала его сердце. И вот он наконец решился. Как только сомнения исчезли, вместе с ними исчезли и зрительные образы. С ним остались лишь два запаха — запах жены и солоноватый запах Чесапикского побережья.

ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО.

Ринальдо Пацци этим решением нанес себе такой удар, который не смог нанести в 1478 году сам Франческо де Пацци, когда, убивая Джулиано Медичи, он в своем яростном порыве поразил себя кинжалом в бедро.

Глава 24

Дактилоскопическая карта доктора Ганнибала Лектера является не только достопримечательностью, но и в некотором роде культовым объектом. Заключенный в рамку оригинал висит на стене в Отделе идентификации Федерального бюро расследований. В соответствии с установленным в ФБР порядком дактилоскопии рук с числом пальцев больше чем пять, отпечатки большого и четырех прилегающих к нему пальцев помещались на лицевой стороне карты, а отпечаток шестого — на обратной.

После первого бегства доктора копии дактилоскопических карт были разосланы по миру и увеличенное изображение отпечатка большого пальца Лектера находилось на плакате Мейсона Вергера. На отпечатке было помечено несколько идентификационных точек, и даже неопытный человек смог бы его без труда определить. Простое снятие отпечатков — дело несложное, и Пацци мог легко его произвести. Однако сложность состояла в том, что Вергер не хотел снятых отпечатков. Он желал получить отпечатки на предмете, чтобы его собственные эксперты могли заняться определением. Мейсона уже неоднократно обманывали, посылая ему отпечатки пальцев, снятые на местах прошлых преступлений доктора Ганнибала Лектера.

Но как получить свежие отпечатки доктора Фелла, не спугнув его? Фелл может просто скрыться, и Пацци останется с носом.

Доктор крайне редко покидает палаццо Каппони, а до следующей сессии Комитета изящных искусств еще целый месяц. Нельзя так долго ждать лишь для того, чтобы поставить для доктора стакан с водой или, вернее, стаканы с водой для всех, так как сам комитет никогда не додумывался до подобных тонкостей.

Решив продать Ганнибала Лектера Мейсону Вергеру, Пацци обрек себя на работу в одиночестве. Он не мог позволить себе привлечь внимание Квестуры к доктору Феллу, затребовав ордер на проникновение в палаццо Веккьо. А о том, чтобы войти во дворец и взять отпечатки, не могло быть и речи. Палаццо очень тщательно охранялся.

Бак для отбросов, которым пользовался Фелл, был значительно новее и чище, чем другие подобные емкости в квартале. Пацци купил аналогичный бачок и глубокой ночью поменял крышку на баке палаццо Каппони. Оцинкованная поверхность крышки бачка оказалась малопригодной для поставленных Пацци целей, и в результате своих ночных усилий он получил множество непригодных для идентификации отпечатков, сильносмахивающих на творчество художника-пуантилиста.

Утром Пацци, с воспаленными от бессонной ночи глазами, появился на Понте Веккьо. В расположенной здесь лавке ювелира он приобрел широкий, гладко полированный серебряный браслет вместе с бархатной подставкой, на которой тот хранился. В квартале ремесленников к югу от Арно, в узкой улочке напротив дворца Питти, он нашел еще одного ювелира, который стер с браслета имя изготовившего его мастера. Ювелир предложил покрыть браслет лаком, чтобы серебро не чернело, но получил отказ.

Внушающая ужас Солличчиано — флорентийская тюрьма расположена на дороге к Прато.

В женском отделении на втором этаже Ромула Ческу, прежде чем надеть свежую, просторную, холщовую рубашку, тщательно вымыла и вытерла груди, склонившись над глубоким корытом для стирки. Возвращающаяся из комнаты для свиданий цыганка что-то бросила ей на ходу на своем языке. Меж бровей Ромулы появилась крошечная, едва заметная морщинка, однако ее миловидное личико сохранило постоянно свойственное ему торжественно-серьезное выражение.

Ей, как обычно, позволили спуститься со своего яруса в восемь тридцать, однако уже на подходе к комнате свиданий надзиратель перехватил Ромулу и направил в помещение для конфиденциальных бесед на нижнем этаже тюрьмы. Там вместо обычной медсестры она увидела Ринальдо Пацци с ее грудным сыном на руках.

— Привет, Ромула, — сказал он.

Цыганка быстро направилась к высокому полицейскому, хотя было ясно, что ребенка он так сразу не отдаст. Проголодавшийся младенец тянулся к матери.

Указав подбородком на стоящую в углу комнаты ширму, Пацци сказал:

— Там есть стул. Мы сможем поговорить, пока ты будешь его кормить.

— Поговорить о чем, дотторе?

Родным языком Ромулы был цыганский, но она вполне сносно говорила по-итальянски. Так же как по-французски, по-испански и по-английски. Говорила она сейчас просто, без всякого жеманства и ухищрений. Тем более что артистические способности не спасли ее от трех месяцев тюрьмы за карманные кражи.

Ромула прошла за ширму. В пластиковом пакете, спрятанном в пеленках младенца, находилось сорок сигарет и шестьдесят пять тысяч лир (чуть больше сорока одного доллара) в потертых купюрах. Ей предстояло принять решение. Если полицейский обыскал младенца, то он может обвинить ее в контрабанде и лишить всех привилегий. Ребенок вцепился в грудь матери, а Ромула немного поразмышляла, глядя в потолок. С какой стати полицейскому напрягаться? Она и так в его руках. Ромула извлекла пакет и спрятала его у себя на теле под бельем. Из-за ширмы раздался голос Пацци:

— Ромула, от тебя здесь всем одни хлопоты. Содержание в тюрьме кормящей матери — пустопорожняя трата сил и средств. Здесь достаточно много по-настоящему больных людей, которым требуется забота медперсонала. Кроме того, неужели тебе нравится отдавать своего ребеночка в чужие руки, когда истекает время свидания?