Чудо-камень, стр. 20
Еще до ужина Злата рассказала ей, как заблудилась. Отстав перешнуровать ботинок, она впопыхах бросилась за своими. Далеко они не могли уйти. А сколько ни бежит, их нет и нет. Что за чудо! Припустилась еще быстрее — и все никого. Остановилась, огляделась в недоумении. Громко позвала деда, очень громко. В ответ же — лишь эхо. Дробное, рассыпчатое, как из-под пионерского барабана.
Лишь потом сообразила и по солнцу догадалась, что бежит-то совсем в другую сторону. Вот те и раз! Травы запутали. Бросилась обратно! Бежит, а слезы сами собой из глаз. Ну и дура! На минуту отстала и сразу заблудилась. Куда ей в горы — на печке сидеть бы!
А туф тропа раздвоилась. Раз раздвоилась, еще раз. А потом уже бессчетно, и вовсе запуталась. Сделалось страшно-страшно. Ясно, заблудилась!
Пробежит метров сто-двести — снова кричит. И опять — лишь эхо. Будто горохом рассыпает ее слова по горам. Кричать и то страшно. А травы, как тайга. Ничего сквозь них не видно. Выше головы. Да жажда еще. Ни росинки воды. Во рту горечь, огонь. Жжет даже. И сил уже нет, ни кричать, ни бежать. Ноги подкашиваются. Видно, от усталости и от испугу.
Обессиленно опустилась на траву у дороги. Повалилась на спину, раскинув руки. Уставилась на небо. Как хорошо передохнуть! Затем сжалась, свернулась калачиком. Тупо заныло все тело. Лежала молча, бездумно. Глаза невольно слипались, закружилась голова, и что было потом, уже ничего не помнит…
А очнулась в палатке геофизиков… Могли и вовсе не найти. Ей кричат — не слышит. Сама кричит — ее не слышат. Эхо в горах хитрое… Их голоса бросит в одну сторону, ее — в другую. Вот и не слышно. Со страху помереть можно.
Альда вообразила, случись такое с ней. Страшно! Ой, страшно!
После ужина Альда не отходила от Сеньки. Как хорошо, что они опять вместе. Легче будет искать нефрит. Вот уже сколько дней прошло. Чего только не видели. А нефрита нет и нет.
Но Сенька какой-то странный. Отвечает невпопад. Что с ним такое?
— Погоди, — наконец сказал он, — я сейчас.
Подошел к Петьке, цепко взял его за локоть:
— Пойдем, слово тебе скажу…
Петька огрызнулся, безуспешно пытаясь высвободить локоть.
— Нет, пойдем!
— Смотри, не задевай!..
Альда расстроилась. Еще подерутся сдуру. Петька — задира и забияка. Как что, сразу пускает в ход кулаки. Лучше пойти и поглядеть, что будет.
Мальчишки углубились в лес.
— Давай, говори, что хотел, — остановился Петька. — Дальше не пойду.
Глаза у него большие, навыкате, лицо злое, зубы стиснуты.
— Сам говори, как сподличал! — уставился на него Сенька.
— А чего мне говорить.
— Нет, говори!
Подбоченясь, Петька нахально глядел на Сеньку. Крепкий, коренастый, он выглядел сильнее.
— А ну тронь! Знаешь, катись отсюда, не то такую взбучку дам — всю сопатку расквасю.
Нет, Сенька не хотел драться. Хотел лишь в глаза высказать все этому мелкому пакостнику. Наглый же вызов возмутил его, и он не стерпел. Будь бы Петька слабее, он не тронул бы его. Теперь же ему захотелось больно-пребольно ударить, показать, что он не боится его силы.
— Вот тебе за все пакости! — плюнул он с силой ему в лицо. — Вот, вот, вот! — бил его в грудь кулаками.
Петька развернулся и со всей силы ударил его по лицу.
У Сеньки сразу хлынула из носу кровь. Он наскочил, было на своего обидчика, но Петька, не приняв боя, бросился наутек. А отбежав, остановился и крикнул:
— Будешь приставать — еще получишь.
— Нет, я с тобой рассчитаюсь!
— Сам наплачешься, — закричал в ответ Петька и убежал в лагерь.
Как раз подоспела Альда.
— За что он тебя? Дай вытру? Весь же в крови.
— Зачем ты пришла? Кто тебя звал? Не девчоночье дело ввязываться в драку. Ступай, говорю!
Петька увидел Альду, остановился еще раз и на весь лагерь закричал:
— Жених и невеста! Жених и невеста!
— Нет, я прибью его! — рассвирепел Сенька, пытаясь броситься вдогонку.
Но на руке у него повисла Альда.
Вечерний университет и профессор огня
Вечерним университетом назвали ребята беседы у костра. И правда, университет, где есть и свой профессор, и юные студенты. А любая беседа, что лекция. О чем только ни говорится у костра. Азат мастер поддерживать огонь и большой искусник разжечь любой костер. У него каждый раз особый тип костра. Для варки пищи он разводит небольшой костер с жарким пламенем либо «колодец», либо «шалаш». Если «колодец», то колья складываются как сруб, колодца, если «шалаш», то конусом, как ставится юрта. «Звездный» костер у него в самом деле похож на звезду, так как колья кладутся крест-накрест, навалом. А «таежный» костер разжигает еще иначе. Толстое бревнышко кладет с подветренной стороны, а разжигаемые колья одним концом на это подставное бревно, другим просто на землю.
Сегодня он разжег костер «нодья». Сложил поленце на поленце вертикально меж колышками. Торцом к ветру. Но ребятам костер не понравился. Лучше все же «звездный». И, уступая их прихоти, Азат сноровисто разжег им «звездный костер». Не очень дымит, почти нет копоти. Пламя ровное, спокойное. И перед глазами огненная звезда. Лучше Азата никто из ребят не умеет разжечь костра. Да и никто не пытается. Все костры в лагере на откупе у Азата. Тут он хозяйничает безраздельно. Ребята даже кличку ему придумали: профессор огня! Ничего кличка. Азату даже льстит такое прозвище. Все же профессор, ни кто-нибудь и ни что-нибудь, а огня!
Беседа за «звездным костром» согревала душу. Огонь — он добрый, и чем больше такого огня, тем лучше!
Профессор Бахтин вспоминал свою юность, даже детство. Мальчишкой он был любознательным, и отец повсюду возил его с собой. Взял как-то раз в Питер, как тогда называли Ленинград, и сводил в Минералогический музей. Теперь Он в Москве, а в ту пору был там. Как тогда распалилось его детское воображение! Глядел и загорался. Были камни, глаз не оторвать! Одни блестящие, как металл, другие — прозрачные, как стекло, а третьи — сами светятся, да так, просто загляденье. Чего только не видел. И камни, упавшие с неба, — метеориты, и камни, добытые у нас, завезенные из других стран. У каждого — свое название, своя судьба. Иногда интереснее, чем у иного человека. Еще тогда стало ясно, у камня — своя жизнь, и захотелось постичь ее, изучить.
Теперь же музей еще богаче. В обрамлении электрических люстр есть в нем чудесная карта со сверкающими синими звездами. Это карта ископаемых богатств. Поглядишь на нее и видишь, как несметны наши сокровища.
Профессор умолк было и вдруг загорелся снова:
— Есть у нас еще одна карта, в Эрмитаже хранится, в Ленинграде. Не карта, а чудо из чудес. Из уральских самоцветов сложена. И многие из них изготовлены человеком, который сидит среди нас. Вот он, — указал Бахтин на старого камнереза. — Сами спросите.
Ребята обрадованно загалдели, и Корнею Ильичу пришлось рассказать, как делалась Фа карта. Ее готовили на Свердловской гранильной фабрике. Лет тридцать тому назад. Опытнейшие мастера. «Не мне чета, я еще за молодого слыл, хоть мне и было уже за тридцать. Старейшие искусники, у которых я и учился гранильному делу». Сейчас Корней Ильич уважительно перечислял их имена. Воронов, Боровских, Зверев, Китаев, Фролов. О них московские газеты писали. В руках таких мастеров, сверкая гранями, оживали рубины, топазы, аметисты, аквамарины, горный хрусталь, изумруды. Они точили из них треугольнички, квадратики, ромбики, эллипсы. Гранили богатую оттенками яшму, светло-зеленый амазонский шпат, нежно-розовый родонит. На каждую республику изготовили рубиновую звезду.
Тончайшая работа!
— Помню, — говорил старый камнерез, — я рубины оттачивал. Каждый на трех дисках. И что ни камень — пятьдесят семь граней. Четыре тысячи камней. А это лишь штрих. Вот так было.
А кончили — камни отослали в Ленинград. Над картой трудились лучшие ювелиры и художники. Аквамаринами они обозначили Северный морской путь, дымчатым хрусталем — предприятия нефтяной промышленности. Темно-вишневым альмандином — сеть электростанций. Яркими рубинами — металлургические заводы. Нежно-голубыми топазами — бумажные фабрики. Изумрудами — предприятия по обработке дерева. У каждого камня — своя форма и свое значение.