Вердикт двенадцати (сборник), стр. 47

В.: Полагаю, она должна была кое-что вам оставить по завещанию?

О.: Мне негоже обсуждать эту тему, когда бедная тетушка еще не остыла в могиле.

В.: И все же…

О.: В воспитанном обществе мне не понадобилось бы повторять сказанное. Прошу не забывать, что я пережила страшное потрясение. Я готова ответить на любой разумный вопрос, но не собираюсь сидеть и слушать пустую болтовню. Тетя Этель поступала так, как считала нужным, а большего никому знать не требуется.

В.: Разумеется, разумеется. А теперь разрешите еще раз уточнить. Значит, вы встали… когда именно? Около шести утра?

О.: Ровно в шесть. И через десять минут спустилась вниз.

В.: Да, да. Потом вы прибрались, накрыли на стол. Раздвинули портьеры, верно?

О.: Подробностей я не запомнила — я все время думала о сестре. Как только управилась, я к ней поехала и была там чуть раньше, чем собиралась. По-моему, около семи.

Было еще много вопросов и ответов, но следствие не продвинулось ни на шаг. Совершавший обход полисмен заметил, что в пансионе миссис Мулхолланд портьеры на ночь, против обыкновения, задернуты, однако это ровным счетом ни о чем не свидетельствовало. Самые дотошные расспросы не помогли найти человека, который бы видел тем утром на Дьюк-стрит подозрительную и вообще какую бы то ни было личность. Автоматический коммутатор не давал возможности установить, из какого именно телефона звонили в полицию.

Какое-то время Айрин находилась под подозрением, но было установлено, что у нее атрофия мышц одной руки и просто-напросто не хватило бы сил совершить такое преступление. Инспектор Ходсон не сомневался, что убила Виктория, но у той было алиби, которое, казалось, ничем не пробить. И хозяйка пансиона, и мисс Микин утверждали, что ясно слышали, как она встала, и, хотя не могли точно сказать, когда она вышла из дома, не было никаких оснований сомневаться, что это произошло уже в седьмом часу, то есть когда два полицейских находились у тела только что умершей Этель, в добром получасе ходьбы от пансиона.

В конце концов Виктория получила по тетушкиному завещанию 2327 фунтов 11 шиллингов, на которые приобрела табачный, он же газетный, киоск. За три года она скопила на дом и, как новоиспеченная домовладелица, получила вызов в суд в качестве присяжной. Она побывала у адвоката, уплатив за консультацию семь с половиной шиллингов, выяснила, что отвертеться от исполнения своего гражданского долга никак не удастся, и явилась в суд в указанный день — снедаемая раздражением, но в то же время и любопытством.

Она тешила себя сардонической мыслью — насколько чувство юмора вообще было свойственно ее образу мышления, — что не так уж и неуместно ей сидеть на скамье присяжных на процессе об убийстве: знаток судит любителя. Ибо она никогда не пыталась забыть, что убила родную тетю, и ни разу не пожалела о содеянном. Она, пожалуй, даже гордилась этим, хотя прекрасно помнила о нескольких крайне опасных минутах и была уверена, что впредь на такое никогда не пойдет.

Все было довольно просто. Легче всего — с будильником. Фараонам — и тем не пришло в голову. Нужно было только правильно рассчитать завод, что она и отрепетировала несколько раз, зажав звонок носовым платком. Она выяснила, сколько требуется оборотов ключа, чтобы звонок проработал секунд двадцать, не больше. Будильник, таким образом, был поставлен как нужно. До этого она несколько дней нарочно вставала в разное время, чтобы приучить миссис Мулхолланд прислушиваться, когда прозвонит будильник. Мисс Микин можно было не принимать в расчет. Между звонком, который сходит на нет с концом завода, и звонком, который выключают, бывает порой небольшое различие, но полусонная женщина этой разницы не заметит, тем более не запомнит, чтобы потом доложить легавым.

Изобразить шум от передвигаемой мебели было немного сложнее. Но и тут потребовалось всего лишь проявить чуть больше терпения и поспать с закрытым окном, чтобы не создавать сквозняков. Свечки сгорают за строго определенное время — кажется, древние римляне пользовались ими ночью заместо часов. Виктория провела не одну бессонную ночь, вычисляя и перепроверяя скорость сгорания, засекла время с точностью до часа, получаса, пятнадцати минут, и не успокоилась, пока не уверилась, что может регулировать процесс с точностью до пары минут в ту или другую сторону. И лишь после этого, в ту самую ночь, она опустила на своем окне штору и соорудила нечто, напоминавшее мину-ловушку.

Она забила в подоконник гвоздь, обмотала вокруг него конец длинного шнурка, а другой привязала к деревянному стулу, едва ли не единственному предмету мебели в ее комнате, не считая кровати. Стул она боком привалила к кровати, так чтобы тот, если шнурок порвется, упал на пол с довольно громким, но не оглушительным стуком.

Затем она сделала на свечке, что стояла на столике у кровати, треугольный надрез — в заранее отмеченном месте; столик поставила так, чтобы шнур был прижат к разрезу, к самому фитилю, а затем, сверившись с часами, зажгла свечу. Если она не ошиблась в расчетах, пламя свечи должно было дойти до шнура ровно в шесть, а через пару минут перегореть и сам шнур.

Расчеты ее оправдались, больше того, ей улыбнулась непредвиденная удача. Люди слышат то, что привыкли слышать. Изо дня в день мисс Микин и миссис Мулхолланд слышали, как у Виктории дребезжит будильник, как она, одеваясь, время от времени двигает стулом, а после этого, если как следует напрячь слух, — как она возится внизу на кухне и в столовой. Когда в полудреме они услышали первые звуки, то подумали, что слышат и все остальное. Если б инспектор Ходсон сразу же, в то самое утро, подверг обеих тщательному перекрестному допросу, он, возможно, и заставил бы их усомниться — а вправду ли они слышали, как Виктория хлопочет на первом этаже после того, как ее, по всей видимости, поднял будильник? Но если б инспектор и сделал это, он все равно прекрасно понимал, что достаточно долгий перекрестный допрос со стороны защиты способен поставить под сомнение любые показания подобного рода, а полученные таким путем свидетельства, как правило, не очень впечатляют судью и присяжных. Как бы там ни было, когда он тщательно порасспросил обеих дам, ни одна из них не проявила той феноменальной памятливости, которую обычно выказывают персонажи детективных романов. Дамы могли припомнить одно — в то утро все шло по заведенному порядку. Так они и сказали.

Виктория вспомнила, что после этого ей безумно хотелось удрать назад в пансион и она огромным усилием воли заставила себя поехать к Мэй. Но вернувшись под кров миссис Мулхолланд, она сразу пошла к себе в комнату, подняла штору, застелила постель, поставила стул на место и выдернула из подоконника гвоздь. Она вставила в подсвечник новую свечу, зажгла и дала с минуту погореть. Она снесла вниз старый огарок и обрывки шнура и выбросила в камин. Так что устрой фараоны обыск у нее в комнате, они бы все равно ничего не нашли.

Вот что проходило перед ее мысленным взором, когда она ожидала вызова вместе с другими присяжными, и тут к ней обратился секретарь суда.

— Всемогущим Господом клянусь, — повторила она за ним, — судить по чести и совести и справедливо рассудить тяжбу между королем, нашим верховным повелителем, и обвиняемым на скамье подсудимых, чья судьба мне вручается, и вынести справедливый вердикт в согласии с представленными уликами.

Вот нагородили, подумала она, приложилась губами к Библии и прошла к скамье для приведенных к присяге присяжных.

II

Секретарь суда обратился теперь к мужчине, которого с самого начала посчитал довольно красивым. Подобно большинству людей, переваливших за сорок, секретарь, как правило, недолюбливал красавчиков и не доверял им, особенно смуглым брюнетам. По любому благовидному поводу он именовал их смазливыми или же инородцами. Если мужчина внешностью грубоват — тем лучше, а если с правильными чертами и явно ухожен — тем хуже. Однако против этого присяжного даже секретарь суда не имел ничего против. Внимательно на него посмотрев, он произнес: «Артур Георг Поупсгров, повторяйте за мной…»