Аршин, сын Вершка. Приключения желудя, стр. 7
— Да при чём тут буквы, если и так понятно? — не выдержал старый Кризас. Грамота облегчать должна, а не затруднять человеку жизнь. Будь моя воля, я бы и линии упростил, одни точки от них оставил.
Сколько ни убеждали старый и малый, учитель всё же оставил Аршина на второй год. А тому понравилось: он и третий, и четвёртый срок проторчал в том же классе; так и сидел бы там до седых волос, да семь лет спустя Кризас сам забрал его из школы. Как барана, домой пригнал.
— Хватит, научился! — заявил Дарате. — Три крестика поставит, как неграмотный, и будет с него. Главное, пусть деньги считать умеет, когда зарабатывать начнёт. Чтобы их куры не клевали.
— Стыд и срам! — убивается Дарата.
— Эка невидаль! — пожимает плечами неуч. — Наш учитель десять лет в одном классе сидит, и никто ему дурного слова не скажет. Наоборот, люди шапку снимают перед ним. А чем я хуже его? Если на то пошло, могу и ещё семь лет в том же классе от-бухать. Только парту побольше пускай дадут, а то ноги не влазят…
ХИТРОСТЬ СТАРОГО ВЕРШКА
Уже который день отдыхает от ученья Аршин, лежнем на печи лежит, набираясь сил для новых подвигов. Аршин лодыря гоняет, а отец ему помогает.
Валяется мальчик, задрав ноги к потолку, в руках грошик вертит, тот самый, что когда-то Шарик заработал; спит и видит, как бы ему за свой ломаный грош целковый получить. Дурень думкой богатеет.
А мать концы с концами не сводит, чтобы этого обжору прокормить, из долгов не вылазит, чтобы одеть дылду, вертится, словно белка в колесе, чтобы лежебоку обслужить. Как пчела вокруг трутня, вьётся.
— И не совестно вам день-деньской бока пролёживать? — не выдержала однажды мать. — Хоть полено дров принесли бы, хоть бы камень из огорода выкинули ~ всё подмога. А то с курами ложитесь, с цыплятами встаёте. Печь — не кормилица!
— Ну и скажешь-с курами!… — вступился отец за сына. — А того не подумала, как такая каланча на насест взгромоздится?
Сказал — и на бок.
— Я бьюсь как рыба об лёд, ума не приложу, у кого ещё взаймы просить, пеняла Кризасу жена. — Только собаке да кошке не должны. Дождёшься, что последнюю коровку за долги придётся отдавать. Будете пустую похлёбку лопать!
— Ну и скажешь! — Теперь сын за отца вступился, — Не оттого коровку потеряем, что взаймы берём, а оттого, что долги раздаём.
И тоже на бок, да случайно отца толкнул. Как сверчка, смахнул в запечье. Выкарабкался оттуда Кризас весь в пыли, в паутине позапрошлогодней и, чтобы вернуть себе тёплое местечко, пошёл на хитрость. Допотопную!
— Ты бы встал пораньше, сынок, прогулялся за околицу, может, и тебе повезёт… Третьего дня соседский парнишка не поленился встать и на дороге рубль нашёл. У автобусной остановки.
— Ну да! — не шёл на удочку Аршин. — Кто потерял, тот раньше моего вскочил. А может, и всю ночь глаз не смыкал…
— Как знаешь, только малый на этот рубль конфет купил!
Аршина с печи как ветром сдуло. Чуть не голышом на дорогу вылетел и давай каждый камешек подымать, каждую бумажку ворошить, каждую щепочку ощупывать. Долго ходил-похаживал повесив нос, как вдруг видит — рубль! Валяется в пыли, такой кругленький, хорошенький, на солнце поблёскивает. Вот оно, Аршиново счастье!
Схватил он рубль, в кулак зажал и бежит с криком:
— Нашёл!… Нашёл!… На дороге рубль нашёл! Железный!…
На всю деревню раструбил.
У самого дома остановил его сосед Тяпа и, осмотрев монету, сказал:
— Это мой рубль. Я вчера его с почты нёс.
— На, бери! — вручил ему находку Аршин и ждёт конфет.
Шоколадных, что сами тают во рту.
— Ну ладно, — говорит сосед. — Раз ты такой честный, возьми себе этот рубль. Делай с ним что хочешь.
Накупил Аршин конфет, тут же все сожрал, чтоб ни с кем не делиться, и весёлый домой отправился. Чаем запить.
С того дня он вскакивал ни свет ни заря и, головы не подымая, как ищейка, по всем закоулкам шнырял: не найдёт ли снова чей-нибудь рубль. Пускай даже бумажный!
А Кризас трубку покуривает, старые кости на печке греет и втихомолку радуется, что сынку занятие нашёл. Трудоустроил парня.
И надо же! Двух недель не прошло, как Аршин бумажник нашёл. Сторублёвками набитый.
Поднял бумажник, пыль с него сдул и, ничего никому не говоря, прямым ходом в сельмаг. Скупил все конфеты, вскинул ящик на загорбок и потащил к дому. Как старик, под тяжестью покрякивает. На полпути нагоняет его колхозный кассир Выдавайтис. Верхом на тракторе несётся.
— Товарищ Вершок! Аршинчик, миленький, может, ты, случайно, мой бумажник нашёл?
— Кожаный? — кряхтит под ящиком толстяк.
— Кожаный!
— Тиснёный? — тяжело вздыхает пузан.
— Тиснёный!
— С узорами, что ли? ~ еле на ногах стоит лакомка.
— С узорами, с узорами… Только, ради бога, скажи скорей, куда ты его девал.
— Ребятам отдал. — Аршин снял с плеча ящик и сам на него уселся.
— Со всеми деньгами? — ужаснулся кассир.
— Нет, деньги я себе за честность взял.
Кассир как ужаленный помчался к родителям Аршина правду искать. Те до самого вечера долбили сыну, что нельзя чужие деньги брать, что их полагается вернуть, а ему хоть кол на голове теши. Уплетает конфеты и в ус не дует.
— Ну, а как безделяйский пан Яцкус на моём месте сделал бы? — спрашивает наконец Аршин.
— Он, сынок, денег на дороге не искал. Люди сами ему последний грош несли.
— А как ты бы поступил? — спрашивает отца.
— Не было у меня денег сроду, и находить их не желаю: всё равно хозяин объявится.
— А как он докажет, что это его бумажник? Кто видел?
— Видать-то никто не видел, — отвечает Кризас, — но карман у него дырявый. И подкладка прохудилась.
— Ну, раз такое дело, пускай конфетами забирает, — уступил Аршин и горестно вздохнул. — Уж лучше в долг взять и не отдать, чем на дороге найти и воротить.
Полез на печку и снова папашу сбросил. В прошлогоднюю паутину уронил. А кассир Выдавайтис с тех пор на одни конфеты перешёл. И зубы съел на этом.
Но даже без зубов он по сей день конфеты сосёт и вспоминает, какое у Аршина золотое сердце. А если и рассердится раз в год, расшумится, всё равно никто его не поймёт — так сильно шамкает. Точь-в-точь сорока стрекочет.
БЕЗДЕЛЯЙСКИЕ КОММЕРСАНТЫ
Вскоре и деньги вышли, и одёжка вся износилась, но зато в саду яблоки поспели. Надумал Вершок съездить на рынок в Палангу. К самому синему морю.
— Говорят, на курорте всегда лишнюю копейку выгадаешь, — объяснял жене Кризас. — А конь дармовой у нас. Колхоз даёт.
Дарата не стала спорить. Нагрузила полную телегу яблок, притащила несколько сыров, завёрнутых в лопухи, масла ком тряпицей обернула, копчёные колбасы с чердака сняла, ломоть сала положила и хлеба каравай.
Как жёрнов, на подводу вкатила.
— Ну, сынок, — сказал Кризас, — учёного из тебя не вышло, но не отчаивайся: и торговый человек паном быть может. Молодой Причкус, наследник Яцкусов, так тот когда-то в Клайпеде такие дела проворачивал, что чуть в трубу не вылетел: лошадей менял, как перчатки, быков на коз обменивал, коз — на кур, а за яйца иголки брал — по двенадцати за дюжину. Миллионами заправлял!… Вот и мы с тобой завтра в Палангу едем, — продолжал отец. — Только ты уж как следует ночью лошадку попаси: сытый мерин в еде умерен.
— Постараюсь, — промолвил сын и пошёл свою шапку искать.
Ту самую, которой прежде в футбол играл, а теперь ботинки чистил.
Всю избу вверх дном перевернул, чулан перерыл, в хлев заглянул, овин обыскал, потом на сеновал поплёлся. Нету шапки! Шарил-шарил в сене, умаялся, и сон сморил парня. Как убитый заснул бедняга.
Утром отец глаза продрал, повернулся, потянулся и отправился запрягать. Смотрит — ни лошади, ни сына. Полдня пробегал по деревне старик, прежде чем услышал, как сынок на сене храпака задаёт. Мышей распугивает.
Кризас и так и этак Аршина тормошил, пятки ему щекотал, соломину в нос засунул — не может добудиться. Только самого в сон клонит. Разозлился отец, нагнулся да как крикнет прямо в ухо сыну: