Аршин, сын Вершка. Приключения желудя, стр. 4

Не столько ищет, сколько старуху дразнит.

— Ты чего там шаришь? — первой не вытерпела Дарата. — Того и гляди, избу спалишь.

— Да всё думаю, может, твой язык найду, — засмеялся Кризас. — Ты ведь уже третью неделю без языка ходишь.

Ничего не ответила жена, но затаила обиду на мужа. Как баранку впрок отложила.

Дразнил, дразнил Кризас Дарату, наконец старуха не выдержала, отыскала гвоздь, молоток и высматривает на стене местечко поудобнее.

— Ты что делать собираешься? — забывшись, осведомился Вершок.

— Язык твой прибить хочу, чтоб не болтался, — расквиталась за прошлое жена.

Мать с отцом ругаются, Аршин слушает да на ус мотает, выжидая, чем это всё кончится. А когда родители про варенье вспомнили и снова за сына принялись, он им так ответил:

— Ну что вы можете мне сказать, если одна без языка разгуливает, а у другого гвоздём прибит?

От этих слов старик покрутил головой и за шапку взялся.

— Я в твои годы старшим не грубил, — буркнул сыну, прежде чем уйти.

— Ас каких лет начал? — заинтересовался Аршин. — Раньше или позже, чем ясновельможный пан Яцкус?

Старик выскочил за порог да так дверью хлопнул, что с потолка костра посыпалась, а старуха в слезы;

— Я вот сиротой росла, чужим людям и то не смела говорить такое…

— Я тоже сиротой хочу быть, — надул губы Аршин.

— Почему, сыночек, почему, ненаглядный мой? — вскинулась мать.

— Потому что никто меня тогда мучить не будет… Бу-у-у! — заголосило дитя.

Тут и мать поскорей платок на голову. Свадебный, только молью посередке траченный.

ЗАЧЕМ СЛОНУ УШИ?

Чем больше ел, тем толще становился Аршин. Пухнул как на дрожжах. Родители ни белья, ни одежды напастись не могли на него. Только сошьют, принесут домой, обрядят сыночка — смотришь, через день обновка по всем швам трещит, локти рваны, колени драны, спина пополам разлезлась. С плеч да в печь.

Однажды отец повёл сына в сельмаг ботинки покупать, самые большие выбрал. Пятьдесят последнего размера!

Аршин втиснул ногу, прошёлся по магазину, ногами повертел и радуется:

— Ух ты, красивые-то какие!

— Не в красоте толк, — наставляет отец, отсчитывая последние деньги. Важно, чтобы хороши были.

— Хороши, хороши, — чуть не плачет Аршин.

— Покажи, где палец, где пятка? — проверяет отец.

А сын подмётками скрипит, сам улыбается сквозь слезы и нахваливает:

— И блеск, и треск — до чего же хороша обувка!

— Вправду хороша? — последний раз спрашивает отец.

— Лучше некуда!

Заплатили денежки и ушли. Не успели до дому дойти, как Аршинов палец наружу вылез. Будто нож из ножен распоротых. Отец за голову схватился:

— Я же говорил — малы, не хороши тебе!

— Башмаки-то хороши, — отвечает сын, — только палец великоват, — и дальше пошёл, прихрамывая.

Ничего ему Кризас на это не сказал, опасаясь, как бы самому нахлобучки дома не было за такую покупку. Но Дарата даже не глянула на башмаки. Ей не терпелось примерить сыну новую одёжу — широкую, свободную, мешковатую, правда, малость, так она и впрямь была из мешковины, самой прочной. Собака не прокусит.

Только выбежал Аршин за дверь, глядь, тут же назад идёт весь измазанный, оборванный. Как чучело гороховое.

— О господи! — напугалась мать. — Где ты так изодрался?

— По заборам лазил.

— А измазался где?

— Дворец лепил.

— А меня там вылепил? — просветлел отец.

— Нет, грязи не хватило, — объяснил сын, — всю на Яцкуса извёл.

— Нет больше моей моченьки!… — зарыдала Дарата. — Теперь ты, отец, ломай голову, во что сына одеть.

Думал, думал Кризас, наконец додумался. Сторговал у соседа по дешёвке телячью шкуру, выделал, отнёс портному и заказал штаны для сына. Проволокой сшитые, гвоздями сбитые. Когда обновка была готова, Вершок надел на сына штаны и сказал ему:

— Хоть верхом катайся — не протрутся!

Но недолго радовался бедняга.

На другой же день Аршин воротился домой с прорехой на заду. Хотел незаметно боком в дверь шмыгнуть, да споткнулся о порог и грохнулся во всю избу. От сеней и до задней стенки.

Тут отец, конечно, увидел, что штаны разорваны.

— Кожаные?! Железные?! — закричал он, попытался было схватить за шиворот безобразника, но не дотянулся. — Да ясновельможный Яцкус все наряды от деда унаследовал, сам носил и внукам оставил, так в той одежде они и за море смывались, когда у нас тут панов прижали. А ты телячьей кожи штаны за один день ухлопал!

— Я их не хлопал, я катался… ~ захныкал Аршин, и слезы из глаз, как бобы, посыпались.

— Это на новых-то штанах?!

— Да не на штанах, на точиле! Ребята крутили, а я сидел только.

У отца и руки опустились: ну что ты будешь делать…

— Кожаные!… Железные!… — бормотал Кризас, а про себя уже торговал у соседа бычью шкуру. Из которой подмётки кроят.

На этот раз куртку Аршину шорник шил, штаны — скорняк, а шапку тачал сапожник. В воде вымачивал, потом на тыкву, как на колодку, напялив, молотком отбивал, шилом дырки протыкал и смолёной дратвой стягивал.

Можно подумать, не треух мальчонке — покрышку для тракторного колеса готовил.

Не прошло и двух дней, прибегает с улицы Аршин — на нём не шапка, а какой-то ком, соломой набитый. Гнездо воронье.

— На голове он, что ли, ходил? — всплеснула руками мать.

— Ты где шапку измочалил? — не на шутку разозлился отец.

— Это не я, это всё мальчишки, — оправдывался Аршин.

— Они что — на головах ходили в ней?

— Нет, в футбол играли.

— Твоей шапкой?

— Моей… Ещё и листьев сухих в неё набили.

— Конец света… — всхлипнула мать и плюхнулась на лавку. — А ты что делал, когда мальчишки шапку твою пинали?

— Я на воротах стоял, — ответил сын и заплакал в три ручья. Заревел белугой.

Но на сей раз и слезы не спасли Аршина. Отец влез на лавку и схватил неслуха за уши. Отвислые, холодные.

— Сейчас я тебя выдеру! Говорили тебе, не озорничай?! — тряс он Аршина.

— Говорили.

— Ну что теперь с тобой делать? — Отец уже из сил выбился, а сыну хоть бы хны.

— Да ничего, — говорит Аршин. — Я забыл и нарушил своё слово, и ты своё забудь и нарушь…

Но Кризас выполнил обещанное: цепом сына отдубасил и в угол поставил.

— Стой и думай, за что тебя драли! — топнул ногой Вершок и пальцем погрозил Аршину.

Стоял увалень, стоял верзила, пока яму в углу не вытоптал, а потом придумал всё-таки.

— А слона за уши дерут? — спрашивает Кризаса.

— Нет, — отвечает отец.

— Эх жалость, — вздохнул Аршин. — Такие большие уши и зазря пропадают. Ты бы за них обеими руками ухватиться мог.

Умилился, растрогался Вершок, смахнул ладонью непрошеную слезу и выпустил Аршина из угла. Похлёбку есть

КАК ШАРИК ГРОШ АРШИНУ ЗАРАБОТАЛ

Страда была в самом разгаре. Все трудились — стар и млад, кто здоров и кто болен. Даже камни шевелились на колхозных полях. Один Аршин день-деньской на боку валяется, бьёт баклуши. Точь-в-точь ясновельможный пан Яцкус.

Мать усталая с работы пришла, а дома кавардак: горшки закопчены, посуда немытая, под кроватью грибы растут, мох по стенам зеленеет, паутина — как шпагат в углах. Сам чёрт ногу сломит.

Разозлилась Дарата, сунула Аршину тряпку в руки и, плюнув на мужнины увещевания, приказала дармоеду-сыну посуду мыть. Горшки драить…

А сама схватилась за веник и стала пол мести.

— Пан Яцкус даже пяток себе сам не чесал… — завёл было Кризас, но, завидев, как Дарата машет веником у него под носом, приумолк и тоже работу себе нашёл. Трубку чистить.

Пролежавший все бока Аршин с радостью принялся за дело. Засучил рукава, нагрел воды и давай плескаться, как в дождевой луже.

Все окна забрызгал.

— Смотри не упади с тарелкой-то! — предупреждает мать.

— Как же я упаду, если я за неё обеими руками держусь? — недоумевает Аршин.